Лик Пустоты. Пробуждение
– Элейн, – он встал из-за стола, протягивая руку. Его рукопожатие было твёрдым, но ненавязчивым. – Прошу прощения за столь ранний визит. Рад, что вы нашли время.
– Думаю, у меня не было выбора, – тихо ответила она, опускаясь в кресло.
– Возможно. – Виржиль чуть улыбнулся, отступая назад. – Как вы себя чувствуете?
Элейн разглядывала Виржиля с прищуром.
– Думаю, это не тот вопрос, ради которого вы меня вызвали.
Лавуа не ответил сразу. Внимательно изучал её лицо, словно пытался разглядеть в тонких чертах скрытый подтекст. Затем чуть склонил голову, признавая её правоту.
– Вы правы, мадемуазель. Вопрос не в этом. Однако… Мне кажется необходимым обсудить ваше решение относительно завещания. Время не на нашей стороне.
Элейн напряглась. Внутри что-то болезненно дёрнулось – словно незримая рука пыталась разорвать последнюю нить, связывающую её с прошлым.
– Я уже думала об этом, – произнесла она медленно. – И пришла к выводу, что будет правильнее передать всё отцу.
Виржиль не изменился в лице, но в уголке губ промелькнула едва заметная улыбка.
– Вы действительно считаете это разумным решением?
– А разве у меня есть основания думать иначе?
Лавуа сложил ладони перед собой, чуть наклонился вперёд. В его голосе послышалась едва уловимая мягкость, почти сочувствие: – Ваш отец давно отказался от этого дома, Элейн. Если бы он хотел вернуться, он бы сделал это много лет назад.
– Это не значит, что он не имеет на него права.
– С юридической точки зрения – действительно не имеет, – Виржиль выждал короткую паузу. – Что же касается моральной… здесь всё куда сложнее.
Элейн сжала пальцы на подлокотнике кресла.
– Что вы хотите этим сказать?
Лавуа откинулся назад, скрестив ноги. В его взгляде мелькнула тень усталости.
– Лютиция никогда не обсуждала с вами причины, по которым Эрнест уехал?
Воздух в комнате словно сгустился.
– Мне кажется, это не ваше дело, – её голос звучал ровно, но внутри едва сдерживалось отчаяние.
– Разумеется, – Виржиль чуть кивнул. – Но иногда истина скрывается в словах, которые никто не решается произнести вслух.
Он на мгновение задержал взгляд на её лице, затем произнёс тише: – Лютиция не хотела, чтобы дом перешёл вашему отцу. Она знала, что он не вернётся. Он никогда не был привязан к этому месту. Более того, он… никогда не был привязан ни к вам, ни к ней.
Элейн резко выдохнула, словно его слова вонзились в рёбра.
– Вы не знаете его, – её голос прозвучал чуть резче, чем следовало.
– Зато я знал Лютицию, – спокойно возразил Виржиль. – И она говорила, что Эрнест не тот человек, на которого стоит возлагать надежды.
Элейн отвела взгляд. Она не верила ему. Или, может быть… просто не хотела верить?
– Мне проще отказаться от всего этого, чем вновь пытаться оправдать чьи-то ожидания, – прошептала она.
– Поэтому вы решили, что ваш отец справится с этим лучше?
Резкость вопроса заставила её замолчать.
Лавуа не спешил продолжать. Выдержал паузу, давая ей осознать сказанное.
– Вы знаете, почему Лютиция передала ответственность именно вам. Возможно, она видела в вас то, чего вы пока не замечаете.
Элейн сжала руки в кулаки.
– Все мы сомневаемся, когда молоды, – Виржиль говорил спокойно, словно боялся спугнуть раненого зверя. – Но со временем понимаем: ошибки неизбежны. А прошлое… его нельзя изменить. Я лишь хочу предотвратить последствия, о которых вы пожалеете.
Элейн смотрела на него, пытаясь не поддаваться словам.
Лавуа, чуть наклонившись, сложил руки на столе.
– Лютиция никогда не принимала решений сгоряча. Она знала, что делает. Вы были для неё особенной, Элейн. Не просто внучкой. Наследницей. Если бы она не верила в вас, она бы не сделала вас главной наследницей.
– Но разве это справедливо? – её голос дрогнул. – Это должно было достаться моему отцу. Он её сын. А я… просто человек, который боится сделать ошибку.
– Лютиция пыталась вернуть Эрнеста в семью, но он отвернулся от неё. И от вас.
Элейн сжалась. Сердце билось гулко, глухо.
– Даже если всё так, – её голос сорвался. – Это слишком большая ответственность.
Виржиль на мгновение задумался, затем поднялся, прошёлся вдоль стола, сложив руки за спиной.
– Вы сильнее, чем вам кажется, мадемуазель. Лютиция видела в вас то, чего вы пока не осознаёте.
Элейн закрыла глаза, сдерживая подступающие слезы.
– Это не значит, что я справлюсь, – прошептала она.
– Никто не справляется в одиночку, – Виржиль задержал на ней взгляд. – Но решение должно быть принято сейчас. Наследство распределят по закону, и поверьте, это не то, чего хотела ваша бабушка.
Элейн замерла.
Тишина становилась удушающей. Её сознание зацепилось за далёкий звук шагов в вестибюле, и теперь каждое эхо отдавалось в голове гулким раскатом. Комната вдруг стала тесной. В голове метались обрывки вопросов, но ни одного ответа.
Где-то внутри что-то сломалось.
– Мне нужно выйти, – голос сорвался, но она не дала себе замешкаться. Встала, не смотря ему в лицо. – Свежий воздух… поможет мне собраться с мыслями.
Виржиль не остановил её. Только кивнул.
– Хорошо. Но помните, Элейн, выбор за вами. Никто не примет его вместо вас.
Она почти вылетела из кабинета. Тяжёлые двери глухо захлопнуться за спиной. Шаги эхом разнеслись по пустому коридору.
Как только она вышла наружу, воздух ударил в лицо. Колючий, терпкий, с привкусом сухой древесины, будто в нём застряла затхлая горечь сандала. Ветер шевельнул пряди её чёрных волос, спутал их, но Элейн не двинулась. Она всматривалась в небо: первые лучи солнца окрашивали облака в бледные оттенки розового и персикового, словно размытые акварелью.
Мысли метались, как осенние листья в порыве шквального ветра. "Почему я? Убежать? Оставить всё?"
Ответа не было. Только её дыхание – сбившееся, короткое. И голос в голове: "Ты справишься, моя девочка".
Элейн сглотнула, пальцы невольно сжались в кулаки.
"Она верила в меня… А я?.."
Сердце билось в груди загнанной птицей, тщетно рвущейся из ловушки. Чем сильнее оно стучало, тем крепче сжимались невидимые тиски вокруг неё.
А затем прорезался звук.
Рваный, грубый, будто сам воздух вспыхнул.
Двигатель.
Где-то за углом раздался резкий, нарастающий рёв.
Элейн моргнула, вскинув голову. Свет фар вспыхнул перед ней, разрывая серую пелену утреннего тумана. Извивающиеся тени метнулись по брусчатке.
Рёв мотора хлестнул по нервам, пробудив что-то первобытное.
Беги.
Но ноги не слушались. Холодная паника сковала тело, вжалась в каждую клетку.
Запоздалый визг тормозов вспорол воздух. Звук рассёк воздух…
А затем – удар.
Воздух вырвался из лёгких. Тело дёрнулось. Мир вокруг вспыхнул осколками белого света. Боль вонзилась в виски, пробежала по позвоночнику раскалёнными иглами. Гул заполнил уши, затопив сознание.
Ещё одно мгновение.
И после – тьма.
***Sarajevo – Max Richter, BBC Philharmonic & Rumon Gamba 2
…Пар медленно поднимается от кипящего чайника, оседая на запотевшем стекле. В воздухе витает уютный аромат свежеиспечённого хлеба – тёплый, с лёгкой пряной горчинкой корицы.
– Скоро будет готово, – бабушка говорит, не оборачиваясь.
Девочка смотрит на неё, ловит взглядом плавность движений, точность прикосновений морщинистых пальцев к тесту, превращая его в будущее лакомство. Её улыбка – целый мир. Девочка тянется к хлебу, но бабушка мягко хлопает её по запястью.
– Терпение, деточка.
Вспышка.
Слепящий свет – не солнце. Искусственный. Резкий. Жестокий.
Глухой рёв двигателя врывается в сознание, сметает всё, пробивает ласковый голос, разрывает картину на клочья и швыряет обратно – туда, где боль разрывает тело. Острая, чужая. Она сотрясает позвоночник, вонзается в рёбра, вгрызается в кости.
Хруст.
Ещё один. И ещё.
Мир дрожит, распадается на пятна, и сознание цепляется за прошлое, как за спасательный круг…
…Тёплый ветер лениво перебирает листву, покачивает тяжёлые кроны деревьев. На лавочке, оплетённой плющом, сидит бабушка. Её худое лицо ловит дневное солнце, морщины превращаются в тонкие узоры, словно вырезанные рукой искусного гравёра.
Чуть дальше, в высокой траве, смеётся девочка. Её голос звонкий, как перезвон колокольчиков, смешивается с птичьими трелями. Бабушка смотрит на неё с мягкой улыбкой.
– Ты должна быть сдержаннее, милая, – произносит она.
Из лёгких вылетает сухой воздух, будто его выбили кулаком.
Боль.
Но уже другая. Глубже. Она прожигает мышцы, рвёт сухожилия, пронзает виски, разливается по коже раскалёнными иглами.
Попытка вдохнуть – тщетная. Горло сжимается, изо рта вырывается только рваный хрип. К коже липнет шершавый асфальт. Что-то горячее растекается под щекой, впитывается в одежду. Багровые пятна проступают на сером, расползаются, превращая тротуар в мутное кровавое полотно. Всё плывёт, теряет форму, цвета блекнут…
…В комнате пахнет деревом и газетной бумагой. Пламя камина мечется по стенам, отбрасывая неровные тени. Бабушка сидит в кресле, перебирая спицами, и старый проигрыватель тихо напевает классическую мелодию.
– Каждая ниточка имеет значение, – говорит она, не поднимая глаз. – Так же, как каждая ошибка, каждый выбор, каждая потеря. Они вплетаются в узор жизни, даже если ты этого не видишь.
Клубок падает с её колен. Крутится, словно пытаясь сбежать. Катится по полу, оставляя за собой неровную дорожку нитей.
Жар.
Не тепло камина. Другой. Обжигающий.
Огонь лижет кожу, прорывается внутрь, в лёгкие, оседая во рту горьким привкусом пепла. Боль отступает – ненадолго. Вместо неё приходит онемение. Пальцы едва касаются холодной брусчатки, но не чувствуют её.
Голоса. Далёкие, глухие, как шум прибоя. Чужие руки. Грубые пальцы. Схватив её за плечи, они тянут вверх.
Резкий холод. Лицо обдаёт ледяная струя. Тяжёлые капли стекают по коже за воротник, превращая жар в дымящуюся, обугленную боль.
Она не хочет здесь быть. Она хочет остаться в том месте, в тепле, среди запаха корицы и беззаботного смеха. Там, где нет боли.
Но боль не отпускает.
Настоящая. Она тянет назад. Фары всё ещё слепят, горят на краю сознания. Визг шин продолжает звучать в голове, смешивается с гулом голосов и тяжёлым дыханием незнакомцев.
Мир тускнеет. Растворяется.
Где-то вдали глохнет двигатель.
Последний вздох.
И тишина.
Глава VII
Что такое смерть?
Раньше этот вопрос казался Элейн чем-то далёким, почти абстрактным – философским размышлением, лишённым реальной угрозы. Она видела её в книгах, слышала в чужих историях, но никогда не примеряла на себя. Теперь же смерть была здесь. Близко. Так близко, что, казалось, её можно потрогать пальцами. Она давила, заполняла собой каждую клетку, оставляя после себя вязкую пустоту.
Элейн никогда не была склонна к размышлениям о конечности бытия. Её дни были расписаны – работа, встречи, планы. В этом порядке не было места для таких мыслей. Смерть мамы, бабушки… Выходит, раньше смерть всегда была чем-то внешним. Оставалась где-то за пределами её жизни, далёкой, словно гроза на горизонте, и Элейн до конца не принимала её существование, но и не ощущала её дыхания за спиной. До этого момента.
Гроза ударила.
Сначала был свет. Яркий, нестерпимый, выжигающий сознание, ослепляющий, будто раскалённое лезвие, проведённое по глазам. Он не согревал, не дарил надежды – только боль. За ним последовал звук. Не раскаты грома, не голос, а нечто, похожее на тысячи стеклянных осколков, осыпающихся на кафель. Вспышка. Взрыв. Или что-то ещё? Она не помнила самого удара, лишь мгновение перед ним, когда мир словно схлопнулся в одну точку.
Был ли этот свет настоящим? Или её умирающее сознание нарисовало его в агонии, цепляясь за реальность? Но боль… Боль была реальной. Её нельзя было игнорировать. Она пульсировала в каждом нерве, пронизывала тело насквозь, сжимала грудь железным обручем.
А затем пришёл страх. Не паника, не ужас, а вязкий, удушающий страх, который не кричит, не мечется, а лишь медленно сжимает горло, затапливая лёгкие ледяной пустотой. Он был тёмной водой, в которой не было дна.
До этого момента Элейн никогда не осознавала, как сильно была привязана к своему телу. Оно просто существовало, двигалось, дышало. Она могла испытывать боль раньше, могла разбивать колени в детстве или ощущать ломоту после усталости, но всё это было ничтожным. Теперь тело не принадлежало ей. Теперь оно стало инструментом пытки. Разорванные нервные окончания, огонь в каждой клетке, чуждое, неподвластное оболочке, которая отказывалась повиноваться.
Вокруг сгущалась темнота. Глубокая, живая, наползающая, как зверь, готовый к прыжку. В ней было что-то странное – она не просто окружала, она вытесняла всё остальное, забирала тепло, мысли, память. Голоса? Шаги? Или игра сознания? Но перед тем, как окончательно провалиться в пустоту, Элейн показалось, что кто-то есть рядом.
Сгорбленная фигура, морщинистое лицо, глаза цвета тусклого серебра. Знакомые. Чужие. Пугающе печальные.
И вот теперь – ничто.
Ни тела. Ни дыхания. Ни биение сердца. Только пустота.
Вот она, Смерть. Бездна, которая поглощает всех, где никто не вспомнит, кем ты был.
Но разве она могла умереть так быстро?
Эта мысль вспыхнула, зацепилась за остатки сознания, не давая исчезнуть. Это было не похоже на конец. Здесь не было перехода, не было завершённости. Было лишь вытеснение. Будто её вытолкнули из мира, где солнце было настоящим, а воздух холодил кожу.
Но если это и есть небытие, тогда почему что-то внутри всё ещё шепчет: "просыпайся"?
***Виржиль вылетел из здания, толкнув дверь так резко, что та ударилась о стену с оглушительным грохотом. Он не думал, не анализировал – просто мчался, прорываясь сквозь толпу. Люди замирали, кто-то вскрикивал, кто-то лихорадочно доставал телефон. Но его взгляд был прикован только к одной точке.
Она.
В воздухе висел запах гари, въедаясь в лёгкие, смешиваясь с металлическим привкусом крови. Виржиль скользнул взглядом по машине, охваченной пламенем, а затем вниз – к телу, растянувшемуся на серых плитах тротуара. Её успели оттащить от пылающих обломков, но это мало что меняло.
Элейн.
Он застыл. Моргнул, отодвигая эмоции на задний план. Анализировать. Действовать. Не чувствовать. Разбитое тело, следы ожогов, алые разводы крови на асфальте. Его взгляд прошёлся по толпе, задерживаясь на каждом лице, изучая мельчайшие реакции. Кто-то был ошеломлён, кто-то поспешно отворачивался, а кто-то смотрел с нездоровым любопытством.
– Кто был за рулём? – Его голос не дрогнул ни на секунду,
Люди замешкались. Послышались короткие фразы:
– Мужчина…
– Тёмные волосы…
– Он сразу скрылся…
Виржиль сузил глаза. Недостаточно. Слишком удобно.
Он опустился рядом с Элейн. Её тело было вывернуто под неестественным углом, напоминая сломанную куклу. Кожа покрыта обожжёнными пятнами, местами обуглилась. Кровь, пропитывающая ткань разорванной одежды. Он аккуратно пробежался пальцами вдоль её руки, проверяя переломы, затем так же осторожно коснулся груди. Внутренние повреждения. Разорванные сосуды. Сердце всё ещё билось – слабо, но билось.
– Я врач, – коротко бросил он, даже не глядя на толпу. – Отойдите.
Люди инстинктивно попятились. Кто-то уже вызвал скорую, но Виржиль достал телефон и быстро набрал номер.
– Филипп, – голос его звучал безукоризненно чётко. – Вернись. Немедленно.
Не дождавшись ответа, он отключился и тут же набрал другой контакт.
– Алессандро. Готовь нулевую операционную.
Секунда тишины. Затем размеренное: – Уже иду.
Толпа зашумела. Из здания выбежал Филипп, прокладывая путь к Виржилю.
– Господин Лавуа? – его голос терялся в гулах голосов.
– Забираем Элейн. Едем в "Аврору".
Филипп кивнул, не задавая лишних вопросов, и растворился в толпе. Вернулся уже через несколько мгновений: – Машина ждёт.
Люди расступились, но не уходили. Страх. Тревога. Любопытство. Кто-то тихо всхлипывал, кто-то снимал происходящее на камеру. Достаточно было одного взгляда Виржиля – и телефоны опустились.
Он двигался быстро, но без суеты – точно, отработанно, как и подобает полевому медику. Скользнул взглядом по Элейн. Шея. Голова. Грудная клетка. Всё ясно. Секунды уходят. Внутреннее кровотечение. Черепно-мозговая. Видно даже без сканирования.
– Не трогайте, – бросил он кому-то из зевак, кто потянулся к девушке.
Из сумки, которую принёс Филипп, он вытащил тактическую шину и складные носилки. Фиксатор шеи, крепления. Всё под рукой.
– Тридцать секунд, – пробормотал себе под нос.
Осторожно, почти не касаясь, подложил руки под спину Элейн и вместе с Филиппом перенёс её на жёсткую платформу. Шейный отдел – в воротник. Лоб, подбородок – в крепления. Стропы – через плечи и бёдра. Она едва заметно вздрагивала от каждого прикосновения. Тело начинало отключаться.
– Всё, – коротко бросил Виржиль своему охраннику.
Вместе они подняли носилки.
– В сторону, – сказал Филипп. Толпа снова расступилась.
Окинув место происшествия взглядом – обломки, огонь, кровь на асфальте, – Виржиль отметил про себя: слишком много следов, слишком много глаз. Полностью зачистить невозможно. Но главное он уже уносил с собой.
– Эй! – крик сзади. – Скорая в пути!
Никто не обернулся.
У обочины стоял чёрный внедорожник. Без маркировки, но внутри – всё, что нужно. Элейн осторожно внесли внутрь и зафиксировали. Виржиль сел рядом, опустив взгляд на её лицо.
Филипп занял место водителя.
– Ситуация под контролем? – спросил он, поворачивая ключ зажигания.
– В пределах допустимого, – сухо отозвался Виржиль.
Дыхание девушки становилось тише, слабее. Каждая секунда имела значение. Ошибки, эмоции, колебания – непозволительная роскошь. Но он чувствовал: они опаздывают. Элейн умирает. Вопрос только в том, когда?
– Жми, – сказал Виржиль негромко.
Филипп мельком взглянул в зеркало.
– Вы уверены, что её стоит везти туда?
– Других вариантов нет.
Машина сорвалась с места. В салоне – только гул двигателя и хриплое, прерывистое дыхание. Виржиль откинулся на спинку, прикрыл глаза.
Одна секунда. Больше он себе не позволял.
Достаточно.
Теперь всё зависело от него.
***Белоснежный свет больничных ламп резал глаза, отражаясь от стерильных стен. Воздух пропитался слабым запахом антисептика, холодной безупречностью бредоперационного блока. Алессандро стоял у стола, бегло осматривая оборудование, пока его руки методично подготавливали инструменты. Его движения были скупыми, отточенными годами практики – ничего лишнего, без намёка на суету.
Дверь открылась.
– Ты теряешь хватку, – произнёс он ровно, даже не оборачиваясь. – Обычно таких… непредусмотренных обстоятельств ты не допускаешь.
Ответа не последовало. Виржиль молча шагнул в помещение, завёз каталку. На ней – девушка, едва живая. На мгновение задержал на ней взгляд, прежде чем выпрямиться.
– Мозг ещё жив, – сказал он, сбрасывая окровавленный пиджак и закатывая рукава.
Алессандро чуть приподнял светлые брови, но лишь на долю секунды, и с сухим спокойствием уточнил: – Доживает последние минуты. Как бы не секунды.
На экране замерцали биопоказатели. Давление критически низкое. Сердце рваным эхом отбивает последние удары. Кислородное голодание разъедает нейроны, разрушает ткани. Даже экстренная реанимация здесь ничего не изменит.
– И всё же, – не отступил Виржиль, – попытка не пытка.
– Ты знаешь, что это не сработает, – Алессандро поднял голову, впервые встречаясь с ним взглядом. – Мы уже пытались. Каждый раз одно и то же. Отторжение, отказ, распад клеток…
– Каждый раз мы упускали что-то важное, – спокойно возразил Виржиль, перебирая ампулы с реагентами. – Но теперь должно сработать.
Алессандро наблюдал за ним. Холодный расчёт сталкивался с не менее холодной уверенностью. Он знал этот тон. Это не была отчаянная попытка. Это была очередная заявка на успех.
– Что изменилось?
– Метод стабилизации.
Виржиль достал небольшой контейнер, внутри которого хранился образец – темноватая жидкость, преломляющая свет под углом.
– Организм не должен воспринимать внедрение как угрозу. Вместо того чтобы ломать систему, мы заставим её принять новую структуру.
Алессандро внимательно изучил образец.
– Симбиоз вместо замены?
– Именно. Если внедрение не воспримется как чужеродное, иммунный ответ подавится естественный путём.
Алессандро кивнул, перекладывая скальпель в правую руку.
– Тогда не будем терять время.
Виржиль хмыкнул.
– А я думал, ты будешь спорить дальше.
– Бессмысленно. Если ты что-то решил – ты это сделаешь. Моя задача – минимизировать потери.
Машины ожили, мягким гулом заполняя стерильное помещение. Алессандро перевёл взгляд на показатели Элейн. Время таяло.
Операция началась.
***Солнце лениво пробивалось сквозь тяжёлые облака, когда Доминик подошёл к дому Элейн. Воздух был сухим, тёплым, оставлял во рту неприятную жажду. Он поднялся на крыльцо и постучал.
Тишина.
– Элейн? – Голос прозвучал глуше, чем ожидалось, будто растворившись в неподвижном воздухе.
Он постучал снова – настойчивее. Подождал.
Ничего.
Раздражённо сжав губы, он ударил кулаком в дверь сильнее, затем попробовал звонок. Ответом снова была тишина – неестественная, сдавленная, будто дом намеренно скрывал своё безмолвие. На фоне едва слышался гул деревни: отдалённый лай собаки, скрип где-то закрывающейся калитки, но внутри дома – ни звука.
Что-то не так.
Сначала он просто досадовал: её нет, ну и ладно. Человек не обязан целый день сидеть взаперти. Но эта тишина… не такая, как должна быть. Обычно в это время Элейн была дома, даже если не ждала его. Она бы открыла дверь, чуть нахмурилась – как всегда, когда он появлялся без предупреждения, – но всё равно впустила бы.
Доминик отступил на шаг, оглядел дом. Заглянул в окно. Шторы дрогнули от сквозняка, скользнув по стеклу сероватой тенью.
Слишком тихо.
Тревога сжала грудь, но он тут же попытался её заглушить. Бессмысленно волноваться. Не могла же она просто исчезнуть. Достав телефон, он набрал её номер. Один гудок. Второй. Третий. Автоответчик.
Он убрал телефон в карман, раздражённо выдохнул.
– Не стоило сразу паниковать…
Отвёл взгляд от двери. Конечно, с ней всё в порядке. Должно быть. Но тело отзывалось иначе. Где-то внутри завязался тугой узел – не только тревоги, но и злости. На себя. На неё. На эту тягучую, липкую тишину. Но и просто стоять здесь, ничего не делая, было бессмысленно.
Он направился в сад. Работа отвлечёт.
Снял пиджак, перекинул через спинку скамьи, закатал рукава. В сарае – который Элейн почему-то всегда оставляла незапертым, будто заранее зная, что он придёт, – взял лопату. Начал перекапывать грядки. Земля приятно пружинила под лезвием, поднимался знакомый запах сухой травы. Равномерный скрип черенка в руках… Первые десять минут это действительно помогало.
Но ненадолго.
Полчаса спустя он поймал себя на том, что снова смотрит в сторону дома. Что-то шевельнулось за окном? Или показалось? Он вытер лоб, глянул на телефон. Набрал номер. Всё тот же автоответчик.
– Она могла забыть зарядить телефон. Или не слышать звонка. Или…
Он стиснул зубы, отбросив очередные доводы. Чем больше он искал объяснений, тем сильнее сжимался внутри этот узел.
Когда солнце уже скатывалось за горизонт, он снова был на крыльце. Больше не пытался себя отвлечь. Просто сидел, рассеянно проводя пальцами по манжету рубашки.
Прошёл почти весь день.
Элейн так и не вернулась.
Тишина больше не была просто отсутствием звуков. Теперь она казалась нехваткой.
Доминик потёр лицо, взъерошил волосы.
– Чёрт…
Куда идти? К друзьям? Он не знал их. В кафе? В магазин?
Где она могла быть?
Он так и не ушёл. Просто сидел на ступенях, локти на коленях, взгляд – в темноту. Сад погрузился в неподвижность, деревня замерла, но сонливости не было. Только это ощущение – неприятное, вязкое, тугой узел под рёбрами.
Кларисса нашла его именно таким – застывшим, настороженным, словно выжидающим чего-то в темноте.
– Ты что здесь делаешь?
Доминик не сразу ответил. Только спустя мгновение, не поворачивая головы, ровно произнёс: – Жду.
Кларисса насмешливо вскинула белую бровь.
– Так значит, здесь живёт та самая девчонка, о которой ты умалчивал?
Он медленно скользнул по ней взглядом, но ничего не сказал. В её голосе звучал привычный укор, в котором смешивалось раздражение и любопытство. Однако он не собирался реагировать. Не сейчас.