Морячка с Кавказа

– А ты знаешь легенду о колоколах? – решив блеснуть познаниями, спрашиваю у сына.

– Нет. А ты знаешь?

– Да, знаю. Рассказать?

– Ну, давай, послушаю, пока автобус не пришел.

– Некоторые специалисты считают, что родиной колокольчиков, прототипом колоколов, является Китай. Там и сегодня считают, что дом без колокольчика – это как солдат без винтовки. Там колокольчики называют «музыкой ветров и мелодиями простора». А еще китайцы любят рассказывать печальную легенду о душе колокола. Она гласит, что более пятисот лет тому назад император велел одному из своих придворных отлить большой колокол. А чтобы звук получился нежным, звонким и мелодичным он приказал смешать свинец, медь, серебро и золото. В первый раз литейщиков постигла неудача: металлы не соединились. Во второй раз в сплаве образовались трещины и пустоты. И когда о неудачных попыткать отлить колокол, доложили императору, то он разгневался. И объявил литейщикам, что если и третья попытка окажется безуспешной, то придворного, который отвечает за выплавку колокола, постигнет смертная казнь.

Дочь незадачливого придворного, по имени Прелестный Цветок, услышав, что смертная грозит ее отцу, немедленно отправилась за помощью к знаменитому астрологу. Мудрец сказал, что чары злых демонов, не дающих металлам соединиться, погибнут только в том случае, если в кипящий металл бросить живую невинную девушку.

Девушка ничего не рассказала об этом отцу. Но когда мастера в третий раз приготовились отливать колокол, юная дочь чиновника прыгнула в бурлящий сплав. Металл, как по волшебству застыл, и все увидели чудный цельный колокол. А когда его установили на башне, то звон колокола поразил всех чистотой звучания и нежностью. Но только вот явно слышались в нем грустные и тоскливые нотки. «Это плачет душа Прелестного Цветка», – сказали придворные императора.

– Вот такая грустная история, сынок, – с улыбкой смотрю на Игоря.

– Ну, мать, ты даешь. Никогда не думал, что ты знаешь какие-то легенды, – он явно удивлен моим познаниям.

– Я много чего знаю. Вот только не до легенд мне было в последние годы. Пойдем, наш автобус подошел.

Взяв чемоданы, мы пошли на остановку. Родственники нас с сыном встретили очень гостеприимно. И я, окрыленная теплой встречей, очень быстро, буквально на следующий же день нахожу себе работу. Мне даже пообещали в течение двух лет дать квартиру. Это для меня самое главное – своя крыша над головой. Игоря приняли в местный медицинский колледж, правда, снова на тот же курс. Но это такая мелочь. Главное, что его взяли. Жизнь начинает налаживаться. А через два месяца я подыскала для нас съемную квартиру, потому что сидеть на шее у родных мне не позволяет совесть.

– Дорогие мои, спасибо, что приютили нас на время. Я нашла жилье – съемную квартиру. Мы теперь будем жить отдельно, – радостно сообщаю тете Ане новость.

– Что? Чем же мы тебе, доченька, не угодили? – она обиженно поджала губы. Тетя Аня меня любит и называет доченкой.

– Угодили, еще как угодили, – нежно обнимаю эту прекрасную женщину. – Я просто хочу жить самостоятельно. Понимаете, привыкла жить сама. Спасибо вам, мои хорошие, за все-все, что вы для нас сделали.

Из далекой теперь Чечни наконец-то пришел наш контейнер. Когда открыли его возле подъезда дома, я ахнула – он полупустой. Вернее, пришли только дрова, то есть остатки от мебели. А одежды нет. Вообще нет. Посуды тоже нет. Покрывала, одеяла, ковры – все украдено. Даже это нужно будет покупать. Вот напасть. Накопленное мной годами добро пропало. Мало того, что мы с сыном без крыши над головой, а теперь еще и без вещей. Ну что теперь делать?

Я пришла к единственным родным мне людям. Обида душат меня:

– Тетя Аня, может у вас есть какая-то ненужная одежда? Нас полностью обворовали. У меня даже кофточки нет на смену.

– Конечно, Виолочка, и тебе, и Игоречку что-нибудь подберем, – она начинает вытряхивать вещи своей семьи из шкафов. – В этих шкафах столько добра скопилось, что давно пора половину раздать. Очень даже хорошо, что ты без вещей осталась, – «утешает» меня тетя.

– Шутите?

– Шучу, конечно. Но ты же понимаешь, что женщина, которая говорит, что ей нечего надеть – просто в шкафах давно ревизию не проводила.

Я смеюсь от такого подхода к делу. А ведь она абсолютно права!

– Понимаешь, – продолжает она философские рассуждения, – когда я была молодой и красивой, то одевалась, как королева. И если три месяца ничего не покупала, просто заболевала. А женщине болеть от такого ужаса, как отсутствие новых покупок категорически противопоказано!

Тетя Аня развивает бурную деятельность, опустошая свой гардероб и не забывая обзванивать подружек. В результате ее энергичных действий к вечеру у меня уже упакованы две огромные сумки. Все, что было лишнего у друзей и знакомых моей тети, перекочевует ко мне. Людская доброта не знает границ. Вещи, конечно, не новые, но добротные. Низкий поклон им за это. Первое время перебьемся, а потом я заработаю, и все сама куплю. Иду домой, тащу неподъемные сумки, и улыбаюсь, вспоминая слова тети. Мы с сыном живы, здоровы и меня окружают добрые люди. Выживем. Я же сильная женщина.

Каждый вечер, ложась спать, молюсь за спасение своих родителей: таких стареньких и беззащитных. Телефонные переговоры с ними не приносят облегчения, ведь там, в родной Чечне, что-то назревает. А я пока ничем не могу помочь. Быстрее бы дали на работе жилье. Не привезу же я их на съемную квартиру. От этой неопределенности ноет душа. И я снова корю себя за то, что смалодушничала, уехала, ведь там, за тридевять земель отсюда, остались родители. От этих мыслей я беззвучно плачу, понимая, что им пока помочь не могу. И от этого бессилия перед обстоятельствами хочется не плакать, а выть волчицей.

3

Два года пролетели, как один день. Подходит к концу 1994 год. В далекой и родной Чеченской республике началась война. Сразу же прервалась связь с родителями. Каждый вечер после работы бегу на почту, пытаясь им дозвониться. Мне почему-то кажется, что так надежнее: когда с почты звонишь, а не по домашнему телефону. Но связи нет. Телефонистки, увидев меня вновь, лишь отрицательно качают головой. И я уже не задаю им глупых вопросов. Письма не доходят уже давным-давно. Перед самой войной я отправила маме посылочку с инсулином. Ведь там такие, как она, больные диабетом остались брошенными на произвол судьбы. В посылку кроме инсулина положила конфеты, печенье, сушки. Затем, немного подумав, сверху положила тетрадный лист, на котором фломастером крупными буквами написала: «Люди добрые, берите отсюда, что хотите. Только лекарство, пожалуйста, передайте моей больной мамочке. Спасибо». Но мама посылку до войны получить не успела. Да теперь, наверное, и не получит. Как же она там без лекарства?

Днем на работе я загружена делами и как-то все проблемы и тревоги отодвигаются на задний план, а вот вечером начинается кошмар. Ведь по телевидению новости одни страшнее других. И я не могу себе простить, что оставила стареньких и беззащитных родителей одних. Ведь для них эта война вторая в жизни. Сынок успокаивает меня:

– Мам, ты же знаешь характер деда: они обязательно выживут. Если он в Отечественную войну выжил, то сейчас точно все будет хорошо. Вот скоро война прекратиться, связь наладят, и поговорим с ними. А потом мы их сюда привезем, и будем снова жить вместе. Мам, а когда меня в армию призывают, можно я в Чечню попрошусь?

– Нет! – вскрикнула я от испуга. Но быстро взяв себя в руки, нежно обняла сына. – Нет, я этого не перенесу. Сыночек, прошу тебя: служи здесь. Пожалей меня.

– Все, все, мамуля, я просто спросить хотел. Думал, поеду в Чечню и бабулю с дедом найду.

– Нет, мальчик мой, не оставляй меня одну.

Он стал гладить по спине:

– Ну, ты совсем старушка стала, сейчас еще заплачешь. Да за меня в военкомате «покупатели» чуть не передрались. У меня же теперь диплом фельдшера, в наш госпиталь зовут служить. Мне самому такое предложение интересно. Я люблю медицину. И обещаю, что буду служить в нашем госпитале. Никуда я от тебя не уеду, не бойся.

Как я понимаю Игоря! Он, конечно, переживает и за деда с бабулей, и за друзей, которые остались там, где свистят пули и рвутся снаряды. Выжили ли они? От этой неизвестности ему хочется бежать в Грозный, защитить всех от войны. Да только бежать далеко. В «Новостях» показывают разрушенные улицы, дома, толпы беженцев. Эти несчастные люди похожи на тени. Я, вглядываясь в их лица, измученные войной, ищу знакомых. В глазах у беженцев такой жуткий страх! И когда же это все прекратится? И вообще, кто мне объяснит, – кому нужна эта война?!

Мне вспомнилась история жизни отца, бесстрашно сражавшегося в самом пекле Великой Отечественной войны. Его трижды считали погибшим, и матери отправляли скорбные похоронки. Но он выжил и дошел до Берлина. Чтобы попасть на фронт, он приписал себе недостающий год. И летом 1942 года высокий крепкий семнадцатилетний парень, работавший молотобойцем в кузнице станицы Вознесеновской, пошел добровольцем в армию. Новобранца отправили в учебный пулеметный батальон. Немцы стремительно рвались на Кавказ к нефтеносным районам. И курсанты, не успев доучиться, в сентябре месяце приняли первый бой у своей же станицы. Они сражались за родную землю так отчаянно, что вражеские войска не смогли пройти через их позиции.

В январе 1943 года учебный батальон был переброшен к станице Крымской в помощь полку, попавшему в окружение, храбро отбивавшемуся от наседавших немцев и румын. Когда прибывшие курсанты увидели поле боя, то застыли от ужаса: не было видно ни клочка земли. Только трупы… Эта небольшая лощина получила скорбное название «долина смерти». Едва курсанты успели окопаться, как началось немецкое наступление. Окруженные дрались насмерть. И когда поступил приказ прорываться, то через вражеское кольцо прорвались лишь единицы. Папа был контужен, но смог вынести на себе из огня тяжелораненого командира взвода бронебойщиков. А в штабе посчитали, что все погибли и поспешили оправить матери моего папы похоронку.

После госпиталя его направили служить в 318-ю стрелковую дивизию, занимавшую оборону под Новороссийском. Фашисты превратили город и окрестные высоты в крупный узел обороны. Немецкие торпедные катера ходили у побережья, срывая снабжение советских частей, и нашим солдатам из-за этого приходилось часто голодать. Поэтому пролетающие над окопами самолеты У-2 сбрасывали им мешки с сухарями. Красноармейцы знали, что в этих легких самолетиках сидят девушки. И наблюдая, как они улетают за горизонт к вражеским позициям, желали им удачи.

Но, к сожалению, если в сторону врага летело по семь-восемь самолетов, то возвращались обычно не больше двух. Однажды прямо в окоп, в котором сидел отец, упал мешок с сухарями. От него шел такой душистый хлебный запах, что он не выдержал и вскрыл его. Солдаты не ели уже шестые сутки, и все, кто был рядом, протянули руки за лакомством. Но тут внезапно появился замполит, и, приставив ко лбу папы пистолет, стал угрожать ему расстрелом. Но взводный вступился за пулеметчика и сказал, что за проявленное мужество и героизм солдата представили к ордену Ленина. Взбешенный замполит убрал пистолет, и, сбегав в штабной блиндаж, разорвал представление на награду. Так из-за одного сухаря отца лишили награды и едва не расстреляли.

Ночью десятого сентября, когда началось освобождение Новороссийска, корабли Черноморского флота (http://na-strazhe.ru/%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8%D0%B2-%D0%B2%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B9-%D0%BE%D1%82%D0%B5%D1%87%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D0%B9-%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%8B/%D1%87%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%BE%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-%D1%84%D0%BB%D0%BE%D1%82-%D0%B2-1941-1945-%D0%B3%D0%B3./)  ворвались в порт и высадили десантные отряды. Пренебрегая смертью, морпехи били врага не щадя сил так отчаянно дрались за родной город, за крупнейшую морскую базу, что когда рассвело, оставшиеся в живых увидели, что густо пропитанная кровью земля усеяна многочисленными трупами немецких солдат и морских пехотинцев. Даже мертвые морпехи так крепко держали в своих руках ножи, что невозможно было их забрать. Они и после смерти продолжали сражаться врукопашную, Не зря фашисты так боялись их и звали «черной смертью». К утру шестнадцатого сентября город был освобожден от немцев.

Воинскому подразделению, в котором служил отец, после освобождения Кубани суждено было первым начать освобождение Крыма. Перед самым началом операции в дивизию приехали генерал-майор Брежнев – начальник политотдела армии и военный корреспондент Сергей Борзенко. Журналист решил написать статью о моем отце – командире расчета станкового пулемета, о смелости и бесстрашии которого ходили легенды. Он даже сфотографировал отважного пулеметчика с Леонидом Ильичом.

В ночь на первое ноября 1943 года началось форсирование Керченского пролива. Ослепительные лучи прожекторов бороздили море, под шквалистым огнем противника тонули десантные мотоботы, сейнеры, катера. В щепки разлетались плоты, и десантники в ледяной воде вплавь добирались до смертоносных берегов, «вгрызаясь» там в землю. В результате, был отвоеван поселок Эльтиген (этот кусочек земли впоследствии назовут «огненной землей»).

Но фашисты блокировали плацдарм с моря, и десантники оказались в окружении. Враг надеялся на легкую победу, но наши солдаты храбро отбивали атаку за атакой. На тридцать шестые сутки боев в поселке не осталось ни одного целого дома. Все было изрыто снарядами и бомбами. Командование дивизии решило пойти на крайние меры: в темноте ночи прорвать оборону врага, с боями захватить заснеженную гору Митридат и выйти на соединение с основными силами фронта. Отход должны были прикрыть добровольцы.

Командир роты сообщил о решении командира пробиваться к своим, но чтобы прикрыть отход нужны добровольцы. Все понимали, что остаться здесь – неминуемая смерть. Кто добровольно пойдет на такое? Ротный тягостно посмотрел на солдат. Бойцы стояли, понурив головы. Но тут вышел из строя первый доброволец – мой папа и сказал: «Я ранен в обе ноги, поэтому остаюсь в заслоне». Затем вышел второй… Раненых героев, идущих на верную смерть, чтобы прикрыть отход товарищей вышло тридцать человек. С ними также остались десять медсестер и санитарок. Командир, вытирая скупые слезы, произнес: «Спасибо, ребята. Живые о вас никогда не забудут».

Морозной декабрьской ночью остатки дивизии прорвали оборону, и ушли в сторону Керчи. А оставшиеся тридцать добровольцев, на каждого из которых пришлось по пять пулеметов, прикрывая отход товарищей, начали бешеную стрельбу. Они, истекающие кровью, полуживые, переползали от пулемета к пулемету, создавая видимость большого количества солдат. В ответ взвыли фашистские минометы, после появились немецкие танки и пехота. Затем над крошечным плацдармом нависли «юнкерсы», началась бомбежка. Папочка, истекающий кровью, потерял сознание. Когда очнулся, услышал лай собак. Повернул голову, а там… В луже крови барахтается морячок, а его рвут на части две немецкие овчарки. Отец навел автомат, нажал спуск, а стрелять уже нечем. Оставшихся в живых пятерых бойцов пленили румыны. Но появившийся на плацдарме эсэсовец велел не брать пленных, а всех расстрелять. Первыми повели к морю девочек-медиков. Вскоре оттуда послышались автоматные очереди. Все, конец. Но тут внезапно в небе показались наши самолеты из Тамани. Началась такая кутерьма, что раненых красноармейцев после авианалета погнали не на расстрел, а в плен. А моей будущей бабушке из части была отправлена вторая похоронка на сына.

Едва живых бойцов посадили в сырые холодные вагоны для перевозки скота, где находилось уже много пленных и куда-то повезли. Охраняли их такие озверевшие фашисты, что даже выглянуть в окошечко под самой крышей вагона пленникам нельзя было. Однажды, когда долго стояли в каком-то тупике, отец не выдержал, и посмотрел в окно на белый свет. Это заметил офицер, прогуливающийся вдоль состава, и со змеиной улыбкой подошел к нему. Спокойно достал пистолет, приставил его к уху отца и так же – с улыбкой, выстрелил. Из двух сторон шеи тугой струей хлынула кровь. Папа упал.

Восемь дней он был между небом и землей. Но молодой организм не хотел умирать и отец на девятые сутки пришел в себя. Тезка папы, только намного старше (ему было сорок шесть лет), подал ему восемь крошечных черных сухариков размером со спичечный коробок и сказал: «Это твой паек за восемь дней. Я не мог его съесть, у тебя сердце билось». Как оказалось, после того, как папочка упал, тезка засыпал ему входное и выходное отверстие от пули вагонной пылью. И зажав голову между своими коленями, остановил кровотечение. Это спасло Федору – младшему жизнь.

А уже через месяц, после того, как пришел в себя, отец начал уговаривать заключенных к побегу:  «Фашисты всех убивают. Убьют и нас с вами или в печах концлагеря сожгут. Нужно бежать, пока мы на советской территории». Но солдаты очень боялись, что без документов их обязательно расстреляют свои же сотрудники НКВД. Поэтому из всего вагона согласились бежать с папой только десять заключенных, среди них и спаситель отца Федор – старший. И, когда поезд шел среди густых белорусских лесов, они взломали в полу гнилые доски и на ходу стали прыгать под поезд. Один все-таки погиб под колесами, а оставшиеся в живых десять человек убежали в лес. Там, питаясь корой деревьев, скрывались несколько дней, наблюдая за дорогой. По ней шли то советские войска, то немецкие.

И однажды, когда показалась колонна советских войск, отец рискнул и вышел на дорогу. Ехавший впереди на коне офицер, на секунду замешкавшись, вдруг вскрикнул: «Федя! Это ты – отчаянный пулеметчик?!». Оказалось, что всадник – это спецкор военной газеты, который, как ни странно, узнал в исхудавшем и заросшем щетиной солдате героя из своего очерка. Папа же, все еще не веря своему счастью, ответил, что он не один, и ни у кого из них нет документов. Журналист помог бежавшим военнопленным, и в НКВД, несмотря на то, что три месяца всех проверяли, все-таки им поверили. И снова отец пошел на фронт, теперь он служил уже в разведывательной роте.

Однажды, когда он не смог в назначенное время вернуться в свою часть, его вновь посчитали погибшим и матери оправили похоронку. Третью по счету. Но старшина все-таки вернулся домой после победы. За мужество и героизм папуля награжден орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны» I и II степени. И двадцатью восьмью медалями, среди которых – «За отвагу», «За оборону Кавказа».

С такими родителями разве я имею право быть слабой? Да никогда!