Сердце вне игры

Лювия

Мистер Моттрам – обладатель рук с длинными пальцами, характерными для родившихся в тридцатые годы в благополучных семьях. За его плечами истории тысячи сражений в выпавших на его век войнах, в которых он «обязан был принять участие, как подобает любому мужчине», однако сердце у него – мягкое и розовое, как щеночек чихуахуа. Примерно к таким выводам я пришла, годами ухаживая за его садом.

Стоит добавить: красноречию мистера Моттрама позавидовал бы любой кандидат в президенты, так что ему хватило пары попыток, чтобы убедить меня стать его личным садоводом.

В свое время бабушка, донельзя изумленная, поинтересовалась, почему я согласилась, а я только вздохнула. А когда сказала, что мистер Моттрам хочет разбить огород, а не вырастить цветущий сад, она закатила глаза и вручила мне подборку книг по овощеводству из своей библиотеки.

Вряд ли я смогу во всех подробностях описать, как именно зародилась эта моя ипостась супергероини – помощницы по дому, зато я точно знаю когда: вскоре после того, как моя мать, Саванна Клируотер, навсегда ушла из дома в своей ковбойской шляпе розового цвета, с двумя чемоданами и нулевым количеством детей. После этого происшествия подруги бабушки завели привычку при каждой встрече ласково гладить меня по головке (все, за исключением Атланты), и это живо напоминало мне, как я обращалась с щенками и котятами в приюте для животных. Наступил следующий учебный год, и выяснилось, что ни один школьный учитель не назначил мне место за партой: мне было предоставлено право самой выбирать, где и с кем сидеть (естественно, я всегда садилась с Трин), а работницы школьной столовой неизменно давали мне добавку. Будь то суп, салат, жареная картошка или мороженое. В те дни я обжиралась мороженым.

Неделя сменяла другую, и скоро все это стало каким-то… гнетущим. Словно вокруг меня сгустилось облако жалостливых взглядов, перешептываний, не предназначенных для моих ушей (только я все слышала), и жестов.

Тогда внутри меня произошел переворот: благодарность за сочувственное внимание и ласку сменилась ненавистью, поскольку все эти знаки внимания без конца напоминали мне о случившемся и о том, что́ именно люди думали, глядя на меня: вот она – Лювия Клируотер, девочка, которую бросили. Девочка, которая ничего собой не представляет, ничего не значит на фоне маминых гастролей.

Но это же не так. Кое-что я из себя представляю, еще как!

Мы с бабушкой – классные, а Саванна совершила ужаснейшую ошибку.

Так что я начала аккуратненько уклоняться от попыток бабушкиных подруг погладить меня по головке, взамен предлагая им свою помощь – в самых разных вещах. И вот на смену жалостливым взглядам пришли одобрительные улыбки. Со всеми школьными учителями по очереди я провела переговоры с глазу на глаз, доведя до их сведения, что я не нуждаюсь ни в каких поблажках с их стороны; более того, я сама могу помочь с организацией клубов по интересам, ксерокопированием и всем остальным, что доставляет им хлопоты.

А как насчет работниц столовой? В день «Родителей – в школу» я не стала дожидаться момента, когда одноклассники поймут, что рядом с моей партой никого нет (бабушка, нужно сказать, вызывалась прийти). Я просто нацепила фартук и встала за стойку из нержавейки, слившись с другими работниками, после чего выслушала в свой адрес хор похвал. И я не знаю, было ли это переходной точкой от чувства чуждости к ощущению собственной незаменимости, но суть в том, что мне стало очень нравиться, когда меня хвалили, когда обращались с просьбами о помощи, когда… нуждались во мне.

Постепенно я перестала быть брошенной девочкой. Я стала Лювией Клируотер, девочкой, которой можно позвонить, если у тебя проблема. Так или иначе, я почувствовала, что теперь у меня свое, особое, место в обществе и цель, которую никто не сможет отнять, что бы ни случилось.

Тогда я и не думала, что это мне надоест.

Голос мистера Моттрама выдергивает меня из карусели воспоминаний.

– Повтори-ка, что ты сказала, – бурчит он с заднего крыльца одноэтажного домика, волоча за собой кислородный баллон, чтобы не потерять меня из виду. Урок я давно усвоила: выбираю футболки с небольшим вырезом, чтобы при наклоне ничего лишнего не открывалось взгляду, и брюки, которые не сползут даже при сильном шквалистом ветре. – Почему ты уходишь? И что я, по-твоему, должен делать с листовой свеклой, за которой мы ухаживаем уже столько месяцев?

Язык без костей и склонность все преувеличивать.

– С листовой свеклой – ничего: мы ее никогда не сажали. А вот это – томаты, и пройдет еще месяца три, прежде чем они проклюнутся. А к тому времени я уже вернусь.

«Надеюсь», – мрачно заканчиваю про себя я. В голову мне лезет чертова уйма самых мрачных и при этом высоковероятных сценариев этих треклятых каникул… Усаживаюсь между двумя рядами бамбуковых подпорок, отираю пот со лба краешком передника. Кажется, я только что совершила крещение землей в стиле Рафики[8].

– А что я буду делать, если сломается автополив? – Я не глядя поняла, что носовая канюля наверняка выскочила и болтается на седых усах, которые мистер Моттрам решительно отказывается сбривать. – Или разразится гроза? Или если блохастая псина Вебберов снова повадится ссать на моем участке? Черт подери, мне нужно ружье – верните мне ружье!

– Вы же знаете, что не вернут, пока здесь рулит шериф Стоун.

– А откуда у него, спрашивается, власть, чтобы такое творить, а? С каких это пор свободный человек не имеет права себя защитить? Стоун, Стоун, Стоун…

И, бесконечно повторяя себе под нос «подлую фамилию», как он любит ее называть, он возвращается в дом со своим баллоном, который побрякивает всякий раз, когда колесики инвалидного кресла подпрыгивают на неровно пригнанных досках пола.

Можно сказать, вуайерист и едкий раздражительный старикашка, но среди всех моих подопечных в нашем городке он – самый любимый. Кроме всего прочего, в ранней юности у него с Атлантой был своего рода запретный роман, о котором бабушка так и не решилась мне рассказать. А в моих глазах мрачные тайны только добавляют людям привлекательности.

Телефон звонит где-то в недрах моих антивуайеристcких шаровар. Когда мне наконец удается стянуть садовые перчатки и найти его, у меня уже один пропущенный вызов. Провожу пальцем по экрану, и мое сердце совершает кульбит, достойный русского акробата. Виной тому имя на экране.

Эш Кетчум.

Вот черт. Блин. Я даже не помнила, что в мобильном до сих пор хранится его контакт. Когда мы в последний раз разговаривали по телефону? Кажется… в старшей школе? Кажется, когда нам с ним выпало организовать весенний бал для младших классов? Удивительно, что у него все тот же номер. Хотя чему удивляться – у меня ведь тоже. Мы живем в Санта-Хасинте. Здесь номера телефонов меняют разве что по программе защиты свидетелей.

Внезапно мобильник вибрирует, и я чуть не роняю его, как вдруг понимаю, что это всего лишь сообщение.

Но оно от него.

Слушай, ты сейчас у себя, в комнате?

Сердце мое пускается вскачь безо всякой причины, кроме той, что диктуется логикой: он что-то задумал. Хотя за все эти годы, что Эш водил меня за нос, он ни разу не потрудился написать первым. Да и вообще, если честно, он уже давно перестал играть со мной в игры.

Трогает ли меня то, что он в одностороннем порядке решил положить конец нашей вражде? Нисколько. Любой, у кого в черепной коробке есть хоть немного мозгов, прекрасно понимает, что все мальчишки рано или поздно взрослеют… и что подложить кому-то змеенышей в ящик с нижним бельем – хорошая шутка лет в одиннадцать-двенадцать, но нельзя же продолжать это вечно.

Немного досадно только, что он так со мной и не объяснился. Мне вообще плевать, что подумают люди, ведь мы с Эшером никогда не были просто врагами напоказ. Для меня наши отношения всегда были чем-то большим. А наши взаимные выпады – несли более глубокий смысл.

Для него, ясное дело, все было иначе. В противном случае он не перестал бы смотреть в мою сторону или замечать мое существование так резко, так вдруг. Ни с того ни с сего. Как будто меня никогда для него и не существовало.

Окей, возможно, досадно мне чуть больше, чем немного, но над этим я работаю.

Нет…

Понял…

А ты можешь сказать мне, где ты, или у тебя есть право хранить молчание?

А также на адвоката.

Мои пальцы на несколько секунд зависают над экраном в нерешительности.

Что-то случилось?

Издеваешься, что ли?

Машинально переключаюсь на очевидное: гениальная идея наших бабушек, кемпер, путешествие «семьями», синий чемодан, который бабуля этим утром радостно поставила у двери моей комнаты и о который я споткнулась и чуть не сломала себе шею, когда спускалась завтракать.

Ну да, я прекрасно знаю, что случилось, однако это никак не объясняет ни то, что он вдруг пожелал знать, где я, ни то, что теперь он по собственной воле строчит мне сообщения – впервые в истории.

Оставайся на месте.

Глаза мои становятся размером с блюдца. Это что – угроза?

Сердце быстро набирает обороты, словно мне вкололи дозу адреналина.

Едва успеваю собрать с земли перчатки и инструменты и покидать это все в маленькую ржавую тачку мистера Моттрама, как мой телефон вновь издает звук: на этот раз еще один входящий вызов. Невольно думаю, что это он, но вижу имя Джастина и чувствую облегчение. Наверняка он наконец-то заметил все мои пропущенные звонки и сообщения с прошлого вечера. Оставляю тачку под навесом и отвечаю.

– Привет.

– Привет, детка.

Голос у Джастина – низкий и теплый. Этим он мне понравился с самого начала, а вот другие чувства приходили понемногу, со временем. В тот день, когда мисс Сальвани велела нам подобрать себе партнера, а выбрать Тринити я не могла, поскольку речь шла о естественно-научном проекте, он подошел ко мне после урока и спросил, не соглашусь ли я поработать с ним. Честно говоря, я и сама ждала чего-то подобного, ведь за пару недель до этого, в мой день рождения, Джастин подарил мне первый в моей жизни поцелуй.

Хорошо помню: я снимаю повязку в том шкафу и не могу поверить своим глазам. Мы знали друг друга всю жизнь, но, по правде говоря, я никогда не воспринимала его иначе как единственного отпрыска самой богатой семьи в городе и игрока школьной футбольной команды (нужно признать, он всегда оставался в тени Эшера). Тем не менее после того поцелуя что-то в Джастине изменилось, и он действительно стал смотреть на меня по-другому.

С того дня все его внимание, улыбки и тачдауны предназначались исключительно мне. И мне это нравилось. Здорово бодрило по многим причинам.

Джастин шумно вздыхает:

– Только что увидел твои сообщения… Ты это серьезно?

Не знаю, что звучит в его тоне – обвинение или не меньшее, чем у меня самой, изумление по поводу всей ситуации, но я склоняюсь к последнему. Когда дело касается Джастина, я всегда поначалу ожидаю лучшего, что противоречит инстинкту самосохранения, о чем мне постоянно твердит Трин.

– Да мне самой не верится. Всю ночь не спала. Как раз в тот момент, когда…

– Слушай, я вообще не понимаю, в чем проблема. – Он перебивает, что давно вошло у него в привычку. Джастин очень нетерпелив, и нетерпелив во всем; тревожный, все время с кем-то соревнующийся, к тому же – харизматик, привлекающий к себе все взгляды. Поэтому никого не удивило, когда он поступил в Гарвард и стал королем выпускного бала. В тот день Тринити делала вид, что ее вот-вот стошнит, а я – аплодировала: таким он был красивым с этой золотой пластиковой короной на голове. – Ты же сказала бабушке, что не поедешь, верно?

Останавливаюсь как вкопанная на полпути между навесом и крыльцом, в освежающей тени клена, прямо на границе участков мистера Моттрама и Вебберов. Первый порыв – открыть рот и спросить Джастина, как он может такое спрашивать, ведь он… ведь он знает. Только он и Трин, только эти двое знают все. Только им я могла изливать душу все последние месяцы, когда казалось, что ситуация выходит из-под контроля и меня захлестывает с головой, словно я одна в открытом море и что-то тянет меня за ноги на дно.

Наверное, именно поэтому я беру себя в руки и набираю в грудь воздуха.

– Джастин… – Не нахожу, что еще сказать, чтобы это не прозвучало как нотация. Прекрасно знаю: нотации он ненавидит.

– Лювия, не можешь же ты потакать всем ее капризам, – говорит он, и слова его звучат логично и взвешенно. – Так не годится. А как же ты? Как же твои желания?

Отличные вопросы. Волоча ноги, добредаю до тени на крыльце и плюхаюсь на вторую ступеньку. Вопросы хорошие, вот только… бабушка и не подозревает, что я потакаю ее капризам. В этом вся суть. А я… я никогда не буду жить спокойно и не избавлюсь от чувства вины, если не буду с ней рядом, если не сделаю ее счастливой.

В тот момент, когда я совершенно случайно узнала, что у моей бабушки рак, все изменилось. Меня буквально пронзило ощущение, что до той самой минуты я жила настоящей, полноценной жизнью и она вдруг разбилась, как зеркало, в которое запустили камень. Теперь каждый осколок отражал бабушку: вот она ухаживает за мной, вот дарит мне на день рождения подарок, уверяя, что его мне прислала мать (бабушка даже подделывала ее почерк и подпись), а вот сидит рядом со мной, пока я рисую, и листает свои журналы, читает статьи о паранормальных явлениях. Я смотрела на все эти фрагменты того, что было моей жизнью, и чувствовала себя… круглой дурой. Избалованной. Виноватой.

Узнав эту новость, я стала ждать, что бабушка сама мне обо всем расскажет, но ничего подобного не случилось. И тогда я поняла, какой у нее план. Поняла, что задумала эта бандитка, потому что увидела это в тех же осколках. Она решила в очередной раз укутать меня заботой, сделав вид, что ничего страшного не происходит.

А я решила, что этого ей не позволю. С тех пор я уважаю ее решение хранить тайну. Она не знает, что мне известно, и так будет продолжаться ровно столько, сколько нужно. Вот только одной она не останется. Этого я не допущу.

Бросить самую добрую и щедрую на свете женщину в самый трудный период ее жизни? Оставить ее без поддержки, без родных людей?

Как такое вообще могло прийти ему в голову?

«Вот именно, как это могло прийти в голову Джастину?» – думаю я по инерции. И сразу же заставляю себя задвинуть эти мысли подальше, как можно дальше от этого разговора.

– Не думаю, что это настолько серьезно, – тихо говорю я, теребя торчащую из шаровар нитку. – И они уже оплатили кемпер, так что…

– Пусть едет со своей безумной подругой. И со Стоуном. Ты ехать не обязана.

Посреди этой тирады тон его голоса изменился, я нахмурилась.

– Секундочку, тебя это так волнует потому, что едет Эш?

– Эш? – эхом отзывается он, и повисает короткая пауза. – Нет, что бы ни делал этот чувак, мне до лампочки. Просто не понимаю, с какой стати ты собралась таким манером угробить наше лето.

Секунду я молчу, раздумывая, как ответить, и привыкая к той пустоте, что образовалась у меня в животе от огорчения.

Я знаю Джастина. Знаю, что он чувствует себя уязвленным, ведь я вроде как собралась уехать от него именно в тот момент, когда он вернулся на каникулы. В прошлом августе, когда он только собирался в университет, я все гадала, как мы справимся с отношениями на расстоянии. Оказалось, что все и не так плохо, и не так хорошо, как я воображала, но все же я пришла к выводу, что должна уделять Джастину больше внимания, чем когда он был здесь, в городе. Так что я немного подвинула кое-какие свои дела и обязательства и выкроила пару часов в неделю для видеосозвонов, чтобы обмениваться новостями и общаться. Мы перепробовали и секстинг, и кучу других вариантов: все, что только сумели придумать, за исключением обмена видео или фотками, потому что на это я не согласна. Интернет – страшное место для любой девушки, которой вздумалось обнажиться, будь то по любви или ради денег.

Это работало… какое-то время. Потом наступило Рождество, он на несколько дней приехал в Санта-Хасинту, и пламя вспыхнуло вновь. Так что я имела возможность убедиться, что мы просто ужасно друг по другу скучали и не смогли с этим справиться. Второй семестр мы продержались лишь благодаря мысли о том, что нас ждет умопомрачительное лето.

Наверняка он считает, что я нарушаю обещание, с этим все ясно, и я понимаю его, но…

Бабушка превыше всего.

Не знаю, как ему сказать об этом и не вывести из себя, а я ненавижу, ненавижу, ненавижу, просто терпеть не могу такого рода ситуации.

И вот тогда со мной происходит то, что уже бывало. Какое-то странное отчаяние, острая необходимость разрешить этот конфликт поднимается огнем по горлу и вырывается наружу:

– Гранд-каньон.

– Что?

– Мы давно хотели его увидеть, разве не так? Но все никак не получалось. Мы можем поехать. Встретимся через шесть недель в Аризоне.

Прекрасно понимаю: я говорю какой-то бред, чистой воды безумие, совершенно необдуманное предложение, и какая-то часть меня, причем самая главная, настойчиво требует сдать назад. Но эта часть не в силах совладать с пламенем, полыхающим в груди и горле. Она всего лишь смешивается с уже существующим во мне бессилием и блокирует мозг, не давая ему возможности осмыслить все то, что сводит меня с ума.

Джастин несколько секунд хранит молчание. Что неудивительно: он наверняка впечатлен таким поворотом.

– И мы будем вместе до моего возвращения в Массачусетс?

Нет! Это же целых десять дней или даже две недели! А бабушка?

Разумеется, мне так и следует ему сказать, но если я опять упомяну бабушку…

– Конечно, – говорю я вместо этого.

Если Джастин и уловил нерешительность в моем голосе, то этого ничем не выдал.

– Так или иначе, это никак не отменяет того, что большую часть лета я буду вынужден торчать в этом чертовом городе без своей девушки. Господи, Лювия, у меня были такие планы для нас…

– Прибереги их для Гранд-каньона, – стою я на своем. Слышу странный звук и понимаю: я так сильно стиснула мобильник, что сделала скриншот. Заставляю себя ослабить хватку, глубоко вдыхаю и прилагаю физическое усилие, чтобы звучать оптимистично. – Будет здорово. Помнишь список всего, чем мы планировали там заняться, если поедем?

Наконец отмечаю перемену в его голосе. От апатичного и раздраженного к мягкому, ласковому:

– Он и сейчас у меня. Вместе с пятном от кофе.

Параллельно с этим слабеет огненный вихрь адской тревоги. Даже спустя несколько минут после разговора я не могу поверить, что́ только что сделала. В какую передрягу сама себя загнала. Тупо продолжаю пялиться на телефон, пока некое липкое чувство не побуждает меня побыстрее спрятать его в карман штанов и оглянуться. Мистер Моттрам в доме; замечаю кислородный баллон возле холодильника. Должно быть, готовит ланч.

Встаю и секунду пытаюсь вспомнить, чем я, собственно, занималась до разговора с Джастином. Тут мой взгляд падает на тачку, и я вздрагиваю.

«Оставайся на месте».

В последний раз проверяю, правильно ли я настроила систему полива, чтобы в ближайшие недели она включалась и выключалась самостоятельно, и со всех ног мчусь к мистеру Моттраму. Тот от неожиданности едва не роняет на пол кусок дыни.

– Вот черт, ты чего?!

– Уже ухожу, мистер Моттрам. Обещаю, что вернусь к вам раньше, чем вы успеете по мне соскучиться. Позволите обнять вас на прощание?

– А ты, можно подумать, послушаешься, если я скажу «нет»?

Конечно же, это не совсем так, но я уворачиваюсь от рук, заляпанных дынным соком, и, стараясь не потревожить шланг от кислородного баллона, нежно обнимаю мистера Моттрама. Несмотря на замашки вуайериста и на то, что он захлопывал дверь перед моим носом чаще, чем я могла бы сосчитать, его локти неуклюже прижимаются к моим ребрам, будто говоря: «Смотри: я тоже отвечаю тебе на это ненужное проявление теплых чувств».

Отстранившись, я вижу, что он пыхтит и смотрит в пол, и в горле у меня что-то свербит.

– Хорошенечко берегите себя в мое отсутствие, ладно?

– А что мне еще остается, раз уж ты меня бросаешь?

– Ого, чувство юмора, как я погляжу, вас не оставляет.

– Ба!

Сглатывая комок в горле, я ставлю новый рекорд в забеге на короткую дистанцию: несусь к машине, припаркованной перед палисадником мистера Моттрама (за ним ухаживаю тоже я). Пытаюсь вставить ключ, чтобы открыть дверцу, и тут слышу характерный звук двигателя «шевроле селебрити» 86-го года выпуска – машина в конце улицы повернула сюда. Нет, я не великий эксперт в области двигателей внутреннего сгорания; на слух различаю только те, которые могут обеспечить мне переход от жизни к смерти.

И, конечно же, когда мне больше всего нужно поскорее смыться отсюда, сорваться с места, не щадя покрышек, у меня никак не получается попасть в замочную скважину, и связка ключей падает на землю.

«Шевроле» тормозит рядом со мной, когда я нахожу ключи возле переднего колеса.

– Лювия, – слышу голос. – Садись ко мне, пожалуйста.

Набрав в грудь побольше воздуха, немного наклоняюсь и заглядываю в приоткрытое окно со стороны пассажирского сиденья. Стекло он наверняка опустил еще до того, как завел двигатель: машина настолько древняя, что окна в ней открываются только вручную. Она настолько древняя, что под приемником есть деревянная пепельница, а переднее сиденье сдвигается вперед и назад по максимуму, не ведая промежуточных положений. Даже заводская краска осталась нетронутой: тусклое серовато-синее покрытие, наводящее тоску, местами облупившееся вокруг бампера и по кромке крыши.

Будь это «форд», его можно было бы принять за автомобиль семейства Уизли.

– Извини, но у меня есть дела поважнее, чем кататься с тобой на этом динозавре.

Эшер тоже слегка наклоняется, не снимая руку с руля. Глаз почти не видно из-за его чертовой бейсболки.

– Правда? Какие же? Торопишься домой собирать чемоданы?

– Например. И тебе рекомендую заняться тем же. Выезжаем завтра рано утром, а твоя бабушка всегда была суперпунктуальной.

Нас прерывает чей-то пронзительный голос.

– Лювия, солнце мое! – Это миссис Веббер, выглядывающая из-за своего маленького ярко-желтого почтового ящика. Ее пес по кличке Титан, та самая «блохастая псина», радостно крутит хвостом, усевшись на клумбе. – Это правда? Вы с бабушкой уезжаете на все лето?

Изображаю широкую улыбку и машу ей рукой.

– Доброе утро, Абигайл. Да, все так: мы уезжаем в отпуск на шесть недель.

– О! – Она растерянно хлопает глазами и оглядывается назад. – А как же мои розы? По телевизору говорят, что на следующей неделе нас накроет страшной жарой.

– Не беспокойтесь, я сегодня вечером к вам заеду и все расскажу. Это очень просто, вот увидите.

– А, ну да, хорошо… А это кто там – Эшер Стоун? Приехал на каникулы из университета? Эшер, какой же ты красавец! Мой муж смотрел по телевизору матчи с твоим участием. Здорово бегаешь, просто загляденье!

Эшер что-то невнятно бормочет себе под нос и в знак приветствия подносит руку к бейсболке.

– Здравствуйте, миссис Веббер, – кричит он ей. – Огромное спасибо за поддержку. Я вот тут приглашаю Лювию на мороженое во «Фрости», а она отказывается.

Я мгновенно поворачиваюсь к нему, меняя широкую улыбку на злобный оскал, который пронзает его подобно внезапно налетевшему в летний день студеному ветру. Уголок его рта ползет вверх, образуя на щеке ту самую ненавистную мне ямочку, от которой Тринити едва не теряет сознание.

– О, Лювия, солнышко мое, не глупи. Я в твои годы никогда бы не отказала такому симпатичному парню, да еще когда речь идет о мороженом. Если б не мой диабет, я и сама бы вам составила компанию!