Эффект предвидения

– Я ведь еще никогда, никогда не был за границей.

Как будто она была!

– Знаешь, чувствую себя этаким мальчиком из провинции. Даже немного страшно. Этот таксист, Паша-прачка, – счастливейший человек. Я ему ужасно позавидовал. Представь себе, попасть на бразильский карнавал. Здорово?

– Наверное, здорово.

Нельзя было отменять поездку, нельзя. Он просто бы умер от горя.

– Мы тоже с тобой куда-нибудь съездим. Я уже точно решил. В августе выкрою себе две недельки, и смотаемся. Куда бы ты хотела?

В августе. Будет ли август? Если убийца вернется…

– Не знаю, мне все равно.

– Ну как все равно? Все равно быть не может. Хочешь в Венецию? А в Барселону? Может, в Прагу?

– Можно в Прагу.

Объявили начало регистрации. Кирилл занервничал, затушил недокуренную сигарету.

– Пойдем, Анют.

– Еще только начало. Ну хорошо, пойдем.

Он не виноват в том, что так суетится, что не может дождаться окончания прощания, в том, что расставание на три недели для него не трагедия, в том, что он все же летит, несмотря ни на что!

Очередь у стойки совсем небольшая. Потому что регистрация только начинается. Потому что никто так не торопится улететь, как Кирилл.

И на таможню он, конечно, первым придет. Чтоб скорее отмахать и освободиться. Но он не виноват, просто боится, что она опять расхнычется и про старуху начнет вспоминать.

Не начнет, не начнет. И не расхнычется, как-нибудь уж дотерпит до дому. Только…

– Анют, ты куда?

Вот сейчас заметит, что все же расхныкалась, а она вовсе не потому, просто…

– В туалет.

– Хорошо. Только быстрее, пожалуйста. У меня уже очередь подходит.

– Не беспокойся, я тебя не задержу.

Очень надо задерживать! Пусть летит куда хочет. Вечером она позвонит Ирине, и они оторвутся на полную катушку. И все три недели будут отрываться. Ирина предлагала, она обязательно примет ее предложение.

А сейчас… только бы он не увидел… Он обязательно подумает, что плачет она из-за него, а это неправда. И станет ее утешать, а ей не нужны его утешения. Просто… нужно сейчас… успокоиться… просто… Это так просто успокоиться, просто.

Дома можно хоть в голос выть, а здесь… а сейчас… Зачем она поехала? Он увидит, увидит слезы. И окажется прав – разнюнилась. И расстроится. И обрадуется.

Опустить нужно голову, они сами скатятся, и тогда глаза не покраснеют, не останется следов.

– Вот ты где, Анют. А я уже зарегистрировался. Пойдем.

Не смотреть на него, не смотреть. Отвернуться, тогда не заметит. И не говорить ничего – голос наверняка задрожит. Зачем, в самом деле, портить ему настроение? Ведь он не виноват в том, что…

– Я тебе позвоню, сразу как долетим.

Ну вот. Осталась только таможня. А потом возвращаться в квартиру, в которой… И жить без него.

– У нас есть еще пара минут. Хочешь, выйдем на улицу?

– На улицу? – Нет, улица совершенно не запланирована. Что там делать, на улице? Даже реплик для улицы не предусмотрено. Что он станет там говорить? Разве что повторять на все лады: «Я тебе позвоню, сразу как долетим».

– Нет, там, наверное, холодно.

– Холодно? – Кирилл засмеялся. – Ну что ты! Совсем не холодно. День сегодня прекрасный. У нас, конечно, не Одесса, но все-таки тоже свое понятие погода имеет – май как-никак.

– Ну. – Аня угрюмо кивнула и насмешливо посмотрела на мужа. – Майский день, именины сердца.

– Да можем и не ходить, я же не настаиваю. Давай тогда где-нибудь сядем. Пойдем вон туда, там места свободные и уголок почти укромный.

– Пойдем. – Аня пожала плечами.

Они прошли сквозь зал в закуток под лестницей. Сели и долго молчали – говорить действительно было не о чем. Кирилл видел, что Аня расстроена и еле сдерживает слезы, но не знал, как к ней подступиться. Утешать? Совершенно бессмысленно, и тогда уж точно слезы хлынут. Разговаривать о чем-то абстрактном? Еще глупее.

Аню молчание ужасно нервировало, и она судорожно придумывала тему, но как только тема – безобидная для обеих сторон, нейтральная и в то же время ненарочитая – была найдена, она поняла, что не сможет выговорить ни слова – сразу расплачется. Нет, не расплачется, разрыдается, развоется на весь аэропорт.

Наконец объявили посадку. Кирилл вскочил. «Радостно вскочил, – подумала Аня. – Ну понятно, это прощание его окончательно достало». Они двинулись к таможне. Здесь уже успела образоваться очередь. Значит, еще минут двадцать молчания в ожидании освобождения. То-то Кирилл изведется.

Они встали в самый конец. Кирилл тяжело вздохнул.

Так и есть, так и есть. Но ничего, дорогой, скоро избавишься.

– Ну, Анют, моя очередь. Я тебе позвоню, обязательно. Как сядем, позвоню. И потом еще как-нибудь. Не грусти ты так, пожалуйста, не расстраивайся. – Он обнял ее порывисто («Притворился, конечно, притворился, что порывисто, все давно запланировано, даже эта порывистость запланирована»), крепко-крепко прижал к себе (ну да, ну да, все по сценарию) и как-то то ли всхлипнул, то ли хрюкнул в ухо: – До свидания, маленькая.

Сзади толкали, напирала очередь – всем осточертело прощание.

– Я позвоню тебе, обязательно. – Очередь затолкала Кирилла в стеклянные двери таможни. Обернуться и помахать ему не дали – сбив в сценарии, непредусмотренный сбив.

Вот и все. Его больше не видно.

Аня повернулась и медленно пошла к выходу. Она обещала Кириллу посмотреть, как взлетит самолет. Но ничего она смотреть не будет, пусть взлетает без нее.

Сбоку у крыльца столпились машины такси. Аня направилась к ним, забыв, что хотела назад возвращаться на автобусе. Вспомнила только тогда, когда они уже отъехали от аэропорта. Теперь останавливаться и пересаживаться поздно – как сказать об этом водителю? Неудобно. Ну да и черт с ним, поедет на такси.

Водитель, к счастью, попался неразговорчивый, ни о чем ее не расспрашивал, ничего не рассказывал, просто молча вез. К дому, в котором ей предстоит жить три недели в кошмаре и ужасе, к дому, в котором, вероятнее всего, ей предстоит умереть.

Позвонить, что ли, Ирине? Попросить ее вместе пожить? Нет, неудобно просить. Она и так рассердилась, что поверила в ее детский бред, выдумки недозрелого ребенка. А может, она права? Это и есть просто бред? Сон наяву, нездоровое воображение?