Сыновья Ананси

– Что мы делаем? – спросила она. – Куда идем?

– Мы оплакиваем моего отца, – ответил он. – Кажется.

– Это что, реалити-шоу?

– Надеюсь, нет.

Паук остановился и развернулся. Глаза его беспокойно блестели.

– Здесь, – объявил он. – Прибыли. Это то, чего бы он хотел.

На входной двери паба висел оранжевый листок, на котором от руки было написано: «Сегодня. Наверху. КАРАОКЕ».

– Песня, – сказал Паук, потом добавил: – Мы начинаем!

– Нет, – возразил Толстяк Чарли.

Он остановился там, где стоял.

– Это то, что он любил, – сказал Паук.

– Я не пою. Не на людях. И я пьян. И я не думаю, что это хорошая идея.

– Это великолепная идея, – улыбка у Паука была всепобеждающей. Если ее правильно применить, из-за такой улыбки могла бы начаться священная война. Впрочем, Толстяка Чарли она не переубедила.

– Послушай, – сказал он, сдерживая прорывающуюся в голосе панику. – Есть вещи, которые люди не делают, верно? Некоторые не летают. Другие не занимаются сексом на людях. Кто-то не обкуривается и не торчит. Я не делаю ничего из вышеперечисленного, а еще я не пою.

– Даже ради папы?

– Особенно ради папы. Я не дам ему опозорить меня из могилы. Ну, то есть не дам опозорить еще сильнее.

– ‘Звините, – сказала одна из девушек. – ‘Звините, мы заходим? Мне холодно тут уже, а Сивилле нужно пи-пи.

– Заходим, – сказал Паук и одарил ее своей улыбкой.

Толстяк Чарли хотел было возразить, настоять на своем, но вдруг оказался в толчее паба. Себя он ненавидел.

Он поймал Паука на лестнице.

– Я войду, – сказал он. – Но петь не буду.

– Ты уже вошел.

– Я знаю. Но я не пою.

– Какой смысл говорить, что не войдешь, если ты уже вошел?

– Я не могу петь.

– Хочешь сказать, что и музыкальные таланты целиком достались мне?

– Я хочу сказать, что если мне придется открыть рот, чтобы запеть на людях, я сблюю.

Паук ободряюще сжал его руку.

– Посмотришь, как я это делаю, – сказал он.

Именинница и две ее подруги вскарабкались на низенькую сцену и прохихикали «Dancing Queen». Толстяк Чарли пил джин-тоник, который кто-то сунул ему в руку, вздрагивая при каждой неправильно взятой ноте, при каждой не случившейся смене тональности. Остальные участницы дня рождения дружно аплодировали.

На сцене появилась другая девушка. Та, что спрашивала Толстяка Чарли, куда они направляются. Прозвучали первые аккорды «Stand by Me», и она запела, если понимать это слово в наиболее приблизительном и всеохватывающем смысле: она не попадала ни в одну ноту, вступала слишком поздно или слишком рано, да еще и в большинстве строчек перепутала слова. Толстяку Чарли стало ее жаль.

Девушка слезла со сцены и направилась в бар. Толстяк Чарли собирался сказать что-нибудь сочувственное, но она буквально светилась от радости.

– Это было так здорово, – сказала она. – В смысле, просто потрясающе.

Толстяк Чарли угостил ее водкой с апельсиновым соком.

– Такая ржачка! – сказала она. – А ты пойдешь? Давай. Ты должен попробовать. Не можешь же ты петь хреновее, чем я.

Толстяк Чарли пожал плечами, чтобы показать, как он надеялся, что в нем содержатся немереные запасы всякой хрени.

На маленькую сцену вышел Паук, и она как будто ярче осветилась.

– Ручаюсь, это будет здорово, – сообщила «водка с соком». – Кто-то говорил, ты его брат?

– Нет, – неучтиво пробормотал Толстяк Чарли, – я говорил, что он – мой брат.

Паук запел. Это была «Under the Boardwalk».

Ничего бы не случилось, не люби Толстяк Чарли так сильно эту песню. Когда ему было тринадцать, он считал «Under the Boardwalk» лучшей в мире песней. К тому времени, когда он превратился в уставшего от жизни пресыщенного четырнадцатилетнего подростка, этот титул перешел к «No Woman, No Cry» Боба Марли. А теперь Паук пел его песню, и пел хорошо. Он попадал в ноты, пел с чувством. Публика перестала выпивать и говорить, все смотрели на него и слушали.

Паук умолк, и все одобрительно зашумели. Будь у них шляпы, они бы наверняка подбрасывали их в воздух.

– Теперь понятно, почему ты выходить не хочешь, – сказала «водка с соком». – В смысле, куда тебе, теперь-то.

– Ну… – сказал Толстяк Чарли.

– В смысле, – добавила она с ухмылкой, – понятно, на ком из вас природа отдохнула.

Сказав это, она коснулась рукой виска и наклонила голову. Вот этот наклон головы все и решил.

Толстяк Чарли направился к сцене, выбрасывая одну ногу перед другой и демонстрируя при этом впечатляющую физическую сноровку. Пот катился с него градом.

Следующие несколько минут прошли как во сне. Он поговорил с диджеем, выбрал из списка песню – «Unforgettable» – и подождал маленькую вечность, пока ему дадут микрофон.

Во рту пересохло. Сердце ухало в груди.

На экране появилось первое слово: «Незабываема…».