Знаменитые мистификации

– в-третьих, будучи отправленным в качестве смотрителя на шотландскую границу и служа там в течение 20 лет, Хансдон имел достаточно времени, чтобы написать 36 пьес;

– в-четвертых, душеприказчица Елизаветы (по всей видимости, ею была Мэри Пембрук), зная о лже-авторстве Шекспира, затратила громадную сумму на издание Первого фолио, первоначально планируемого к выходу в 1622 году, столетию со дня рождения кузена Елизаветы;

– в-пятых, личные качества и детали биографии Хансдона совпадают с фактами жизни автора сонетов, поэм и драм.

Для интереса мы приведем здесь формулировки нескольких «неоспоримых», по мнению противников Шекспира, доказательств того, что Генри Хансдон является единственным «правильным» претендентов на роль Барда.

Весьма прозрачный намек на авторство лорда-камергера содержится в знаменитом антишекспировском памфлете Роберта Грина, где он называет Шекспира, актера труппы «слуги лорда-камергера», «всего лишь доверенным слугой» автора («an absolute factotum»). Первое значение слова «factotum» – «доверенный слуга» и лишь второе – «мастер на все руки», как его обычно переводят.

Антистратфордианцев поражает «совпадение деталей» загадочной смерти ставшего опасным для государства Грина в 1592 году и смерти Шекспира в 1616 году, когда, удалившись (после кончины Роберта Сесила) в родной Стратфорд, он стал, по сохранившейся легенде, прикладываться к бутылке (чего раньше якобы не делал из-за риска разглашения тайны). И там и тут – смерть примерно через месяц после пирушки втроем, на которой пили вино, оказавшееся вредным для здоровья лишь одного из них.

Не следует забывать и о заранее предсказанной пустоте могилы Шекспира, т. е. о его «достоверном» лже-авторстве, и щедром вознаграждении Хансдоном живого псевдонима, актера своей труппы, а также о том, что наперсница и душеприказчица королевы, графиня Пембрук, истратившая на первое издание собрания шекспировских пьес громадную по тем временам сумму, планировала его выход к 100-летию со дня рождения кузена королевы. Кстати, на королевские же деньги жена и дочери Хансдона воздвигли ему самый большой в Вестминстерском аббатстве надгробный памятник.

Итак, плохая латынь (по свидетельству Бена Джонсона) и бросающееся в глаза прямодушие (лучше сказать – беспощадная правдивость) автора пьес и сонетов, качества, одинаково редкие среди образованных людей того времени; владение французским (на нем написана целая сцена в Генрихе V) при склонности к непристойностям и гиперболизации, отмеченным Пушкиным и Львом Толстым; интерес к ботанике и медицине (сонет 99, «Гамлет», «Бесплодные усилия любви»); изгнанник (сонет 29), имевший достаточно досуга, чтобы приобрести энциклопедические познания, самый большой словарный запас в англоязычной литературе и написать 36 пьес, 2 поэмы и 154 сонета; знающий толк не только в театре, но и в военном деле (судя по батальным сценам его хроник); «бастард Фортуны, лишенный отца» (сонет 124), несчастливец, проклинающий свою судьбу (сонеты 29, 37), отрезанный ею от славы и не ждущий радости от того, что больше всего ценит (сонеты 25, 29)… Такие характерные черты имел человек, которого принято называть Уильямом Шекспиром. И именно они заставляют буквально захлебываться от сознания своей правоты сторонников «хансдонской» теории. «Да ведь это настоящий портрет Хансдона!» – восклицают они. В самом деле: незнание латыни и прямота, о которых упоминает его современник Роберт Нантон; впитанные с молоком матери французский, сквернословие и склонность к непристойностям; отмеченная Нантоном смахивающая на хвастовство любовь к преувеличениям (видимо, унаследованная от отца); засвидетельствованный другими современниками интерес к ботанике и медицине; невозможность титулов и славы, которая, как ключ к замку, подходит к непризнанному принцу крови и сводному брату королевы, так и умершему бароном и вынужденному скрывать авторство покоривших потом весь мир трагедий под покровом государственной тайны; конечно, изгнанник (20 лет полуссылки в далеком Берике) и, конечно, не обремененный до 25 лет ни службой, ни придворными обязанностями, смотритель границы располагал вынужденным досугом для творчества и пополнения знаний; военачальник, одержавший под Карлайлем победу над превосходящими силами мятежников, Генри Тюдор, королевский бастард, не признанный отцом; несчастливец, не могущий не проклинать свою трагичную судьбу…

Особо следует выделить уникальные сочетания признаков, «родинки», совпадение которых у автора сонетов и Хансдона равносильно прямому указанию на личность последнего.

Подобным является совпадение признаков действующих лиц и деталей фабулы любовного романа Хансдона с Эмилией Бассано и автора сонетов со «смуглой леди».

Так, автор – старик (сонеты 22, 62, 63, 73, 138), но у него длительная любовная связь с молодой весьма смуглой женщиной, которая изменяет ему с его молодым другом, а потом (сонет 142) выходит замуж (не за друга), но связь с автором продолжается (сонеты 142, 152)… Все сонеты, как и обе поэмы, вышедшие в 1593 и 1594 годах, адресованы (судя по издательскому посвящению) другу автора, причем сонет 26 мало отличается от посвящения юному графу Саутгемптону второй поэмы.

Хансдону в это время шел 72-й год. Его роман с Эмилией Бассано, молодой женщиной, дочерью музыканта-итальянца, по времени и деталям в точности повторяет роман автора сонетов со «смуглой леди»: забеременев (не от престарелого лорда-камергера), Эмилия в 1593 году фиктивно вышла замуж, и у нее родился сын, но связь с Хансдоном продолжалась, а после его смерти Саутгемптон почему-то длительно покровительствовал мужу Эмилии.

И еще одно – более редкая, чем любовная связь пожилого с молодой, дружба старика с юношей, причем сонет 20 начисто отметает гомосексуальный подтекст со стороны автора… Хотя высокая мужская дружба была тогда в моде, возрастная разница между ними столь велика, что на людях они должны были скрывать свои дружеские отношения, чтобы не бросить на них тень (сонет 36). Старик-автор не раз утверждает, что вся его жизнь – в молодом друге и что она кончится вместе с их дружбой (сонеты 75, 93, 112).

Хансдон умер, как свидетельствуют современники, «от непонятного огорчения» через два неполных месяца после того, как Саутгемптон отправился в полную опасностей военно-морскую экспедицию. Таким образом, от Саутгемптона к Хансдону через Эмилию, ее сына и мужа и даже через саму смерть лорда-камергера тянется вполне прослеживаемая нить, указывающая на весьма необычную дружбу при возрастной разнице в 51 год!

Третье «уникальное совпадение» состоит в том, что никакая иная кандидатура, кроме Хансдона, не объясняет, почему автор сонетов, столь горячо любящий своего друга, не откликнулся ни единой строкой на его заключение в Тауэр (после провала заговора Эссекса в 1600 году), на его мужественное поведение во время суда, на смертный приговор, позднее замененный пожизненным заключением? Ответ один: автора уже не было в живых, и создание сонетов прекратилось с его смертью в 1596 году, хотя Шекспир прожил после этого еще 20 лет, включая 1609-й год, когда они были опубликованы с посвящением издателя, в то время как две «шекспировские» поэмы вышли в 1593 и 1594 годах с пространными посвящениями автора. Объяснение заключается в том, что, будучи лишь оплаченным псевдонимом, Шекспир ничего не знал о глубоко личных стихах своего покойного патрона, и их отдал издателю некий «мистер W. H.», которого, как он пишет, «обещал обессмертить наш вечно живой поэт». Кстати, W. H. – переставленные, что тогда практиковалось, инициалы Саутгемптона (Wriothesley, Henry).

К несчастью для сторонников этой теории, Хансдон, как и граф Оксфорд, умер раньше, чем «нужно», – в 1596 году, а в пьесах Шекспира описаны события, имевшие место уже после 1596 года.

Но антистратфордианцы не унывают и находят контраргумент: нет ни одной (?!) убедительной датировки написания пьес позже 1596 года, когда, как мы знаем, умер Хансдон, а потуги так или иначе привязать их к дате первой постановки не заслуживают серьезного внимания.

Сесиловская теория

Прежде всего любопытно отметить, что в число претендентов на лавры Шекспира включен его главный антагонист – Роберт Сесил, главный советник короля Якова I. Это «открытие» было сделано в США. Так, в 1916 году в Индианаполисе появилось исследование Д. М. Максуэлла «Человек под маской: Роберт Сесил, граф Солсбери, – единственный действительный автор шекспировских пьес». И правда, годы жизни Сесила близки к годам жизни Шекспира. В сонетах Максуэлл обнаружил намеки на физические недостатки автора, а известно, что всесильный министр был горбуном. Кроме того, Максуэлл объявил автобиографической сцену в «Гамлете», где Полоний прощается со своим сыном Лаэртом перед его отъездом в Париж. Исследователь даже счел возможным приписать Сесилу пьесы не одного Шекспира, но и большинства других драматургов эпохи (в этом отношении американец, впрочем, следовал только примеру бэконианцев: некоторые из них были столь же щедры в отношении своего кандидата).

Иезуитская теория

В том же 1916 году другой американец, Гарольд Джонсон, издал в Чикаго работу под названием «Написали ли иезуиты “Шекспира”?». Джонсон ответил на этот вопрос утвердительно. Вынужденные уйти в подполье, святые отцы во время нередко представлявшегося им досуга якобы и сотворили шекспировские трагедии, комедии и сонеты как средства антиправительственной пропаганды. (Сторонники авторства Оксфорда, напротив, уверяют, что он и возглавляемая им группа придворных сочиняла шекспировские пьесы для пропаганды против Испании и католиков.)

Откуда же тогда взялся псевдоним «Шекспир»? И на это у Гарольда Джонсона был ответ. Псевдоним навеян именем и фамилией папы Адриана IV (1154–1159), единственного англичанина, занимавшего кресло главы католической церкви. До избрания папой он носил имя Николас Брекспир (Break-speare). По-английски это значит «ломатель копья». Отсюда недалеко и до «потрясателя копья», т. е. Шекспира. К тому же, как и актер Шекспир, папа Адриан был выходцем из простой среды. Понятно, что теория Джонсона не осталась без подражаний, особенно среди католиков. Не раз появлялись книги, сочинители которых тщетно пытались прочитать в шекспировских пьесах, что их автор был католиком.

Теория Дерби

Однако к взглядам, защищаемым Максуэллом и Г. Джонсоном, антистратфордианцы относятся с презрительной иронией, как к не заслуживающим внимания чудачествам. Иное дело – теория, утверждающая авторство Уильяма Стэнли, шестого графа Дерби (1561–1642), который наряду с Оксфордом и Бэконом считается одним из главных претендентов на роль Шекспира. Его инициалы (W. S.) совпадают с инициалами Шекспира. Именно так были подписаны некоторые ранние издания шекспировских пьес.

Отправным пунктом для защитников авторства Дерби служат донесения иезуитского шпиона (его фамилия или псевдоним – Джордж Феннер), переписывавшегося с отцом Парсонсом в Риме и с другими людьми. Два из этих донесений, датированные 30 июня 1599 года, были перехвачены контрразведкой Тайного совета и сохранились в английском государственном архиве. Шпион сообщал Парсонсу о попытках убедить нескольких английских аристократов, благосклонно настроенных в отношении католицизма, принять участие в заговоре против Елизаветы. Особенно желательным участником заговора был бы граф Дерби, имевший какие-то отдаленные права на трон. Понятна поэтому горечь иезуитского соглядатая, убедившегося, что на привлечение этого вельможи нет надежды, так как «граф Дерби занят ныне только писанием комедий для простых актеров».

Эта фраза с небольшими вариациями повторяется в обоих перехваченных донесениях. Отсюда, конечно, никак не следует, что речь идет именно о пьесах Шекспира. Это очень скудное основание для выдвижения кандидатуры Дерби (которое, правда, пополняется другими столь же малоубедительными доводами). Надо лишь заметить, что даже в такой степени попытка связать материалы разведки с вопросом об авторстве текстов вызывает большое сомнение. Следует ли понимать буквально сообщение Джорджа Феннера? Зачем он это довольно безразличное для его иезуитских начальников обстоятельство настойчиво повторяет в двух донесениях, направленных в тот же адрес, и при этом повторяет почти в тех же самых выражениях? Кто знает, не скрывается ли за этой невинной фразой шифрованное сообщение, относящееся к интересам католического заговора и возможному участию в нем графа Дерби?

Часть антистратфордианцев сочла драму «Ричард II» и роль, которую она сыграла в мятеже Эссекса, «недостающим звеном», позволившим связать пьесы Шекспира с их «подлинным» автором. Главное усердие в данном случае проявляют бэконианцы и сторонники кандидатуры графа Дерби. Бэконианцы цитируют «Апологию», написанную будущим лордом-канцлером. Бэкон – в прошлом один из приближенных Эссекса, назначенный теперь в число его судей, – явно нуждался в том, чтобы объяснить свое поведение. В «Апологии» он передает разговор с королевой по поводу книги Д. Хейуорда о Генрихе IV, в которой повествовалось о свержении с престола Ричарда II и которая была посвящена Эссексу. На титульном листе книги были поставлены инициалы Д. X., а в латинском посвящении – полностью фамилия автора – Д. Хейуорд. Однако королева, видимо, заподозрила, что он был лишь подставной фигурой, и предложила подвергнуть его пытке на дыбе. Бэкон убедил свою разгневанную повелительницу отказаться от этого намерения. Между тем, кем-то был пущен слух, что настоящим автором был сам Бэкон, поэтому, когда ему предложили указать на процессе Эссекса, что тот потворствовал появлению «мятежной» книги Хейуорда, Бэкон возражал, говоря, что сочинения Хейуорда – это старое дело (книга была издана более чем за год до мятежа), и ему, Бэкону, особенно неудобно выступать обвинителем по данному вопросу, не дав новую пищу слухам об авторстве. Из всего этого разъяснения в «Апологии» бэконианцы (в частности, Б. Д. Теобалд в книге о Бэконе) делают совершенно поразительный вывод: в ней речь идет вовсе не о сочинении Хейуорда – там ведь точно был указан автор, – а о шекспировском «Ричарде II». И что, следовательно, Бэкон – автор «Ричарда II» и других драм и комедий, приписываемых Уильяму Шекспиру. Вывод, надо прямо сказать, неожиданный. Дело в том, что в «Апологии» сообщается о посвящении сочинений Эссексу – это могло относиться только к книге Хейуорда, а никак не к драме «Ричард II», о которой в рассказе Бэкона вообще не говорится ни слова. К тому же Бэкон не признает себя автором книги, в которой излагалась история гибели Ричарда II, а, наоборот, решительно опровергает, что имел какое-либо касательство к этому сочинению. Приводится еще аргумент, будто королева не могла заподозрить кого-либо в авторстве книги Хейуорда, поскольку его имя было напечатано на титульном листе, тогда как, мол, драма «Ричард II» не содержала таких сведений. Этот довод звучит особенно оригинально из уст людей, которые предполагают, что указание фамилии Шекспира на его произведениях, в том числе на прижизненных изданиях, является лишь мистификацией, скрывающей подлинного автора.

Д. Титерли, один из главных сторонников кандидатуры графа Дерби, пытается подыскать другие аргументы. Он приводит записи начальника государственного архива Уильяма Ламбарда, давно, впрочем, известные, о разговоре с Елизаветой, состоявшемся вскоре после мятежа Эссекса. Королева резко заметила своему собеседнику:

«Я – Ричард II, разве вы этого не знаете?» Тогда Ламбард вежливо намекнул, что это, мол, лишь выдумки Эссекса, не назвав его прямо по имени. В ответ Елизавета бросила загадочную фразу: «Кто готов забыть Бога, забудет и своих благодетелей; эта комедия 40 раз игралась на площадях и в зданиях». Эти слова уже никак не могли касаться Эссекса. Титерли относит их к Шекспиру – т. е. Дерби, другие – к Оксфорду, некоторые бэконианцы – к Бэкону. Между тем никто из них не подходит к фразе, в которой говорится о безбожии и забвении благодетелей. Ни один из них не получал каких-то исключительных милостей от королевы и не мог быть обвинен в нелояльности. Каков же действительный смысл сказанного Елизаветой и переданного в очень несовершенной записи Ламбарда? Вероятнее всего, две фразы толкуют о совсем разных лицах. В первой речь идет явно об Эссексе (в ответ на намек Ламбарда), во второй – о драме Шекспира, которую ставили в день мятежа бывшего королевского фаворита и которую Елизавете было естественно вспомнить в такой связи, тем более что беседа началась с упоминания о Ричарде II и что мысли королевы давно уже были заняты историей свержения и смерти этого монарха.

Теория Марло

Одна из наиболее популярных версий выдвигает в качестве автора всего написанного Уильямом Шекспиром его великого современника – драматурга Кристофера Марло.

Среди самых известных сторонников кандидатуры Марло – американский журналист Калвин Гофман, издавший в 1955 году нашумевшую книгу, в которой попытался доказать эту теорию. Марло коренным образом отличается от других кандидатов тем, что он был действительно драматургом, и притом гениальным. Если бы не ранняя смерть Кристофера Марло, то у Шекспира, вероятно, был бы среди современников действительно равный ему соперник. Марло погиб 29 лет от роду – в 1593 году, когда подавляющая часть произведений Шекспира была еще не написана. Это, казалось бы, непреодолимое препятствие, но и оно не смущает сторонников кандидатуры Марло, у которых находится ответ на любое возражение.

Чтобы понять их аргументацию, следует напомнить несколько фактов из жизни Марло, о которой, между прочим, мы знаем ничуть не больше, чем о жизни Шекспира. Родившийся в тот же год, что и Шекспир, сын сапожника из Кентерберри Кристофер Марло сумел окончить Кембриджский университет, получить степень магистра. Еще в университете он поступил на службу к Фрэнсису Уолсингему – всесильному главе королевской разведки. Это не был какой-то исключительный случай. Агентами секретной службы состояли и другие деятели тогдашнего литературного и театрального мира, например шотландский поэт Энтони Мэнди (действовавший в английском колледже в Риме), драматург и актер Мэтью Ройстон, рано умерший талантливый драматург Уильям Фаулер, может быть, и Бен Джонсон.

В феврале 1587 года молодой Марло исчез из Кембриджа, не сообщив никому, куда уехал. Он вернулся только в июне того же года. Когда же университетские власти надумали было строго допросить студента о причинах его продолжительной отлучки, им из столицы намекнули на неуместность подобного любопытства. Марло в качестве тайного агента Уолсингема или одного из его помощников посетил различные страны континентальной Европы. Он выдавал себя за свежеиспеченного католика. Марло заезжал в Реймс, где в то время находился один из центров подготовки католических священников из англичан-эмигрантов. Там будущий драматург беседовал с отцом Парсонсом; резко отзывавшемуся о королеве Елизавете студенту рассказывали о планах католического подполья в Англии.

Однако позднее отношения Марло с правительством явно испортились. Он примкнул к вольнодумному кружку блестящего мореплавателя и ученого Уолтера Рали. Иезуиты докладывали, что Рали и его друзья «развлекались» тем, что читали наоборот слово «бог» и получали слово «пес» («god» – «dog»). В правительственных кругах на занятия кружка Рали тоже смотрели с недоверием. Шпионы Роберта Сесила ведь не могли знать, что через три века часть усердных антистратфордианцев объявит, будто кружок занимался, так сказать, «коллективным написанием» пьес актера придворной труппы Уильяма Шекспира. Марло обвинили в атеизме и хотели предать суду. 20 мая 1593 года его вызвали на заседание Тайного совета. Однако он не был арестован, его только обязали каждый день отмечаться в канцелярии Совета до тех пор, пока не будет вынесен приговор по его делу. Неизвестно, чем было вызвано это относительно милостивое решение – недостаточно обоснованным обвинением, какими-то сохранившимися у Марло связями или даже намерением использовать его вновь в интересах «службы», а быть может, и желанием покончить втихомолку со ставшим неугодным писателем, не связывая себя официальным судебным процессом.

Марло был, таким образом, отпущен впредь до нового решения Совета, но оно так и не состоялось, так как через 10 дней подсудимый был убит. Известно, однако, что Тайный совет за это время получил дополнительные обвинения против Марло, содержавшиеся в доносе одного из его агентов – Ричарда Бейнса. Обвинения были, очевидно, настолько серьезны, что копия доноса Бейнса была направлена королеве. В этой бумаге отмечалось, что донос поступил 2 июня, когда, по другим сведениям, Марло был уже два дня мертв. В самой копии указывалось, что он умер через три дня после получения Советом доноса. Странное обстоятельство, если не счесть это результатом ошибки переписчика. Он собирался, вероятно, написать – за три дня «до», а указал – через три дня «после» получения доноса наступила смерть неблагонадежного сочинителя пьес. Ибо иначе трудно понять, почему ничего не упоминается о действиях, которые должен был бы предпринять Совет, будь Марло еще живым в момент доставки документа. А таким действием мог быть только приказ о немедленном аресте.

Необходимо отметить еще один немаловажный факт. В доносе Бейнса наряду с Марло названы сэр Уолтер Рали и математик Гарриот и указано, что обвинение должно быть распространено на ряд других связанных с ними высокопоставленных лиц, имена которых будут названы позднее. В копии же доноса, посланной Елизавете, имя Рали было опущено.

Что же произошло с Кристофером Марло? В Дептфорде, селении, расположенном в нескольких милях от Лондона, день 30 мая 1593 года начался как обычно. Жители городка могли лишь снова поздравить себя с тем, что эпидемия чумы, свирепствовавшая в столице, обошла стороной Дептфорд и даже вызвала сюда наплыв перепуганных лондонцев, плативших хорошие деньги за помещение и стол. Народу понаехало так много, что никто не обратил внимания на четырех человек, также прибывших из столицы, хотя трое из них имели более чем сомнительную репутацию. Это были карточный шулер Инграм Фризер, его достойный помощник вор Николас Скирс и, наконец, правительственный шпион и провокатор Роберт Пули. А четвертым был человек, которого, казалось бы, трудно было встретить в такой компании, – Кристофер Марло.

Все четверо отправились в трактир на улице Дептфорд-стрэнд, принадлежавший некоей Элеоноре Булл. Там они начиная с 10 часов утра, как отмечалось позднее в протоколе, составленном следователем, «пообедали и после обеда мирно прогуливались, бродили по саду, примыкавшему к указанному дому, вплоть до шести часов вечера. Вслед за тем они вернулись из упомянутого сада и совместно поужинали». После ужина Марло улегся на кровать в своей комнате, тогда как трое его компаньонов уселись на скамейку спиной к своему знакомому. Инграм Фризер сидел посередине.

Вскоре возник спор, Фризер и Марло обменялись резкими словами, речь шла о денежных расчетах. Марло в ярости схватил нож, который болтался у его противника на ремне за спиной, выхватил его из ножен и ударил Фризера рукояткой по голове, нанеся поверхностную рану. Фризер успел схватить Марло за руку. В последовавшей схватке, говоря словами того же протокола, Фризер «вышеупомянутым кинжалом стоимостью 12 пенсов нанес названному Кристоферу смертельную рану над правым глазом глубиной два дюйма и шириной один дюйм; от смертельной раны вышеназванный Кристофер Марло тогда же и на том же месте умер».

Поскольку королева Елизавета находилась в пределах 12 миль от Дептфорда, расследование, согласно закону, было поручено королевскому следователю Данби, который и составил протицитированный протокол. В течение длительного времени друзья Марло не знали обстоятельств его трагической гибели, многие считали, что он пал жертвой чумы. По заключению медиков, рана, подобная той, которая описана в протоколе, не должна была вызвать мгновенную смерть. Еще более странной, на первый взгляд, является судьба убийцы. Его первоначально посадили в тюрьму, однако уже через месяц он был помилован Елизаветой на том основании, что действовал в порядке самозащиты.

Подобная королевская милость редко оказывалась так скоро после свершения преступления. Брат умершего в 1590 году министра Уолсингема Томас Уолсингем, бывший другом и покровителем Марло, немедленно принял Фризера к себе на службу, на которой тот находился ранее и оставался еще и 20 лет спустя (причем использовался для выполнения особо «деликатных» и уголовно наказуемых дел).

Интересно также еще одно обстоятельство. В мае 1593 года Роберт Пули уехал из Англии в Гаагу с очередным шпионским заданием. В день, когда был убит Марло, он только возвратился с секретной информацией для сэра Томаса Уолсингема и после встречи с хозяином спешно направился в Дептфорд, в дом Элеоноры Булл, где встретился с Марло, Фризером и Скирсом. Вряд ли это он сделал по собственной инициативе. Однако зачем Марло – в это время уже не безусому юноше – было проводить время со столь подозрительными и опасными людьми, если он не знал твердо, что они получили приказ оказать ему помощь?

Долгое время в распоряжении историков литературы были только сбивчивые показания современников Марло, передававших ходившие тогда слухи о том, как произошло убийство. В 1820 году один из ученых направил в городок Дептфорд, неподалеку от Лондона, где произошло убийство, письмо к местному священнику с просьбой поискать какие-либо сведения об этом событии в церковноприходских реестрах. (В них записывались рождения, браки и смерти.) В ответ священник прислал выписку, гласившую: «1 июня 1593 г. Кристофер Марло убит Фрэнсисом Арчером». В 1925 году английский ученый Лесли Хотсон отыскал в государственном архиве подлинник заключения, составленного следователем Данби, и приговор присяжных заседателей относительно убийства Марло. Присяжные сочли, что Марло был убит 30 мая 1593 года Инграмом Фризером, действовавшим в целях самозащиты. Убийство произошло в присутствии Скирса и Роберта Пули.

Сторонники кандидатуры Марло на роль Шекспира, конечно, не преминули воспользоваться этим разночтением имени убийцы. Калвин Гофман построил такую, внешне эффектную гипотезу. Марло якобы опасался нового вызова в Тайный совет, пыток, осуждения. Тогда ему на помощь пришел Томас Уолсингем, который инсценировал убийство, причем для этого вовлек в заговор не только своих слуг и подчиненных – Пули, Фризера, Скирса, но и Данби, который провел следствие с непонятной торопливостью, не допросил даже хозяйку дома Элеонору Булл и, главное, взял с потолка имя убийцы «Арчер», лишь потом заменив его именем Фризера. Быть может, убили какого-нибудь заезжего моряка, которого никто не знал в Дептфорде и которого было легко выдать за Марло? Тот же переждал опасное время в имении Уолсингема, потом уехал на континент и в течение долгих лет посылал в Англию пьесы, которые ставились под именем Шекспира.

Остроумная гипотеза, не правда ли? Однако в ней есть один существенный недостаток – она не опирается ни на какие доказательства, кроме того, что произведения Шекспира стали появляться вскоре после 30 мая 1593 года, а также на не относящиеся к делу сходные места в пьесах Марло и Шекспира. Эта теория строится также на домыслах, что в некоторых шекспировских драмах содержится будто бы намек на судьбу Марло и что сонеты, посвященные таинственному «W. Н.», в действительности были адресованы Томасу Уолсингему, фамилию которого иногда писали через дефис – Walsing-Ham.

До тех пор пока Гофман и его сторонники не смогут привести хотя бы одно свидетельство, что Марло видели живым после 30 мая 1593 года, их теория основывается на чистой фантазии. По существу, как ехидно заметил один из стратфордианцев, единственное доказательство в пользу авторства Марло сводится к тому, что его убили, а Шекспир остался жить в годы, когда были написаны шекспировские пьесы.

В 1953 году в колледже «Корпус Кристи» в Кембридже, в котором обучался Марло, производился ремонт комнаты, почти не переделывавшейся с XVI века. Под слоем штукатурки, относившейся к более позднему времени, была найдена раскрашенная доска. Тщательное исследование обнаружило, что на ней изображен какой-то молодой человек. Гофман пытается уверить читателя, что это портрет Марло, и вдобавок вполне сходный с портретом Шекспира, приложенным к первому изданию его сочинений.

В шекспировской комедии «Как вам это понравится» шут Оселок заявляет: «Когда твоих стихов не понимают или когда уму твоему не вторит резвое дитя – разумение, это убивает тебя сильнее, чем большой счет, поданный маленькой компании» (буквально – «большая расплата в маленькой комнате») (акт III, сцена 3). В этих словах намек на трагическую сцену в маленькой комнате дептфордской гостиницы видят не только сторонники кандидатуры Марло. Но почему этот намек должен был быть сделан «спасшимся» Марло, а не Шекспиром, который, конечно, слышал об этой трагедии?

Гофман попытался пойти и по еще одному проторенному пути антистратфордианцев – вскрытию могил. После долгих хлопот было получено разрешение разрыть могилу Томаса Уолсингема, где надеялись обнаружить рукописи Марло. В 1956 году могилу раскопали, и разочарованный Гофман вынужден был заявить: «Мы нашли песок, нет ни гроба, ни бумаг, один песок». В прессе иронически отметили, что пустота могилы отлично подчеркнула пустоту теории.