Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник)

– Ах, – ответил он, – прошу вас, смилуйтесь надо мной, ведь я решился на это лишь потому, что нужда заставила. Жена моя увидала ваш рапунцель в окошко и так захотела его отведать, что, глядишь, неровен час, померла бы, не добудь я для нее немного листьев.

При этих словах ведунья немного смягчилась и сказала ему:

– Если ты сказал мне правду, то я позволю тебе набрать рапунцеля сколько пожелаешь, но только при одном условии: ты должен отдать мне дитя, которое родится у твоей жены. У меня ему будет хорошо, я стану о нем заботиться, как родная мать.

Перепуганный муж на все согласился. Когда пришло время и жена родила девочку, явилась тотчас ведунья и забрала дитя с собой, а имя ему дала Рапунцель.

Выросла Рапунцель и стала такой красавицей, каких свет не видывал.

Когда ей минуло двенадцать лет, ведунья заточила падчерицу в башне, стоявшей в лесу; не было в той башне ни лестницы, ни дверей, лишь крохотное оконце на самом верху. Когда ведунья хотела подняться на башню, она, встав под окном, окликала снизу:

Рапунцель, Рапунцель, Спусти-ка мне свою косу.

А волосы у Рапунцель были прекрасные – длинные и шелковистые, будто золотая пряжа. Слыша голос ведуньи, она распускала косы, свешивала вниз, примотав к оконному крючку, и волосы падали вниз на целых двадцать аршин, а ведунья, уцепившись за них, взбиралась наверх.

Долго ли, коротко, случилось как-то королевскому сыну скакать на коне по тому самому лесу, где стояла башня. Вдруг он услышал пение, да такое красивое, что он остановил коня и прислушался. То Рапунцель – а голосок у нее был пречудесный – напевала песню, чтобы скоротать время в одиночестве. Вздумал королевский сын подняться к ней в башню, стал искать вход, но не нашел дверей. Он отправился восвояси, но так ему понравилось девичье пение, что стал он каждый день ездить в тот в лес и слушать его.

Вот как-то раз, укрывшись за деревом, увидал он, как пришла ведунья, услышал, как она зовет:

Рапунцель, Рапунцель,

Спусти-ка мне свою косу.

Рапунцель спустила свои косы, и колдунья поднялась к ней наверх.

«Так вот по какой лесенке поднимаются туда! Что если и мне попытать счастья?!», – воскликнул он. Назавтра, как начало смеркаться, подъехал королевский сын к башне и крикнул:

Рапунцель, Рапунцель,

Спусти-ка мне свою косу!

Тотчас упали вниз волосы, и королевич забрался по ним.

Рапунцель сначала очень испугалась, поняв, что к ней поднялся человек, которого она прежде не видала. Но юноша заговорил с ней ласково и рассказал, что ее пение разбередило ему душу, теперь же он не знает покоя и непременно должен был ее увидеть.

Тогда Рапунцель осмелела, а когда юноша спросил, выйдет ли она за него замуж, она, увидев, что он молодой и пригожий, рассудила так: «Он-то, пожалуй, будет больше любить меня, чем старая фрау Готель».

Так что она согласилась и протянула ему свою руку. Потом сказала:

– Я бы охотно ушла вместе с тобой, да не знаю, как мне спуститься вниз. Когда ты будешь ко мне приходить, приноси всякий раз по мотку шелковой пряжи. Я стану плести из шелка лестницу, а как будет она готова, спущусь по ней, и ты увезешь меня на своем коне.

Они условились, что он станет приходить к башне каждый вечер, потому что старуха приходила днем. Ведунья ничего не замечала, пока однажды Рапунцель не спросила:

– Скажи, фрау Готель, почему это тащить тебя наверх мне трудней, чем молодого королевича? Он-то вмиг забирается ко мне наверх.

– Ах ты, скверная девчонка! – закричала ведунья. – Что я слышу? Я-то думала, что спрятала тебя ото всего света, а ты все же обманула меня!

В ярости она вцепилась в прекрасные кудри Рапунцель, намотала ее косу себе на левую руку, а правой схватила ножницы и – вжик! – отрезала ее чудесные косы и швырнула их на землю. Ведунья не знала жалости, выгнала она бедную Рапунцель в безлюдное место и оставила там мыкаться в горе и нищете.

А избавившись от Рапунцель, в тот же самый день, ведунья привязала отрезанные косы к оконному крючку. Вечером пришел королевский сын и крикнул:

Рапунцель, Рапунцель,

Спусти-ка мне свою косу!

Ведунья и спустила волосы вниз.

Королевич взобрался, но вместо своей любимой Рапунцель увидал перед собой старуху, которая смотрела на него злобно и свирепо.

– Ага! – крикнула она насмехаясь. – Ты собрался увезти свою милую, да вот незадача – прелестная птичка выпорхнула из гнезда. Ее утащила кошка, а тебе она еще и выцарапает глаза. Ты навсегда потерял Рапунцель, больше тебе ее не видать!

Королевич от горя позабыл себя и в отчаянии выпрыгнул из башни вниз. Он остался в живых, но колючие шипы кустов, в которые он упал, выкололи ему глаза. Так и бродил он слепой по лесу, питаясь одними кореньями да ягодами, и только и делал, что горевал и оплакивал потерянную любимую жену.

Несколько лет он скитался так в горе и печали и забрел наконец в глушь, где жила в нищете Рапунцель с детьми, которых она родила, – близнецами, мальчиком и девочкой.

Королевский сын услышал чей-то голос, и таким знакомым он ему показался, что он пошел на звуки голоса. Стоил ему подойти поближе, как Рапунцель тут же его узнала, бросилась к нему на шею и заплакала. Две ее слезинки смочили ему глаза, и он сразу прозрел и стал видеть лучше прежнего.

Привел он ее в свое королевство, где его встретили с радостью, и они долго жили в счастье и довольстве.

Танита Ли

Раствори окно твое, Златовласка

Там, где деревья расступались, он увидел башню. Она казалась подвешенной в воздухе, поскольку стояла на возвышении, а сосны, похожие на иссиня-черный мех, будто карабкались по ней, но не достигали вершины. Довольно странная башня, подумал он. Она была из старого камня, огрубевшего, как бывает со старыми вещами (и это касалось не только неодушевленных предметов). Ему вспомнилась старуха, которую он видел в молодости (все называли ее ведьмой), угрюмая и древняя на вид, словно каменистый утес. Кто-то сказал тогда, что она всегда была старой – не меньше пятидесяти, но никогда ей не становилось больше семидесяти – однако «по тем временам это соответствовало нынешним девяноста». Башня производила похожее впечатление.

Браун поднял бинокль и внимательно ее рассмотрел, так же, как рассматривал все достопримечательности в поездке по Европе; не то чтобы ему этого хотелось или было для чего-то нужно, нет, скорее он делал это потому, что так было положено.

Но башня была какой-то необычной. Будто она попала в зеркальный разрыв пространственной пустоты, а за ней только лоскут безоблачного осеннего неба, залитого бледно-золотистым светом клонящегося к закату солнца. Был виден практически только силуэт башни. Но из узких, высоких оконных щелей определенно что-то свешивалось. Что это было? Что-то желтоватое, не то нити, не то завитки тумана – а может, вьюнки.

Не следует ли ему поискать сведения о башне в путеводителе? Нет. Лучше уж добраться до небольшой гостиницы, которая, как ему сказали, находится совсем недалеко, к западу отсюда. Чтобы дойти до нее, потребуется около получаса, к этому времени солнце зайдет. Браун не был в восторге от перспективы гулять по лесу ночью, по крайней мере в одиночку.

* * *

Гостиница произвела на него двойственное впечатление. Его встретили там столь радушно и так учтиво с ним говорили, что невольно закралась мысль: похоже, его собираются ограбить, если не прямо, то заломив заоблачную цену за ночлег и угощение.

Однако вечер прошел очень приятно, с пивом и вполне недурной разнообразной едой. Был разведен камин, и это оказалось как нельзя более кстати, так как после заката снаружи начал просачиваться холод, не очень сильный, но ощутимый. Браун присмотрел удобное место поближе к очагу. Поев, он закурил и сделал несколько заметок для памяти о проделанном за день пути. Это было нужно ему в основном для того, чтобы по возвращении рассказывать знакомым о местах, где он побывал. Он подозревал, что иначе многое позабудет. Обычно такие вещи не задерживались у него в памяти надолго. Покончив с записями, он спросил радушного хозяина о башне.

– О, у нас не принято говорить о ней, – значительно произнес тот. – Она приносит несчастье.

– Кому? – усмехнулся Браун.

– Всем. Это местечко в стародавние времена было обиталищем ведьмы.

– Ведьмы?

Хозяин, наполнявший кружку Брауна, выпрямился и торжественно сказал: «Не стоит даже глядеть на нее. И уж тем более – подходить к ней».

А затем, вопреки собственному утверждению, что о башне лучше даже не заговаривать, продолжил: