Через розовые очки. Летний детектив (сборник)

– А на том же. Мол, ты, Лев, сам обещал. Ресторан маленький, скорее – кафе, но он расположен в хорошем месте и дает нам приличный доход. И потом, почему Лев должен отдавать свой ресторан? У них только пойди на поводу. Весь дом растащат по нитке!

– А долг браткам вы к этому времени уже отдали?

– Сполна. И проценты тоже. Базара нет, шеф.

– Лев Леонидович отказался отдавать свой ресторан. Так?

– Вы догадливы.

– А дальше что было?

– А что дальше? В больнице лежит с простреленной грудью.

– Та-ак… А скажите, господин Хазарский, чем, собственно, Рулада шантажировал вашего шефа?

– А вот этого я не знаю, – твердо сказал Хазарский и вскинул руки, словно отпихивая от себя Никсова. – С этим, пожалуйста, к самому Леве. Здесь я ничего не могу. Это его личные дела, в которые он меня не посвящал и посвящать не собирается.

Вид у Хазарского был такой, что, мол, знал бы, все равно не сказал. Видно, это было что-то глубинное и личное.

Далее Никсов решил тут же, не отходя от кассы, поговорить с Инной. Истерический ночной разговор пока находился как бы вдалеке от главной проблемы, а не мешало бы секретаршу порасспрашивать о конкретных делах фирмы. Однако здесь его ждало разочарование.

– Инны Сергеевны в ближайшее время на работе не будет, – сказал первый же человек, к которому Никсов обратился с расспросами.

– А как мне ее найти?

– Никак, – осторожно заметил служащий.

– А… понял. Она, наверное, в больнице у Льва Леонидовича, – догадался Никсов.

– Если знаете, зачем спрашиваете?

Как видно, здесь умеют хранить производственные тайны. Надо ехать в больницу. Разговор с Львом сразу бы многое объяснил, но здесь Никсова ждала неудача. К больному Шелихову его не пустили. В регистратуре с ним вообще отказались говорить, даже привычного диагноза «состояние удовлетворительное» он не мог из них выдавить. А это значит, что имеет место быть «состояние средней тяжести», что нежелательно.

Но до лечащего врача Никсов достучался. Тот был сух и неприступен, надменен и при этом неприлично патлат. Волосы густые, как канадский газон. Интересно, как он эдакую громоздкую шевелюру под белую шапку запихивает?

– В интересах следствия я должен увидеть больного Шелихова как можно быстрее.

– Скажите пожалуйста!.. И как можно быстрее? Это совершенно исключено.

– Вы меня не пускаете, потому что я из частной конторы? Поймите, я веду дело Льва Леонидовича.

– Какие глупости вы говорите. Здесь уже были милиционеры. Их я тоже не пустил. Сейчас к нему нельзя. Вчера к нему даже с деловыми бумагами приходили, а сегодня – баста.

– У вас что – карантин?

– А вы надоедливый, – сказал в сердцах лечащий врач. – Какой к черту карантин? Просто больному стало хуже.

– Но ведь говорили, что рана неопасная?

Врач стал объясняться с Никсовым не из личной приязни, а потому что был уверен – не отвяжется. Настырный сыщик будет канючить под дверью, названивать врачам домой, портить нервы медперсоналу. Он решительно взъерошил волосы и сказал:

– Да, поначалу рана казалась неопасной, но уже томограф нас насторожил. И на следующий день мы получили подтверждение.

– Что такое томограф?

– Ну какая вам разница… Это послойный рентген, – обиженно продолжал врач. – Делается с помощью ядерно-магнитного резонанса. Дырочка-то небольшая была. Мы думали обойтись традиционным, консервативным лечением, и вдруг обнаружилось внутреннее кровотечение.

– И что же теперь? Когда я смогу его увидеть?

– Если обойдемся без операции, то в конце недели.

– А если с операцией, то через месяц, – обреченно пробормотал Никсов.

– Знаете что, – врач заглянул в его удостоверение, – Василий Данилович. Я вам позвоню. Оставьте ваш телефон. Лев Леонидович уже спрашивал про вас, – добавил он, говоря всем своим видом: а то бы стал я тут с вами разговоры разговаривать.

Никсов опять сел за руль. Что делать? Назаписывал телефонов на целую страницу, а выяснилось, что и разговаривать не с кем. К Лидии он поехал из разумного соображения – не пропадать же сыскному времени зазря. В дороге позвонил. Лидия была уже в курсе всех дел, потому не удивилась визиту сыщика.

Ну и что? Проговорили они без малого час. Три раза пили кофе. От текилы он отказался, но позволил себе пригубить какой-то очень хороший французский коньяк. Никсов быстро понял, что эта модная, лаковая женщина относится к тому типу людей, которые созданы для того, чтобы принимать восторги. Она была искренне убеждена, что вся мужская половина человечества, включая стариков и детей, влюбляется в нее сразу после знакомства и начинает сходить с ума, испытывать страсть, терять голову. Ну и все такое. Описывать ее рекомендуется в терминах – «веки трепетали, грудь (очень тощенькая, между прочим) вздымалась, походка волнующая, жест – грациозный».

Полезные сведения Никсов мог черпануть только из следующей реплики:

– Наверное, все-таки это я его оцарапала. Утром проснулась, смотрю – ночью ноготь сломала, – она протянула ухоженную лапку с надкусанным ноготком среднего пальца, – а вот здесь, у косточки, было красное пятно. Еле отмыла. Очень может быть, что это чужая кровь. Артурова… Сама-то я не поранилась. Угощайтесь, – она пододвинула гостю бананы. – Очень неплохая закуска.

Бананы лежали на большом синем блюде. Два из них были наполовину очищены, один – со следами губной помады – надкусан. Вид этих полураздетых фруктов показался вдруг Никсову донельзя неприличным.

И еще она с удовольствием говорила про Инну. Странный женский треп, когда напрямую вроде не ругаешь человека, а как-то все получается, что сама Лидия во всем белом и модном, а предмет беседы – в рубище и по колено в дерьме. Но все можно простить одинокой скучающей женщине, тем более если она повторила фразу, которую ненароком, а может быть сознательно, обронил Хазарский:

– Инка Артура не любит, я давно заметила. Не знаю почему. Скорей всего из-за того, что он ее не замечает. Она и так, и эдак, все желает быть центром внимания. А не получается… И какая женщина это простит?

Глава 21

Утром после завтрака вдруг зазвонил «плохой» мобильник. Марья Ивановна даже не сразу его нашла. Этот телефон плохо работал, и по нему уже давно никто не звонил, только заряжали на «всякий случай». О здоровье Левушки, три дня прошло с его ранения, сообщали по исправному хорошему телефону, который она всегда носила с собой в кармане фартука. А тут вдруг чужой непонятный звонок.

Марья Ивановна ужасно взволновалась, словно звонили с того света, но сразу успокоилась, услышав далекий, прерываемый сухим треском голос своей соседки Вероники Викторовны. Вероника повторяла фразу несколько раз, все время прерывая ее позывными:

– Что? Не слышу! Маша! Не понимаю я ничего. Маша! Я тебя с таким трудом нашла. Ты должна приехать в Москву. За тобой приедет машина. В твоей квартире были чужие. Маша, ты меня узнаешь? Это Вероника!

– Узнаю. Здравствуй, дорогая. Что значит «чужие»? Говори помедленнее. Это плохой телефон. Слышимость отвратительная.

– Наш участковый – помнишь его? Саямов его фамилия. Так вот, Саямов считает, что ты обязательно должна приехать, потому что Галя не хочет у тебя жить, пока ты не проверишь, что именно пропало. Мы без тебя не поймем, что украли. Ты должна приехать.

– Да как же я приеду? Или за мной карету пришлют?

На этом связь прервалась. Марья Ивановна положила трубку в ящик стола и вернулась к газовой плите, на которой готовила уху Ворсику. Плотвичку, величиной с палец, принес вечером Федор, абориген по прозвищу Бомбист. В обмен за рыбу попросил стопку водки.

«Какие такие – “чужие”, – размышляла Марья Ивановна. – И куда это я поеду и на чем? Если меня обворовали, значит, так тому и быть, потому что красть у меня совершенно нечего. Вот Галя – другое дело, у нее и шуба дорогая, и сапоги. Вероника всегда так. Вспыхнет, как порох, ничего толком не объяснит!»

Двухкомнатную крохотную квартиру за выездом Марья Ивановна получила в незапамятные времена. Тогда еще мама была жива, одной бы ей нипочем не дали. Многие годы отношения с Вероникой были чисто соседские, а подружились они в трудные времена при горбачевщине. Обе вместе талоны на продукты получали, вместе в очередях стояли. Потом Вероника сдала свою квартиру чеченской семье и вместе с мужем Желтковым и собакой Мусей уехала жить в свой загородный дом на Соколиную гору. Видеться они стали редко, но дружба их только укрепилась. Вероника и надоумила Марью Ивановну пустить к себе на постой хорошую девушку Галю. А тут как раз пенсионный возраст подошел, и Левушка предложил ей вести хозяйство в деревенском доме. Все складывалось замечательно.