Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад

. Без Думы, как отмечал американский журналист – свидетель происходивших событий, – требование отречения императора было бы невозможно. Она была единственным органом, который мог претендовать на роль представительского учреждения, вокруг которого могла объединиться страна. Дума была в состоянии выполнить эту миссию, и она ее выполнила. «Но, с другой стороны, – продолжал Дош-Флеро, – у интеллигенции и Думы не было такой же ярости мятежа. Они ворчали и критиковали, но когда дело дошло до насилия, их страсть исчезла»

.

Воспоминания русского очевидца не слишком расходились с этими словами: «Первое: солдатский бунт в Петербурге разросся в победоносную революцию только потому, что он был возглавлен поначалу Государственной думой, давшей революции свое знамя, но бессильной овладеть событиями. Против Думы посылать тогда войска было нельзя. Второе: успех восстания в Петербурге еще не означал гибели монархии в России. Тыловой, взбунтовавшийся “неизвестный солдат” сам в первые дни еще трепетал, требуя “неразоружения и невывода” из Петербурга на фронт. Решающей силой был именно фронт, сравнительно еще крепкий. И вот тут-то соотношение сил было внезапно изменено в пользу революции – не только союзом, очень недолгим, Думы и улицы, но и скоропалительным отречением. А отречение было вызвано тем, что ближайшие к царю генералы были обмануты гипнозом думского февраля. Именно генералы, а не Гучков, вынудили у Государя отречение»

.

Ставка и революция

Утром 27 февраля (12 марта) в Могилеве все казалось еще спокойным. Генбери-Вильямс отмечал в своем дневнике за этот день, что Алексеев немного нервничал, но по общей атмосфере в Ставке нельзя было сделать вывод о том, что положение действительно угрожающее

. Между тем новости из столицы сотрудники штаба восприняли с опасением. Они знали, что на гарнизон рассчитывать нельзя, так как в его составе «нет ни одной прочной кадровой части»

. На утреннем докладе Наштаверх затронул, кроме положения армии, и вопрос о событиях в Петрограде. Он показал императору телеграммы от Голицына, Родзянко и главнокомандующих фронтами. Николай II отказался пойти на уступки. Доклад затянулся, что вызвало взволновавшее всех опоздание императора и Наштаверха к завтраку

. В штабе уже знали о телеграммах из столицы и о том, что Алексеев взял их с собой на доклад. Последний завтрак в императорской Ставке прошел в полном молчании

. Ситуация еще не казалась опасной, хотя после завтрака, в 12:10 (перед ежедневной прогулкой императора), была получена телеграмма Хабалова о начавшемся бунте в запасных батальонах гвардейских полков с просьбой о присылке надежных частей с фронта

.

Именно этого опасалась наиболее решительно настроенная часть думцев: они требовали прекратить речи и установить прочную власть, пока не пришли верные правительству войска

. Глава Думы продолжал обращаться в Ставку с просьбами к Николаю II согласиться на образование «ответственного министерства»

. «Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля, – телеграфировал 12:40 в Могилев Родзянко. – Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении назначенного. Час, решающий судьбу Вашу и Родины настал. Завтра может быть уже поздно»

.

Эту телеграмму императору вновь лично отнес Алексеев, который снова попытался убедить Николая II пойти на уступки. Успеха эта попытка не имела

. Необходимо отметить, что сообщение от Родзянко было подано Николаю II после донесения, отправленного из Петрограда получасом позже военным министром

. Генерал Беляев в 13:15 извещал Ставку о том, что волнения, начавшиеся с утра в некоторых частях «твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие»

. Родзянко не вызывал и ранее у Николая II какого-либо уважения, и в этот раз его слова также были оставлены без внимания. Император доверял своему военному министру и полагался на его донесения. День был солнечный, и он отправился на автомобильную прогулку за город

. Более точную информацию о событиях в Петрограде в Могилеве получили только во второй половине дня. Стало ясно, что беспорядки приняли большие размеры и что к ним начали присоединиться запасные части

.

Обстановка в столице во второй половине дня 27 февраля (12 марта) менялась стремительно. Вечером правительство собралось на очередное совещание в Мариинском дворце. Протопопов выглядел подавленным и спросил у Шаховского, не нужно ли ему застрелиться

. Голицын вывел из состава Совета министров Протопопова, и после недолгого обсуждения было принято решение ввести в Петрограде осадное положение. В 18:00 императору была направлена телеграмма, в которой глава правительства просил об отставке и назначении командующим войсками популярного генерала, который смог бы справиться с кризисом

. К этому времени Хабалов контролировал только свой штаб и ближайшие подступы к нему. Оставшиеся в его подчинении части он поначалу стянул к Зимнему дворцу

.

Еще днем военный министр генерал Беляев назначил командовать войсками Петрограда генерал-майора М. И. Занкевича. Тот командовал на войне лейб-гвардии Павловским полком и имел репутацию решительного, боевого начальника. Прибыв в градоначальство, Занкевич встретил там офицеров из разных частей и распорядился собрать все подчинявшиеся еще командам части в Зимнем дворце. Вскоре там собрались четыре роты из трех полков и запасной батальон павловцев. Настроение солдат и офицеров поначалу было бодрое, но полное отсутствие действий быстро начало сказываться на нравственности отряда. Не имея ни плана, ни команд, Занкевич выжидал. Поскольку о снабжении отряда также не было отдано распоряжений, он отпустил своих подчиненных в казармы для принятия пищи. Оттуда они уже не вернулись, перейдя на сторону революции

.

Имея под своей командой около 1,5–2 тыс. солдат и офицеров, Хабалов попросту не знал, что предпринять, тем более что командующим войсками Петроградского военного округа был уже назначен генерал-адъютант Н. И. Иванов. Ожидавшееся прибытие нового командующего предполагало передачу власти над верными правительству войсками ему. В этой ситуации ни военный министр, ни сам Хабалов не захотели брать ответственность на себя. Командование было поручено третьему лицу – Занкевичу

. В результате обсуждения было принято решение оставить здания на Дворцовой площади и перейти в Адмиралтейство, которое было легче оборонять. Верные еще начальству войска были переведены туда, а потом, после споров между несколькими генералами (Хабаловым, Беляевым и Занкевичем), возвращены назад во дворец. Занкевич считал, что лучше с честью погибнуть, защищая символ царской власти, чем отсиживаться в Адмиралтействе

.

Командовавший остатками верных присяге измайловцев полковник Данильченко также настаивал на переходе во дворец: он получил приказ защищать Зимний и не мог выполнить его, находясь в Адмиралтействе. Данильченко хорошо знал дворец, так как неоднократно назначал туда караулы. Имея в распоряжении 3 роты измайловцев и 1 роту 2-го Царскосельского стрелкового полка (солдаты имели по 15 патронов), 2 пулемета и 2 орудия (по 5 снарядов), он начал готовиться к круговой обороне. В этот момент в Зимний прибыл великий князь Михаил Александрович

. С самого начала волнений он пребывал под сильным впечатлением от происходившего. Встречи с представителями Думы и Беляевым не добавили ему уверенности в себе

. Брат императора прибыл приблизительно в 15:00. После разговора с Родзянко, убеждавшего не допустить того, чтобы в людей стреляли из «царского дворца», он отправился в штаб округа и передал эти слова Беляеву и Хабалову. Министр приказал Занкевичу вновь следовать в Адмиралтейство

. Данильченко получил этот приказ со ссылкой на нежелание великого князя допустить кровопролития. Ему оставалось только подчиниться

.

На Дворцовую площадь под полковым знаменем и с оркестром вышел Кексгольмский полк. В 17:00 под звуки полкового марша кексгольмцев с Зимнего дворца был спущен императорский штандарт

. Под контролем правительственных войск некоторое время оставалась еще и Петропавловская крепость, которая не была занята восставшими, но они блокировали подходы к ней. Прорываться к ней без жертв было невозможно. Войска без особых сложностей перешли в Адмиралтейство и заняли позиции для обороны: во дворе стояла артиллерия (2 орудия с 80 снарядами), пехота заняла второй этаж, там же были установлены пулеметы. Однако у оборонявшихся не было продовольствия, почти не было патронов, конные команды не могли ни напоить, ни накормить своих лошадей

.

Настроение было самым подавленным

. Метания от одного здания к другому не могло воодушевить отряд, но самым тяжелым образом подействовал на сознание офицеров и солдат тот факт, что дворец они покинули по приказу брата императора

. Они не могли рассчитывать ни на сочувствие, ни на поддержку. К концу дня 27 февраля (12 марта) 1917 г. большая часть Петроградского гарнизона уже перешла на сторону революции. Беляев, который еще днем был уверен «в скором наступлении спокойствия», вечером, в 19:22, был настроен уже пессимистически, он сообщал в Ставку, что «военный мятеж» имевшимися у него «немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается», и поэтому просил о спешной присылке «действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города»

.

Буквально через несколько минут военный министр отправил еще одну телеграмму, сообщавшую о том, что Совет министров принял решение объявить Петроград на осадном положении и что «ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности» в помощники ему назначен Занкевич

.

Следует отметить, что реального положения дел в Петрограде в Ставке по-прежнему не знали. По свидетельству Генбери-Вилльямса, абсолютно неясно было, где находится Правительство и кому принадлежит власть в городе. К 12 марта точно было известно лишь то, что на улицах северной столицы России арестовывают офицеров

. Только теперь в штабе Главковерха поняли всю серьезность положения в столице, и Алексеев решился направиться на доклад к императору

. Генералу было трудно выполнять свои служебные обязанности, у него была высокая температура. Судя по всему, Алексеев всего лишь хорошо отдохнул в Крыму, до выздоровления ему было далеко. В Ставке офицеры считали, что генерал вернулся, не завершив лечение, для того, чтобы возглавить подготовку к весеннему наступлению

.

Было ясно, что перестановки в командовании гарнизоном столицы не могли уже изменить ход событий. Совершенно очевидно, что в Петрограде был необходим новый командующий и, что не менее важно, новые войска. Вновь возникла кандидатура Иванова: генерал имел репутацию человека, умеющего общаться с солдатами, кроме того, вспомнили и о том, как энергично он действовал при подавлении мятежей в первую русскую революцию. Алексеев сделал очередной доклад императору, во время которого предложил назначить Иванова командующим Петроградским военным округом и придать в его распоряжение части, снятые для подавления мятежа с Северного и Западного фронтов

. После доклада Николаю II Наштаверх послал главнокомандующим Северного и Западного фронтов телеграммы, извещающие их о новом назначении Иванова. Кроме того, Алексеев приказал «с возможной поспешностью» отправить в столицу по бригаде кавалерии и пехоты с артиллерией и во главе с энергичными начальниками с тем, чтобы они «имели под командой свои полки, хорошо им известные и на которые они могли бы иметь нравственное влияние…»