Коллекционер желаний

– Очень почетное место, большая победа. Когда награждение?

– Я не пойду, не пойду. И никогда, никогда, слышишь? Никогда больше не напишу ни строчки.

Белая рубашка и черные брюки – наряд покойника. Все правильно, все так и должно быть, он и есть покойник. А этот их конференц-зал (какой шутник назвал эту душную комнатенку, едва ли больше тридцати квадратных метров, гордым «конференц-зал»?) – крематорий: здесь будет сожжен самый бездарный на свете поэт – Евгений Ильин, здесь его бездарность приобретет официальный статус: через пару минут объявят во всеуслышанье о его втором месте, объявят и вручат документ – почетную грамоту придурка. Получить такую грамоту – все равно, что с медалью закончить дебильную школу. Интересно, у них бывают медалисты?

Но перед этим он увидит истинного победителя. Для того сюда и пришел.

Победителем может оказать кто угодно: и этот мальчик его возраста справа, и этот взрослый мужик, ему, наверное, лет двадцать пять, не меньше, слева, и любой из тех ребят на передних рядах.

А пока награждали прозаиков. Выходили один за другим пришибленные уроды мужского и женского пола, получали цветок, грамоту и что-то еще: то ли деньги, то ли какие-то билеты. Старая усатая тетка называла фамилии, жала руку вновь прибывшему на сцену, фальшиво улыбалась и всучивала всю эту дребедень. А они, награжденные, были безмерно счастливы, благодарили за что-то тетку и, повернувшись к залу, наверное, от избытка радости, зачитывали куски своих шедевров.

Неужели и ему придется читать свои стихи? Его не предупредили об этом. Так нечестно!

– Алексей Гринберг.

Мальчик справа поднялся. Он и есть победитель. А по виду и не скажешь: вполне заурядная внешность. Может, это ошибка? Может, просто пристрастность комиссии? Как мог этот серый мышонок, этот лопоухий недоделанный мальчишка написать что-то лучше, чем его, Женин, «Непойманный дождь»? Лыбится, рот до ушей, радуется. Ну конечно, это ошибка. А он-то чуть жизнь самоубийством не кончил, со стихами решил порвать. Посмотрим, посмотрим, что этот мозгляк накропал. Наверняка какую-нибудь муть.

– …ученик десятого класса пятьдесят четвертой школы. У Алексея вышло уже два сборника стихов в издательстве «Родник», готовится третий.

Два сборника? Вот как! Может, тогда не муть.

Мальчик повернулся к залу лицом. Сейчас начнет читать. Посмотрим, посмотрим.

…Стихотворение называлось «Дождь». Просто дождь, без всякого эпитета. Да никакой эпитет его дождю и не требовался, он и так был осязаемо живым и трагически-самодостаточным. Женя это понял с первой строки. А потом…

Удивительно, что он смог дослушать стихотворение до конца и не умереть. Удивительно, что зал смог дослушать стихотворение до конца и не умереть. Удивительно, что Алексей смог дочитать стихотворение до конца и не умереть.

Но все они выжили. И даже свет не погас в зале, бесполезный свет забытой люстры, и даже зимнее солнце продолжало светить за окном, и воздух не распался на атомы, и старое здание Дома печати устояло на своем фундаменте, а эта усатая тетка на сцене не сорвала с себя одежды и не упала под ноги прекрасному юному гению.

Это было неправильно, жестоко и несправедливо: чудо не смогло породить новое чудо. А еще более жестокими, неправильными и несправедливыми были аплодисменты, которые вдруг грянули после минутного замешательства и смяли чудо. Мальчик снова стал мальчиком, а его священнодейство на сцене оказалось низринутым до уровня обычного чтения конкурсного стихотворения.

Усатая старуха стерла платком слезу, улыбнулась Алексею и, похлопав его по плечу, проводила к спуску со сцены: иди, дорогой, не задерживай очередь, у нас еще целый список таких, как ты.

Алексей поклонился и сбежал по ступенькам.

Следующим номером программы был он, Евгений Ильин. Зал ждал продолжения чуда, ну или чего-то приближенного, на втором месте от чуда.

Женя встал, осмотрелся кругом. Участники конкурса, им сочувствующие, организаторы этого сборища – все ему улыбались, они готовы были принять его, даже если он не оправдает их ожиданий, а усатая подбадривающе кивнула, приглашая на сцену. Не подняться нельзя было, вот этого-то ему как раз не простили бы. Женя двинулся по ряду. Но в проходе у двери стоял Алексей. Он держался за ручку, будто раздумывая: уйти или остаться здесь.

Женя сделал шаг к сцене, но вдруг повернулся и бросился из зала, почти оттолкнув от двери Алексея.

В холле в кресле у столика сидела какая-то женщина в очках с толстыми стеклами и курила длинную черную сигарету. Чем-то она отдаленно напоминала Алексея Гринберга. Может, тоже гениальная поэтесса, тоже чудо, только взрослое.

Женщина внимательно посмотрела на Женю, положила сигарету в пепельницу, поднялась и спросила:

– Ты из конференц-зала? Неужели все кончилось? Так быстро?

– Н-нет. Не кончилось.

– Но тогда почему ты ушел? – Женщина усмехнулась и опять внимательно на него посмотрела. Взгляд ее был неприятным и каким-то пронизывающим. Кажется, она видела его насквозь и прекрасно понимала, почему он ушел раньше времени.

– Я… – Женя хотел придумать какую-нибудь нейтральную отговорку, но ничего не вышло. – У меня…

– Бедный мальчик! Садись, – она кивнула на другое кресло, напротив. – Будем ждать вместе. Скоро должно закончиться. Я пришла с братом. Сегодня его награждают. Да, впрочем, не только сегодня, его всегда награждают, – женщина почему-то зло засмеялась. – Алеша Гринберг. Ты о нем, наверное, слышал. И скорее всего читал. Алешка – поэт модный, на гребне, так сказать. А ты у нас кто? Тоже поэт?

– Я… Нет. Я просто так.

– Что же тогда ты делаешь здесь, мальчик Просто Так? – Женщина опять засмеялась.

Женя ничего не ответил. Он сидел, низко опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с ней, и мучительно думал, как бы уйти. Ему хотелось поскорее остаться одному. Ему просто необходимо было остаться одному! Для того чтобы прокрутить в себе это новое, неизведанное, необъяснимое, но необыкновенно сладостное ощущение, наверное, в чем-то неприличное, запретное ощущение, пока оно не затерлось, пока оно свежо и ярко. Что это такое, Женя не смог бы объяснить, он не знал ему названия, он никогда раньше ничего подобного не испытывал и даже не до конца понимал, отчего именно это ощущение возникло: от стихотворения, которое прочитал Алексей, или от самого Алексея.

Женщина опять о чем-то спросила (он не понял, о чем) и опять засмеялась. Она все спрашивала и смеялась, смеялась и спрашивала, а Женя мучительно изыскивал предлог, но ничего подходящего не придумывалось.