Так Бывает

Входил в нее, врывался! Грубо, сильно, на всю длину, доставляя такое удовольствие, что долго ни он сам, и уж тем более она, держаться не могли.

Эта часть их жизни была особенной для нее. И чего скрывать: никогда и никого в своей жизни она не хотела, как его. Кажется, своей любовью, своей страстью и желанием, он не оставил ей и малейшего шанса на счастливую жизнь, в будущем, без него. Она только подумала о другом мужчине рядом с собой, попыталась представить чужие руки на своем теле и ее затошнило.

В первый раз избавилась от тошноты, отвращения к себе и к гипотетическому другому мужчине только благодаря нескольким бокалам дорогого виски. Такой поворот событий о многом говорил.

Каждого мужчину, если только сможет на того внимание обратить, она будет сравнивать с Димой, и никто, скорей всего, сравнение в свою пользу не получит. Не от Тани, однозначно.

И дело даже не в интиме. Дело просто в их жизни.

Еще были совместные завтраки, наполненные горьким привкусом сбежавшего у него кофе, потому что сонный не уследил, но хотел ее побаловать, сделать приятное с утра, чтоб она ему улыбнулась, приоткрыв полусонные глаза, но приготовленного специально для нее кофе она в жизни вкусней не пила. Были прогулки по Москве, взявшись за руки. Был старый Арбат и картины, ради которых они так любили там гулять.

Все это сейчас проносилось, воспоминаниями в голове, а в теле и в душе отзывалось такой жгучей тупой болью, что снова слезы потекли по щекам, хоть там было и не разобрать где просто вода, а где соленая влага ее глаз.

Грустно было сознавать, что все эти завтраки, прогулки, улыбки, прикосновения ушли безвозвратно.

Дима ушел теперь уже навсегда, а жить почему-то продолжалась, небо с небес не рухнуло, но, отдачей приложило хорошенько.

Заслужила.

Она все это время позиционировала себя как умную, самостоятельную женщину, умеющую нести ответственность за свои действия и ошибки, а оказалось, на самом деле, что она сбежала от проблем, от мужа, от его осуждения, от себя самой, в конце концов.

На деле, она сама стала жертвой. Жертвой, которую все должны жалеть, сочувствовать, понимать и прощать. Но, самой, даже в голову не пришло, что ей никто и ничего не должен. Она сама себе должна нормальную жизнь. Кириллу должна нормальную счастливую жизнь, потому что он считает ее… своей мамой!

Эти слова в сознании бились, как вот шайба в аэрохоккее бьется о створки, со звуком таким противным. Вот и у нее то же самое. Слово «мама» билось в голове, отдаваясь гулким эхом во всем теле, отдаваясь дрожью в руках и благодарными молитвами за то, что еще может хоть что-то исправить.

Потому что, оказывается, у нее есть сын, и не просто сын, а он сам считает ее мамой. Считает ее достойной такого звания, и он в ней нуждается сейчас больше всего на свете.

И именно поэтому она сейчас закончит киснуть под водой, выйдет из ванной и позволит воде смыть в глубины канализации все то прошлое, что столько лет не давало жить, все те совершенные ею ошибки, что мешали сейчас. Пусть вода уносит к черту на кулички все-все,-у нее, как только за ней закроется дверь ванной, начинается новая жизнь!

Она не собиралась больше убегать от проблем, она собиралась их решать. И, в первую очередь, переодевшись после душа, вышла к своим мужчинам.

Саныч был очень угрюм, выглядел постаревшим, что в очередной раз резануло ей по нервам, да так, что сердце дернулось.

Олег просто сидел за столом и пил горькую, ни на кого внимания не обращая, но стоило ей зайти в кухню, как он оторвался от созерцания столешницы бара и так глянул… обеспокоенно и в то же время очень разочарованно, казалось он готов с досады сплюнуть и три раза о дерево постучать. А Кирилл…

Кирилл по-прежнему смотрел глазами побитого щенка, выброшенного на мусорку, за ненадобностью еще одной скотины в доме,– и это было хуже всего. Этого она не выдержала. Потяжелело в груди, узел еще туже затянулся, сдавливая горло кольцом, мешая произнести так необходимые сейчас слова.

Но, сказать что-то так и не получалось, она просто стояла и смотрела на Кирилла, и взглядом пыталась выразить как ей жаль, что не поняла ничего раньше.

Он сам смотрел ей прямо в глаза, ждал, что она скажет, что сделает.

И ничего другого, кроме как броситься к нему и обнять, что есть силы, Таня не придумала. Стиснула его как сумела, прижала к себе, и тихим, срывающимся голосом шептала:

– Прости меня! Прости! Я у тебя глупая такая, очень глупая. Ты только меня прости, – отстранилась и заглянула в ошарашенные глаза, – Прости! Ты мне очень дорог, очень! И я тебя не брошу никогда, а если что опять не так… ты скажи, ладно?! Просто скажи?!

– Ма… Тань, – он прокашлялся, – Все хорошо, правда, хорошо. Ты нас всех очень испугала. Меня очень испугала.

– Больше не буду, не буду! – замотала головой и снова прижала его к себе, сил не было смотреть в глаза. Кирилл тоже в ответ стиснул ее, прижал к себе так, что косточки затрещали, но обоим было все равно.

– Мне очень хочется сказать «мама», но, если ты против… – начал он робко.

– Если ты хочешь, я не против! – ладонями обняла его лицо и заставила снова заглянуть в глаза, – Если ты считаешь, что я достойна быть матерью такого потрясающего сына, как ты, то я буду полной дурой, если откажусь. Только пойми правильно, пожалуйста то, что я тебе расскажу и после, если ты все еще будешь этого хотеть, я не буду против.

Саныч прислушивался к нашему разговору, но лишь кивнул, показывая, что тоже хочет услышать, а Олег,– вот если бы все было не так грустно она бы рассмеялась, видя, как друг застыл с занесенной рюмкой и приоткрытом ртом. Точнее, они бы все ржали как кони, но ситуация не располагала, поэтому Олег замер на несколько секунд, отставил рюмку и уставился на нее, всем своим видом демонстрируя нешуточное внимание к ее персоне.

– Никому из вас нет нужды рассказывать, в какой семья я росла, хотя, оправданием моих ошибок, как я полагала, все это служит слабо. До сегодняшнего дня я не понимала или, скорей не хотела понимать, что убегаю от одной проблемы к другой. Так было с мамой, когда она пыталась покончить с собой. Я испугалась и рванула отсюда подальше. Я не хотела брать за нее ответственность в очередной раз, хотя надо было сдать ее в психушку и самой лечь в соседнюю палату.

– Таня, что такое несешь? – Саныч было ринулся к ней, но натолкнулся на предупреждающий взгляд Олега и сел обратно.

– Я говорю вам правду, рассказываю то, что давно нужно было сделать. – глубоко вдохнула и продолжила, – Мое психическое здоровье далеко от нормы, и именно поэтому я буду посещать Леонида столько, сколько он посчитает нужным.

– Почему? Этого недостаточно для таких экстремальных мер, – Олег таки выпил наполненную рюмку и, по новой ее наполнил.

– Моему приезду сюда, моему возвращению предшествовали несколько событий. Очень долгое время мы с Димой жили счастливо и никогда не заводили речи о детях, – Кирилл, чувствуя мою напряженность, попытался было меня обнять, но я отстранилась, – Подожди, Кирилл, не надо. Так вот… В тот вечер, когда Дима мне изменил, он предложил нам завести ребенка, а я отказалась. Мы поругались, слово за слово, и он, взбешённый ушел из дома.

– Сука! – гаркнул Саныч и впечатал кулак в столешницу, – Надо было ему сразу морду бить, знал же.

– Измену его я таковой уже не считаю, и простила давно.

– Ты дура, Таня, влюбленная дура!

– Не будешь слушать, катись тогда, а нет, закрой рот и выслушай! Вы самые дорогие мне люди, не считая Маришки и Димы, она все знает, Дима тоже, остались вы, и боюсь, если сейчас не закончу, никогда больше не наберусь смелости для разговора об этом, – все трое настороженно молчали, – Мы,– ни я, ни Дима тогда не знали… но спустя две недели я пошла делать аборт. Не ему назло, не подумайте, а потому что испугалась, что угроблю этому ребенку жизнь так же, как и моя мать мне. Я сделала аборт и уехала сюда, Диме ни о чем рассказывать не стала. И, наверное, не рассказала бы никогда, если бы он не приехал сюда за мной.

– Ты ему вчера все сказала?

– Да, сказала, и его реакция на мои слова…,– снова вздохнула, облизнула пересохшие губы, – Он отреагировал так, как и должен был. Я виновата, и не отрицаю этого. Сделанного не вернуть, и не могу сказать, что я сильно жалею.

– В каком смысле: не сильно жалеешь? – вкрадчиво спросил Олег.

– Диме мне изменил, сделал мне очень больно и боюсь, если бы я родила, несмотря на все мои страхи, мы угробили бы жизни не только себе, но и ребенку. Я смогла Диму простить только тут, рядом с вами, одна. У меня было время подумать, проанализировать и решить… а будь у нас ребенок… я… я не уверена, что все было бы так.

– Вы, бабы, очень странный народ! – Олег снова выпил – Очень странный! Я тебя не осуждаю, но не думаю, что ты поступила правильно, но, что сделано, то сделано. Тебе с этим жить. Только, Таня, в следующий раз, когда решишься с мужем говорить на важные темы, предупреди, ладно? Я чуть не полысел, когда он мне позвонил и начал кричать в трубку, что ты в таком состоянии ушла непонятно куда! – он гаркнул эти слова так, что мы с Кириллом одновременно вздрогнули.

– Прости!

– «Прости», – скривился Олег, – А у меня есть другие варианты? Ты ж мне за сестру стала, нервы мотаешь уж точно, как она самая.

Я молчала, не зная, что еще ему сказать, да, и кажется больше слов каких-то от меня он и не ждал.

Кирилл недоверчиво смотрел на меня. Он был грустным и обиженным, но все равно подошел ко мне и обнял, шепнув:

– Я люблю тебя, мам!

Это его «мам» … Простое слово, сказанное тихим мальчишеским голосом,– и мир в очередной раз перевернулся с ног на голову. И боль снова обрушилась на нее, но, при этом, она смешалась с таким количеством счастья от простых слов, смешалась с эйфорией и стала практически незаметной на какие-то минуты, она просто отошла на второй план.

Кажется, у меня на глаза снова навернулись слезы и Саныч, подойдя к нам, обнял обоих, приговаривая:

– Поплачь, девонька моя, поплачь, легче станет. – и теплой, чуть шершавой ладонью он гладил меня по голове, как уже не делал никто очень много лет.