Так Бывает

Вдруг он с Вовой говорит? Или с Лилей? Она, конечно, ему не запрещала ничего подобного, но вдруг он передумает уезжать? Захочет быть со своей настоящей семьей?

Ее эти мысли грызли изнутри до кровавого месива, до боли, помутневшего сознания.

И когда они в поезде ехали обратно, ей было страшно до такой степени, что мелко дрожали ладони, холодный пот по спине скатывался.

– Мам, ты себя хорошо чувствуешь?

– А? – отвела рассеянный взгляд от вида из окна поезда, – Что? Извини, я задумалась.

– Ты не заболела? Бледная какая-то.

– Нет, – улыбнулась, – Просто устала, не волнуйся.

– Мам, а давай ты мне честно скажешь, что случилось. Я же вижу, ты заторможенная какая-то, руки вон – кивнул головой на ее сцепленные побелевшие пальцы, – дрожат. Что происходит? Ты не хочешь переезжать? Волнуешься?

– С чего мне не хотеть переезжать и волноваться? – раздраженно ответила, стараясь взять себя в руки, но у нее плохо получалось. Недовольство в голосе прозвучало однозначно.

– Там Дима, вдруг встретитесь и все такое.

Она резко перевела взгляд обратно на вид за окном, сильнее сжала ладони.

– Дима тут совершенно ни при чем.

– А кто при чем?

Слегка опешила от его уверенного тона, и даже резкого, упрямого. Ну, а взгляд ее просто убил. Требовательный, не терпящий отказа. Взгляд взрослого мужчины, который хочет понять, что происходит с собеседником, и в глазах сына горело обещание, что он докопается до сути проблемы в любом случае. Так что лучше сразу покаяться во всех грехах и не тратить его нервы на глупые попытки увернуться от волнующей темы, не искать каких-либо оправданий.

Господи, у Тани честно, мурашки по спине пробежали. Противные такие, холодные. А мозг все отказывался поверить услышанному.

Ей нужна минутка. Передохнуть. Осмыслить, что ее приперли к стенке, и кто?! Сын?! Офигеть, просто!

– Отрабатываешь на мне технику ведения допроса? Не рановато ли начал?

– Ты второй день подряд ходишь как не в себе… так что да, отрабатываю технику ведения допроса, а могу еще протокол составить, ну чтобы уж совсем тебя вывести!

– Кирилл, давай оставим эту тему, со мной все в порядке. Это просто нервы.

– Если бы это были просто нервы, я бы не переживал! – сказал, как гвоздями припечатал, у нее аж дух перехватило.

Да, с специальностью ее сын явно не ошибся,– далеко пойдет.

– С кем ты разговариваешь по телефону и шифруешься?

– Что? – Кирилл явно ожидал не такого ответа, застыл глядя на мать растерянными глазами.

– Мне повторить?

– Ты из-за этого, что ли, ходишь как зомби? – вдруг весело заговорил едва, сдерживая смех.

– Ты шифруешься, молчишь, ничего мне не рассказываешь. Что я могу подумать? У нас с тобой все так зыбко еще, и… и… ты же можешь в любой момент передумать, я не… не являюсь твоим официальным опекуном, по сути, никто. И..

– Мам… мам… погоди! – спокойно перебил, пересел к ней на полку, обнял своими ручищами и прижал ее к себе, – Ты моя мама, и плевать на юридические определения и заморочки.

– Кирилл…

– Нет, мам, я серьезно. – от его уверенных объятий, таких надежных, у нее в груди начало таять, отпускать каменные тиски, – Пусть, как ты говоришь, все еще «зыбко», но для меня все железобетонно уже очень давно. Ты всегда была для меня мамой, всегда… я это отчетливо помню, как ты появилась у Лили дома. Утром, мы в садик вместе в первый раз шли. А ты такая веселая была, шла что-то мне говорила, а я никак понять не мог, почему ты меня за руку ведешь, и так крепко мою ладонь держишь. И на светофоре стояли, ждали зеленый свет, а машина из-за угла вывернула на скорости, и хоть к нам она близко не была, ты меня себе за спину толкнула, а когда она проехала, прижала к себе и молча двинулась вперед. Вот тогда я понял, что такое мама. Ты с того момента стала моей мамой, и всегда ею оставалась, понимаешь?

– Господи! – хрипло выдохнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать от его слов, ее изнутри такая боль и любовь разрывали, сметали всякие сомнения, неуверенность. Ей кричать хотелось от такого количества эмоций.

– Мам, ну ты что… ты что, плачешь? Мам!

– Я не плачу! Я радуюсь, что ты у меня есть такой! Очень радуюсь я, – и не выдержала, шмыгнула носом, уткнулась в плечо сына, скрывая слезы. – Я не знала. Не знала, что для тебя все так выглядело, что ты сразу… я не знала, Кирюша.

– Все мам, хватит! – он встряхнул мать за плечи, – Хватит, кому говорю!

Непроизвольно на ее лице появилась улыбка. Он ей в этот момент очень Саныча напомнил.

– А говорил: я с другом, с очень хорошим другом. Что за друг?

– У нас с ним партизанское движение, – пошутил парень. Он вроде как матери не врет и отца не выдает.

– Э…, против кого воюете?

– Не против кого, а за что!

– И за что воюете?

– За светлое будущее, мам!

– Ты мне, прям, все так понятно объяснил, что я сразу и поняла, – не скрывая скепсиса, пробормотала ему в плечо.

– Понимаешь, это не моя тайна.

– Ладно уж, партизан, воюйте дальше, только так, чтобы тебя никто в подворотне не караулил, а то я потом сама тебя так отпартизаню, что мало не покажется.

– Маман, как Вы могли такое сказать?! – трагично воскликнул,– в глазах черти пляшут, – Бить детей-это не педагогично.

– А кто сказал, что бить? Я всего лишь употребила доселе не известную миру технику перевоспитания взрослых сыновей. Партизанский метод, вот!

– Мама, – патетично заявил, – не смотря на сомнительные методы, я Вас все равно люблю!

– Я серьезно, Кирилл, без происшествий только и партизаньте сколько угодно.

– Я понял, мам, понял.

Вот вроде они даже немного поругались, схлестнулись характерами, а ей так на душе хорошо стало, так спокойно, умиротворённо.

Считай, первая крупная перепалка, где она ясно впервые увидела, какой ее сын может быть в обстоятельствах, его не устраивающих.