И слово было острее меча: Сказание о Тилекмате

Но чем больше Баялы пытался задеть и унизить Жылкыайдара, тем сильнее становилась решимость молодого джигита доказать свою ценность и право быть частью семьи. Каждое язвительное замечание, каждый презрительный взгляд Баялы лишь подстегивали Жылкыайдара работать усерднее, совершенствоваться в искусстве коневодства и завоевывать уважение окружающих своими делами и поступками.

"Эй, сын наложницы! – кричал Баялы. – Думаешь, если научишься ездить верхом, то станешь настоящим сыном нашего отца?"

Однажды, когда Жылкыайдар возвращался с пастбища, уставший, но довольный проделанной работой, он столкнулся с Баялы и его друзьями. Закатное солнце окрашивало небо в багряные тона, отбрасывая длинные тени на землю. Воздух был наполнен ароматом степных трав и прохладой наступающего вечера.

Баялы, увидев младшего брата, презрительно усмехнулся. Его глаза блеснули недобрым огоньком, а на лице появилось выражение превосходства. Он медленно подошел к Жылкыайдару, возвышаясь над ним как скала над ручьем.

"Давай посмотрим, чему ты научился у своих лошадей," – с насмешкой сказал Баялы, его голос был полон яда и вызова. Внезапно он толкнул Жылкыайдара в грудь, достаточно сильно, чтобы тот пошатнулся, но устоял на ногах.

Друзья Баялы засмеялись, ожидая, что сейчас начнется драка. Они уже видели, как младший брат, униженный и побежденный, будет молить о пощаде.

Но реакция Жылкыайдара удивила всех. Вместо того чтобы ответить силой или отступить в страхе, он выпрямился и спокойно посмотрел Баялы прямо в глаза. В его взгляде не было ни страха, ни гнева – только спокойная уверенность и что-то еще, что-то глубокое и мудрое, что не соответствовало его юному возрасту.

"Баялы-ага," – начал Жылкыайдар, его голос был тих, но твёрд, словно покрытая травой степь, скрывающая под собой твёрдую почву. "Ты сильнее меня, это правда. Но сила не делает человека лучше. Истинное величие – в доброте и мудрости."

Эти слова, произнесенные с такой убежденностью и спокойствием, словно громом поразили Баялы. Он ожидал страха, гнева, возможно, даже слез, но не этого. Не этой спокойной мудрости, которая, казалось, исходила от каждого слова Жылкыайдара.

Баялы замолчал, его рука, готовая нанести еще один удар, бессильно опустилась. Он впервые посмотрел на своего младшего брата другими глазами. В глазах Жылкыайдара он увидел не испуганного мальчишку, а молодого мужчину, обладающего внутренней силой и мудростью, которые казались невероятными для его лет. Момент растянулся, словно вечность. Степной ветер шелестел в траве, где-то вдалеке ржала лошадь, но здесь, между братьями, царила тишина.

Такое противостояние между братьями было чуждо законам и обычаям их народа. С древних времён кыргызы почитали родственные узы священными, а вражда между братьями считалась одним из самых страшных грехов. Но гордыня и зависть порой находят лазейку даже в самые крепкие семьи, как ядовитая трава пробивается сквозь твёрдый камень.

Бирназар бию всевышний даровал двенадцать сыновей – шестерых "в тоне" и шестерых "без тона". Но для сердца Бирназара и его мудрой жены Шаарбы все дети были равны, как равны звезды на ночном небе – каждая светит своим светом, но все они одинаково дороги небесам.

Люди судачили о том, что дети "в тоне" – те, кто родился в околоплодном мешке, должны быть ближе к сердцу родителей, чем те, кто родился "без тона". Но Бирназар бий гневался, слыша такие речи. Его справедливость была подобна солнцу, что одинаково светит и богатым, и бедным, и знатным, и простым.

Но был среди его сыновей Баялы, шестой сын "в тоне", чье сердце отравила гордыня, как ядовитая трава отравляет чистый родник. В свои двадцать три года он позволил себе то, что не прощается даже чужим людям – не то что родному сыну. Когда старый бий лежал больной на своем ложе, Баялы пришел к нему с дерзкими словами:

"Отец, тебе осталось только умереть, твой путь к закату уже близок. У тебя шесть сыновей от твоей крови и шесть приемных рабов. При жизни раздели их между нами, выдели каждому по одному. Мне достаточно будет твоего Жылкыайдара в рабы."

Эти слова были подобны ножу, вонзенному в сердце старого бия. Он приподнялся на своем ложе, и его глаза, обычно добрые и мудрые, вспыхнули гневом:

"Если ты говоришь это по собственному разумению, а не по чьему-то наущению, да наполнится кровью твой черный рот. Когда это я считал приемных детей лучше или хуже вас?"

И прогнал его прочь из дома, как прогоняют чужака, осквернившего священный очаг.

Но Баялы, словно одержимый злым духом, ворвался к матери с теми же речами. И тогда Шаарба, чье сердце до этого дня не знало различий между детьми, прокляла родного сына:

"Враг мой не открывал мне такой раны, как ты открыл, несчастный! Ведь я всем вам поровну отдавала свое белое молоко, все свои силы! Если Бог создал меня истинной, то не увидеть тебе лета, если увидишь весну. Если увидишь лето, не дожить тебе до осени."

В тот день гнев затмил разум Баялы, как черная туча закрывает солнце в горах. Он прискакал к табунам, где ветер играл гривами коней, где степная трава колыхалась под копытами тысяч лошадей, и потребовал от Жылкыайдара немыслимое – поймать "Косолапого гнедого", священного жеребца, чья кровь текла в жилах половины табуна Бирназар бия.

"Косолапый гнедой" был не просто конём – он был живой легендой, хранителем древней силы табуна. Его почитали как духа-покровителя, и даже самые старые табунщики говорили о нём с благоговением. Жылкыайдар, понимавший язык лошадей лучше многих, знал цену этому коню и осмелился возразить старшему брату, предлагая выбрать любого другого скакуна.

Но злоба, словно змея, уже свила гнездо в сердце Баялы. Его глаза налились кровью, как у раненого волка, а голос зазвенел, подобно треснувшему металлу: "Проклятый раб, ты будешь делать то, что я скажу! Продавать ли скот, резать или оставить – решаю я! Если наш бог на небесах, то твой бог – это я!"

Плеть в его руках взвилась подобно чёрной молнии, рассекая воздух и опускаясь на плечи Жылкыайдара. Но тот стоял прямо, как молодая арча на горном склоне, – не сгибаясь под ударами, не показывая боли. В его глазах горел тот особый огонь, что достаётся в наследство от великих предков – огонь несгибаемой воли и достоинства.

Не проронив ни слова, Жылкыайдар развернул коня и уехал прочь. А Баялы, чья душа почернела от злобы как прошлогодний снег, заставил другого табунщика поймать священного жеребца. Старик плакал, умоляя не трогать "Косолапого гнедого", но Баялы был глух к мольбам, как высохший солончак глух к каплям дождя.

На склоне горы, где тени от облаков бежали по траве подобно невидимым всадникам, свершилось то, что противно самой природе – "Косолапый гнедой" был зарезан. Его кровь впиталась в землю, и старики говорили потом, что в этот момент само небо потемнело от горя. Баялы, словно насмехаясь над древними обычаями, раздал немного мяса беднякам, а остальное велел бросить собакам – так надругавшись не только над священным конём, но и над памятью предков.

Жылкыайдар, узнав об этом, чувствовал такую вину перед прикованным к постели отцом, словно сам занёс нож над "Косолапым гнедым". Долгие дни он не мог смотреть в глаза Бирназар бию, хотя старый бий и не винил его – ведь в его табунах паслись тысячи коней. Но "Косолапый гнедой" был особенным – живым воплощением той древней связи между человеком и конём, что существует с начала времён.

А Баялы недолго торжествовал свою чёрную победу. Вскоре Баялы, не болея и не страдая, ушел в мир иной, откашляв кровью – как и предрекал отец. Похоронили его одиноко, поставив каменное надгробие – немой памятник тому, как страшно родительское проклятие для тех, кто осмеливается нарушить священный закон равенства всех детей перед отцовской и материнской любовью.

А народ навсегда запомнил урок Бирназар бия и его жены Шаарбы – нет для истинных родителей разницы между детьми "в тоне" и "без тона", как нет разницы между лучами одного солнца. Все они равны перед лицом родительской любви, и горе тому, кто посмеет это оспорить.

Люди ещё долго судачили о том, что это кровь "Косолапого гнедого" настигла Баялы, что нельзя безнаказанно поднимать руку на то, что свято для народа. А табунщики с тех пор, проезжая мимо того места на склоне горы, где пролилась кровь священного коня, всегда придерживали поводья и творили молитву, прося прощения у духов предков за грех, совершённый человеком.

Годы летели в горах быстрее горных орлов, паривших над снежными вершинами Ала-Тоо. Время неслось вперёд, как табун диких лошадей по бескрайним степям, не разбирая дороги, не зная усталости. Весны сменялись знойным летом – и тогда горные склоны покрывались сочными травами, воздух наполнялся ароматом цветущего разнотравья, а в долинах раздавался звон кос и песни косарей. Осень приходила в горы, окрашивая склоны в нежный багрянец, принося с собой прохладные ветры и крики улетающих птиц. А потом наступала очередь суровой зимы, когда снега укутывали землю белым саваном, а волчий вой по ночам напоминал о том, как неласкова может быть природа к своим детям.

И снова всё начиналось сначала, как извечный круговорот жизни в этих древних горах. Подобно тому, как молодой тополь у горной реки с каждым годом тянется всё выше к небу, набирая силу и крепость, так и Жылкыайдар менялся с каждым новым циклом времён года.

Юноша вытянулся, подобно молодому тополю, что растёт у быстрой горной реки, каждый день впитывая силу земли и неба. Его стан окреп и выпрямился, словно ствол могучего карагача, что не гнётся даже под самым свирепым ветром. Плечи раздались вширь, как горный кряж, грудь стала подобна скале, а руки обрели ту особую силу, что не измеряется тяжестью поднятых камней – силу, способную укротить самого дикого скакуна одним прикосновением.

Старики, глядя на него, качали головами и говорили, что в нём живёт дух древних кочевников – тех, кто умел читать книгу природы, кто понимал язык ветра и знал тайны, скрытые в шёпоте трав. А молодые джигиты уважительно склоняли головы при его появлении, чувствуя в нём ту внутреннюю силу, что не купишь за золото и не возьмёшь силой – силу человека, нашедшего свой истинный путь в жизни.

Лицо Жылкыайдара, обветренное горными ветрами и закалённое солнцем высокогорных пастбищ, приобрело те чёткие, благородные черты, что достаются в наследство от великих предков. Разрез глаз, унаследованный от матери Айжаркын, хранил в себе её мягкость и глубину – словно тёмные воды горного озера в безветренный день. Но теперь в этих глазах появился особый огонь – тот внутренний свет, что горит в душах людей, нашедших своё истинное призвание.

Его умение обращаться с лошадьми превратилось в искусство столь же древнее и таинственное, как сами горы Ала-Тоо. Казалось, он научился говорить на том забытом языке, на котором в незапамятные времена разговаривали первые люди и первые кони, вместе пришедшие в эти края. Он чувствовал каждое движение лошадиной души, понимал каждый взмах хвоста, каждое подёргивание уха, каждое фырканье – словно читал открытую книгу.

Старики рассказывали, что достаточно было Жылкыайдару положить руку на шею самого норовистого жеребца, как тот успокаивался, словно ягнёнок. А если он что-то шептал на ухо уставшему коню, тот словно обретал новые силы и мог бежать ещё много вёрст, не чувствуя усталости. В его прикосновениях жила какая-то древняя магия, передававшаяся из поколения в поколение, но доступная лишь избранным.

Слава о молодом коневоде разлетелась по степи быстрее весеннего ветра, что несёт семена новой жизни. Из самых дальних уголков кыргызской земли приезжали люди – кто посмотреть на его работу, кто спросить совета, а кто и купить коня из его табуна. Прославленные бии и баи не считали зазорным просить у него помощи в выборе скакуна или в лечении заболевшего коня. Даже седобородые аксакалы, знавшие все тайны коневодства, признавали его особый дар.

Имя Жылкыайдара стало произноситься с тем особым уважением, с каким говорят о людях, чьё мастерство граничит с волшебством. В его руках древнее искусство коневодства словно обрело новую жизнь, соединив в себе мудрость предков и то особое понимание, что даётся лишь тем, кто всем сердцем предан своему делу. И в этом была не только его личная заслуга, но и проявление той великой силы природы, что веками хранит связь между человеком и конём – связь столь же древнюю, как сами горы, и столь же вечную, как течение времени.

Бирназар бий, много повидавший на своем веку и умевший разглядеть истинную цену человека, не мог скрыть своей радости, глядя на Жылкыайдара. Каждый раз, когда он видел, как сын, подобно горному барсу, одним плавным движением взлетает на спину необъезженного коня, или как уверенно, словно древний дух гор, ведёт табун через опасные перевалы, сердце старого бия наполнялось той особой гордостью, что бывает только у отца, видящего в сыне продолжение не просто своей крови, но всего лучшего, что есть в их народе.

В такие моменты суровое лицо Бирназара, испещрённое морщинами прожитых лет, словно освещалось изнутри. Морщины у глаз собирались в добрые лучики, а во взгляде, обычно строгом и пронзительном, появлялся тёплый блеск, подобный отражению звёзд в спокойных водах Иссык-Куля. Старый бий молчал, но его душа пела от радости, видя, как в сыне проявляются те качества, о которых можно только молить Всевышнего.

Бирназар замечал в Жылкыайдаре то, чего не видели другие. Для него сын был не просто искусным коневодом, чьё мастерство славилось в округе. Он видел в нём истинного наследника – не только табунов и богатства, но той древней мудрости, что передаётся из поколения в поколение, как священный огонь в очаге. Сын словно впитывал знания из самого воздуха гор, из шелеста трав, из песен ветра, летящего над степью.

С особой радостью Бирназар отмечал, как Жылкыайдар учится не только языку лошадей, но и сложному искусству управления людьми. Подобно тому, как опытный табунщик знает каждую лошадь в табуне, так и будущий правитель должен понимать душу каждого человека в своём роде. И Жылкыайдар, казалось, от природы владел этим даром – умел слушать старших с тем особым вниманием, что выказывает не просто почтение, а истинное уважение к мудрости прожитых лет.

Когда между молодыми джигитами вспыхивали споры, горячие, как летнее солнце, Жылкыайдар умел погасить их несколькими спокойными словами, подобно тому, как вечерняя прохлада успокаивает дневной зной. Его советы, негромкие, но веские, словно камни в горном ручье, помогали найти верный путь тем, кто запутался в хитросплетениях жизни.

В его молодом лице Бирназар часто узнавал черты великих биев прошлого, чьи имена до сих пор произносят с уважением у вечерних костров. Та же твёрдость взгляда, та же спокойная уверенность человека, знающего свой путь, то же умение видеть суть вещей сквозь их внешнюю оболочку. И старый бий понимал, что не ошибся когда-то, признав этого мальчика своим сыном, ибо не кровь делает человека наследником, а те качества души, что даются Всевышним как особый дар.

С гордостью наблюдал Бирназар бий, как зерно, посаженное им когда-то, превращается в могучее дерево. Жылкыайдар, подобно горной реке, что начинается с маленького родника, а потом набирает силу, постепенно завоёвывал уважение не только в их большой семье, но и среди всего племени. Люди тянулись к нему, как степные травы тянутся к солнцу, чувствуя в молодом джигите ту особую силу, что даётся свыше – силу истинного лидера, способного вести за собой других.

К его юрте всё чаще приходили за советом не только молодые джигиты, но и убелённые сединами аксакалы. В его словах находили мудрость, в его решениях – справедливость, а в его поступках – ту твёрдость духа, без которой не может быть настоящего предводителя. Даже в самых сложных спорах его голос звучал спокойно и уверенно, как песня горного ручья, что находит свой путь среди камней.

Когда солнце жизни Жылкыайдара достигло той высоты, когда молодые джигиты обычно создают свои семьи, Бирназар бий понял: пришло время искать невесту для сына. Не простую девушку искал он – такую, чтобы была под стать Жылкыайдару, чтобы несла в себе ту же древнюю мудрость, то же благородство души, что отличало его сына от других.

Как велели обычаи предков, старый бий собрал группу самых близких друзей Жылкыайдара – людей, умудрённых опытом, знающих все тонкости сватовства, помнящих родословные всех знатных семей на семь колен назад. Среди них были и седобородые аксакалы, чья мудрость была глубока, как воды Иссык-Куля, и зрелые мужчины, чей острый глаз мог заметить любой изъян в характере невесты.

Бирназар бий отправил их в путешествие вокруг священного озера Иссык-Куль – того самого озера, что хранит в своих водах тайны веков, что видело на своих берегах тысячи свадеб и помнит тысячи историй любви. Их путь должен был пройти через все аилы, раскинувшиеся по берегам этого древнего моря, чтобы найти ту единственную, которой суждено стать женой Жылкыайдара и хранительницей очага в его юрте.