Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Протащив Кагена еще всего-навсего пару шагов, я оглянулся и увидел, что машина исчезла. Хамелеон… Пройдешь мимо, и не заметишь – разве что очень повезет (или не повезет, это как посмотреть), или самой машине захочется показаться тебе на глаза. Должно быть, она лежала здесь еще в те времена, когда я был мал, но меня пощадила.

Я потащил Кагена как можно дальше, но камни преградили нам путь. Каген хватал ртом воздух, глаза его страшно выпучились, взгляд сделался дик. Уж не гонится ли машина следом за нами, прячась в потоках ветра?

– Ох-х-х… голова, – наконец простонал он и снова выругался по-английски.

– Что с тобою случилось? – спросил я.

– Не знаю.

Еще раз выругавшись по-английски, он поджал колени к груди, закачался из стороны в сторону, забормотал себе под нос что-то невнятное – то ли проклятия, то ли молитвы.

Железные щупальца пронзили его руки, но раны уже не кровоточили, будто кто-то прижег их огнем. Странно.

Бросить его я не мог. Пустится машина в погоню – что ж, умрем вместе. Однако вечерние сумерки смиловались над нами, укутали тьмой, и наутро, когда юное солнце пробудилось от сна, мы по-прежнему дышали и жили.

На следующий день двинулись мы в обратный путь, к стойбищу Людей.

– По-моему, лучше всего никому о нашей находке не говорить, – сказал Каген, прихрамывая на ходу. – Как ни прикидываю, не выйдет из этого ничего хорошего.

– Да, мой народ не поймет, – согласился я, хотя долг призывал рассказать о находке старейшинам. – Все испугаются. А вынести разом и страх, и засуху нам будет нелегко.

К возвращению в стойбище мы сговорились молчать. Каген вернется в мир белых людей, не сказав никому ни слова. Я не раскрою секрета даже предкам в рисунках на стенах пещеры. Стыдно признаться, мне тоже сделалось страшно.

Вскоре за Кагеном с неба спустился управляемый солдатом Паук. Пять его лап с шипением выпустили воздух, подняли вверх тучу пыли. Большинство из Людей видели Паука только раз в жизни. Теперь увидели во второй. Но, несмотря на все свое любопытство, отвернулись от этой штуки, делая вид, будто не замечают, что Каген готовится нас покинуть. Все это – в знак исключительно теплых чувств. Как у нас говорится: «Глазам моим слишком больно на это смотреть». Мы, Люди, живем и умираем вместе, а потому к прощаниям непривычны.

Вот разве что время от времени приходится нам терять сыновей, уходящих в огромные стойбища… Этот день причинил мне такую же боль, как и тот, когда нас покинули мои сыновья.

Каген подошел ближе и отдал мне свое радио.

– Вряд ли для тебя там отыщется что-нибудь интересное, но… – сказал он, пожав плечами.

Я принял дар со слезами благодарности.

– Ты – мой друг, – сказал я.

Что ж, мне хватило мужества взглянуть ему вслед. Мои глаза стали сильнее других из-за того, что мы с Кагеном видели среди камней. Разделив это зрелище с ним одним, я никак не мог отвернуться.

Как только Паук взвился в небо, две из старух затянули погребальный напев. Самые младшие из детишек подняли крик, бросились за тенью Паука, уносящейся вдаль по жухлой траве.

– А ну отдай! – вопили детишки вслед железному зверю, швыряя в него камнями. – Верни нам Пустую Голову!

Их матери закудахтали, окликая детишек. Отцы их захохотали, принялись объяснять, что Паук вовсе не собирается сожрать Кагена на ужин.

Что ж, они были правы… и в то же время неправы.

Конечно, об этих, сделанных людьми Пауках, мне почти ничего не известно, но другая машина – со звезд, за камнями – сожрать Кагена уже пыталась.

Теплые капли из облаков означали, что засуха, наконец, миновала, но боги дождя благоволили нам не больше, чем боги солнца: водопои оставались мутными, мелкими. Охотники надолго отлучались из стойбища, чтобы добыть хоть какую-то дичь, и все равно животы наши дни напролет терзал голод.

В больших стойбищах тоже настали скверные времена.

Однажды ночью, лежа бок о бок с Яппой, я увидел над западным горизонтом яркие вспышки – точно такие же, как тогда, в детстве, во времена безмолвного грома, который слышишь не ушами, а телом. Только с тех пор глаза моего разума сделались зорче, и я немедля представил себе летучие машины, кружащие в небе, волоча за собой длинные ноги вроде железных змей. Видел я и огонь, извергаемый из их пастей, а когда ветер переменился, будто почувствовал вонь горелого мяса.

Может, небесные ящерицы вернулись и начали новую Великую Войну? А может, сами люди обратились в небесных ящериц, как та машина среди камней обращалась в хамелеона?

Ясно было одно: теперь смерть, постигшая города, когда я был мал, способна явиться и к нам, а мы никак не сумеем ей помешать.

Меня охватил страх. Страх за жизнь сыновей, которых я мог никогда больше не увидеть. Страх за жизнь дочери и ее мужа с детьми, живущих в одной луне пути к северу отсюда. Страх за жизнь друга, Кагена. Я знал: оставшись в живых, он непременно вернется к нам, чтоб рассказать обо всем. Вернется, чтобы украсить новыми рисунками свою стену. Вернется…

Если только останется жив.

Вначале я услыхал поднявшийся крик, а вскоре увидел его. Близились сумерки, со дня ухода Кагена миновало четыре луны. В стойбище, созывая мужчин, примчались четверо молодых пастухов. Охотники, числом около дюжины, отправились с ними, а вскоре после заката вернулись и принесли с собой Кагена.

Каген был полумертв от жажды и истощения, а спину его и ляжки украшали страшные шрамы, вроде заживших ожогов. Наготу его прикрывали рваные серые штаны и рубаха с черными цифрами белых людей на груди. Мы дали ему воды, мяса и трав и выслушали его рассказ.

Он рассказал, что, расставшись с нами, отправился в величайший на свете город, в Дар-эс-Салам, в «у-ни-вер-си-тет» – великую школу, которой заправляют тамошние старейшины.

– Земля вокруг вас – «го-су-дар-ство», – начал он, – а называется это государство Танзанией. Когда-то, в прошлом, отношения меж государствами белых и черных сложились довольно плохо, и потому Танзания с еще несколькими государствами этого континента, называемого Африкой, пожелали освободиться от власти правительства под названием «Объединенные Нации Земли». Государствам белых это пришлось не по вкусу, так как большая часть Африки, хоть и живет бедно, богата сокровищами, которыми белые люди очень дорожат. Когда петиция об отделении была подана на рассмотрение, эта самая ОНЗ пустила в ход силу. С неба на землю ливнем обрушились восстановленные боевые машины пришельцев со звезд, управляемые людьми, научившимися повелевать ими. Дар-эс-Салам превратился в развалины. Многие тысячи человек погибли в огне, а еще многие тысячи были согнаны в лагеря. Это что-то вроде барачных поселков, окруженных колючей проволокой и злыми сторожевыми псами. Я тоже попал в один из лагерей, но бежал и пришел к вам. Я просто не знал, куда мне еще идти.

Отвел я Кагена к себе в хижину, и он уснул там же, где спали мои сыновья, пока не выросли. Жена моя, Яппа, приготовила для него ежа и муравьиные яйца, которые он называл «бушменским рисом». Каген пришел к нам из дурного сна, а всякого, вышедшего из сна, до2лжно принять, как почетного гостя. Большинство тех, кто слишком долго прожил во сне, не возвращаются никогда, но Каген – он не таков, как другие.

В следующие дни, выздоравливая и набираясь сил, он рассказывал и рассказывал, как люди – а вовсе не небесные ящерицы – истребляли других людей.

– Я – гражданин Америки. Обычно это кое-что значило, но те времена в прошлом. Учившийся в университете, я был арестован как «беспартийный интеллектуал» и брошен в лагерь. В царство голода, страха… и боли. Там и мужчин и женщин били, а то и пытали, если наши тюремщики полагали, будто они лгут или могут рассказать что-то полезное о вождях африканцев. У нас, преступников, не обвиняемых ни в каких преступлениях, отняли все – даже одежду, выдав взамен тюремную серую робу. И в этом ужасном месте я в первый раз в жизни… влюбился.

Заговорив о любви, Каген устремил взгляд в сторону моей жены, слушавшей нас, укрывшись в хижине, у самого входа, чтобы со стороны не казалось, будто она вмешивается в мужской разговор. Все женщины тайком подслушивают разговоры мужчин, но мою Яппу в этом не превзойти никому.

Моя толстая, смешливая Яппа – первая в любом деле на свете.

Каген смотрел в сторону жены так, точно знал все истории, о которых меж нами не прозвучало ни слова. Смотрел, улыбался, и лицо его сияло солнечным светом.

– Да, я нашел ту самую женщину, какую хотел. Студентку-медичку из Кении, Чанью. Само ее имя – музыка. Она для меня – всё. Только благодаря ей я еще помню, что такое улыбка. Только она и дарит мне надежду на то, что Бог есть.

– Конечно, есть, и не один. Богов много, – поправил я его, рассмеявшись.

Многих мужчин любовь к женщине заставляет забыть о надежде на помощь богов, и о должной благодарности за их покровительство, и даже о куда большем. Бывает, женщины сводят мужчин с ума. Но Каген был не из таких. Каген нашел себе женщину, что принесла в его сердце не войну – мир.

– Мы утешали друг друга, как утешают друг друга люди с начала времен. Без нее я не смог бы выжить. Не раз видел я, как люди, забившись в угол, всей душой жаждали смерти. С семьями их разлучили, узнать, что с родными, послать им весточку мы не могли. Мы видели, как умирают от побоев, и знали: солдаты в любой час дня и ночи могут вытащить из постели кого угодно. Мне тоже хотелось умереть, но Чанья вдохнула жизнь в мою душу. Только опасное это дело – найти любовь в таком страшном месте…

– Но твое сердце сильно и само по себе, – сказал я. – Семя не даст ростка без плодородной почвы.

– Горчичное зернышко…

Эти слова прозвучали, точно молитва.

– Любому зерну нужна почва. И дождь. Дождей нам хватало с избытком, а вот укрыться-то было и негде. Разве что уберегать от непогоды друг друга. На первое время хватало: за руки бы только взяться – и день пережит. Но я понимал: долго нам вместе быть не дадут. Иностранцев – тех, кто не из Африки – начали уводить «на допросы», но назад с этих допросов никто не возвращался. По лагерю поползли слухи: одни говорили, будто иностранцев отправляют домой, другие – что их убивают. В чем правда, не знал никто. Я – иностранец, а значит, вскоре должен был это выяснить. Кое-кто, служивший в охране, шепнул по секрету, что на рассвете явятся и за мной. Я видел в его глазах: он – просто отчаявшийся юноша, любой ценой старающийся выжить и уберечь от беды родных, но хочет сделать доброе дело.

Разумеется, я поспешил разыскать Чанью. Если б не принесенная охранником новость, ни за что не рискнул бы украдкой покинуть мужские бараки да искать ее в женской палатке. Любая соседка Чаньи, не задумываясь, выдала бы меня ради лишнего куска хлеба и плошки риса для своих детей.