Донская либерия

А в Черкасске тем временем созревал заговор. Войсковой атаман Лукьян Максимов и бывший войсковой атаман Илья Зерщиков непрерывно совещались с наиболее преданными им низовыми и старожилыми казаками.

Сыскная экспедиция Долгорукого явно не походила на прежние. Стольники Кологривов и Пушкин, приезжавшие пять лет назад на Дон, никакой воинской силы не имели, рассчитывая лишь на помощь получавшей царское жалованье казацкой старши?ны. К тому же стольники (а также прибывший вслед за ними воронежский дворянин Бехтеев) были довольно добродушны, доверчивы и ленивы, не отказывались от подарков и угощений, – неудивительно, что проведенные ими розыски закончились так, как желали того войсковые старши?ны.

Долгорукий держал себя иначе. Он твердо знал, что донские городки полны беглым людом. Именной царский указ обязывал действовать решительно, и горячий, храбрый князь, привыкший к военной точности, медлить не собирался. А полагался он главным образом на своих драгун, не преминув старши?нам намекнуть, что азовский губернатор Толстой в случае необходимости может прислать и дополнительную воинскую силу. На установление приятельских отношений с надменным князем старши?нам рассчитывать не приходилось.

Значит, и сыск беглых на этот раз обычными казацкими хитростями приостановить было нельзя… Донскую голытьбу ожидали виселицы, плети, каторга и вновь крепостная неволя; домовитых, старожилых казаков – лишение всех выгод, получаемых обычно от укрытия беглых; казацкую старши?ну – гнев крутого и скорого на расправу царя Петра. Ведь удачный сыск беглых неопровержимо уличил бы войскового атамана и старши?н в долголетних заведомо ложных отписках, в измене его царскому величеству, и, кто знает, не придется ли за это распроститься тихому Дону с последними вольностями.

Недовольство сыском князя Долгорукого объединяло все слои донского казачества. Мысль о том, чтоб извести князя, зародилась в горячих головах еще в то время, когда Долгорукий находился в Черкасске. Но голытьба выражала свое желание открыто, домовитые казаки держали его в строгой тайне. Верное старым обычаям «себя не марать и загребать жар чужими руками», домовитое донское казачество, опасаясь возможного подозрения в соучастии, не допустило в Черкасске нападения на Долгорукого. Пусть расправляется с князем голытьба где-нибудь подальше от Черкасска!

Совет Долгорукому ехать на Северный Донец, где наблюдалось наибольшее скопление беглых, дан был войсковым атаманом не без умысла. Авось найдутся там охотники покончить с князем. И еще лучше, если притом поплатятся головами сопровождающие князя старши?ны: войсковому атаману хорошо известно, что эти верные царю люди давно подозревают его, Лукьяна Максимова, и Илью Зерщикова в тайных сношениях с голытьбой и могут, чего доброго, написать донос в Москву.

Долгорукий и сопровождавшие его войсковые старши?ны не успели еще доехать до северодонецких верховых городков, а уж там тайные посланцы войскового атамана предупреждали беглых «хорониться по лукам» и «накликали вольницу убить князя».

И беглые хоронились. Но «накликать вольницу» для убийства князя Долгорукого оказалось не так-то просто. Нужен был предводитель, атаман, пользовавшийся доверием голутвенных и вместе с тем послушный войсковой старши?не, обладающий к тому же известным воинским умением, – ведь у Долгорукого под рукой были офицеры и солдаты регулярной армии. Черкасские заговорщики упорно ломали головы над тем, как и где найти такого предводителя.

Во второй половине сентября с Северного Донца в Черкасск примчался атаман Старо-Айдарского городка Семен Алексеев, известный больше под кличкой Драный.

Этому высокому и подвижному казаку с умными серыми глазами и негустой русой бородкой давно перевалило за сорок. Некогда, молодым парнем, не стерпев издевательств помещика, он поджег барский дом и бежал на Дон. Несколько лет батрачил у низовых казаков, затем построился в Старо-Айдарском городке и, считаясь старожилом, вполне мог сыска не опасаться. Но никогда не забывал Семен ужасов крепостной неволи – до сих пор напоминали о ней нывшие в непогоду страшные рубцы на теле – и, люто ненавидя господ и бояр, всегда сочувственно относился Драный к беглому люду, искавшему приюта на донских и донецких реках. Увидев, как жестоко расправляются драгуны Долгорукого с беглыми, Семен возмутился и, зная, что многие черкасские старши?ны настроены против князя, решил просить их совета и помощи.

Был поздний вечер. Слюдяное оконце куреня Ильи Зерщикова тускло светилось. Привязав у крыльца взмыленного коня, Семен нетерпеливо постучал в дверь. Зерщиков был один и еще не ложился спать. Впустил Семена в горницу, завесил оконце. Потом из расписного турецкого глиняного жбана, стоявшего на Столе, налил чашу хмельной домашней браги, протянул гостю. Тот не отказался.

– Будь здрав, Илья Григорьич!

Зерщиков, выждав, пока чаша была осушена до дна, произнес:

– Ну, сказывай, друже мой Семен, с чем приехал?

Семен сразу загорячился:

– В верховье донецком огнем и кровью сыск чинит князь Долгорукий… Станицы многие драгуны сожгли дотла. Под кнут и плети без разбора кладут и новопришлых и старожилых казаков. Губы, уши и носы людям режут. Младенцев по деревьям вешают. А жен и девок берут в солдатскую постель! – Атаман задохнулся от негодования и, смахнув рукавом кафтана капельки пота с загорелого лица, докончил: – Сил боле нет терпеть сыскные лютости, Илья Григорьич!

– А вы чего ж терпите? – отозвался с легкой усмешкой Зерщиков. – Не бабы все-таки, казаки… Дали б по башкам обидчикам, чтоб и ныне и впредь неповадно было над людьми изгиляться…

– Самому думается так-то, – вздохнул Семен, – да неспособно, вишь ты, с пустыми руками супротив царских солдат…

– Ружья-то, чаю, у многих найдутся?

– Ружья-то найдутся… Пороха и свинца нет.

– За сими припасами остановы не будет, – сказал Зерщиков. – Проси войскового атамана, чтоб отпустил их вам для охоты на волков, коих ныне в донецких лесах видимо-невидимо развелось… Не поскупимся, будь надежен. Волки-то всех страшат. Да сам и берись за облаву.

Старая манера Зерщикова говорить осторожности ради несколько иносказательно была Семену известна. Предложение не вызвало удивления. Думалось и об этом. Но сможет ли он, неграмотный мужик, обдумать все тонкости такого трудного дела, как нападение на вооруженный армейский отряд? Покачав головой, признался честно:

– Не гожусь я для этакого, Илья Григорьич… Иной атаман нужен, похитрей да посмекалистей.

Зерщиков укоризненно качнул головой.

– Вот все вы этак… На майданах глотки до ушей дерете, а пришла нужда за старые казацкие права и вольности постоять, нет никого…

Обидные слова задели Семена за живое.

– Не тревожь зря мою душу, Илья Григорьич. Всегда готов я за правду стоять. И ныне отсиживаться на печи не собираюсь, потому сюда и приехал… А об ином, более разумном, атамане для общей пользы говорю…

Зерщиков слегка передернул плечами, перебил сердито:

– Где его взять, иного-то? Пока отыщется, Долгорукий все верховые городки спалит, со всех вас, верховых казаков, шкуру спустит…

– Это еще как бог даст, – возразил Семен, – а то, глядишь, и не успеет.

– Успеет, коли до сей поры и на примете никого нет, кто взялся бы князя окоротить…

– Есть на примете, Илья Григорьич, – тихо отозвался Семен. – По мне лучшего желать не надо. Как только вам, старши?нам, глянется?

– Это… кто же?

– Кондратий Афанасьич.

– Бахмутский атаман? Булавин?

– Он самый… Всем ведомый защитник старинных казацких прав…

Зерщиков крепко задумался. Старожилого, предприимчивого, смелого казака из Трехизбянской станицы Кондратия Булавина он знал давно. Вместе были в Азовских походах, вместе ставили на речке Бахмуте первые соляные варницы, приносившие им немалый по тем временам доход. А потом заводить солеварни на Бахмуте стали другие низовые казаки и вскоре само собой возник здесь городок, жители которого состояли из донских казаков – владельцев солеварен и работавших на них беглых, стекавшихся сюда со всех сторон. Атаманствовал в городке Булавин.

Донские казаки одновременно захватили и пустовавшие богатейшие угодья, леса, сенокосы, рыбную ловлю и пасеки на Бахмуте и соседних речках Жеребце и Красной, впадавших в Северный Донец. Но спокойно владеть этими промыслами и угодьями казакам не пришлось. Вблизи находился Изюмский слободской полк, начавший вытеснять казаков из этих привольных мест. Тогда Зерщиков, бывший войсковым атаманом, тайно разрешил Булавину создать из верховых новопришлых людей вооруженный отряд для охраны казацких промыслов и угодий.[8 - Связь Зерщикова с Булавиным отмечает генерал Ригельман в своей рукописи: «Сей злодей Кондрашка Булавин был Войска Донского казак, жительства из бывшей Трехизбянской станицы, при Северном Донце. Он определен был от бывшего войскового атамана Ильи Григорьева, сына Зерщикова, ведомства их, Войска Донского, в Бахмуте к соленому заводу, над работными людьми солеварами атаманом. Где будучи, имел он при себе набранных гультяев, запорожцев, черкес и прочих людей сот до пяти человек».]

Борьба между казаками и изюмцами разгорелась остро, часто доходя до кровопролитных стычек. Пять лет назад по приказу изюмского полковника Шидловского сотник Федор Черноморец с солдатами внезапно напал на Бахмут, разорил его и уничтожил казацкие солеварни. Булавин и казаки не остались в долгу, они сожгли соляной городок, построенный изюмцами.[9 - Войсковой атаман послал в Москву в Посольский приказ на полковника Шидловского жалобу, в которой сообщалось, что «он, полковник, им, казакам, в урочищах на речке Бахмуте селиться не дал и новопостроенный их казацкий городок с жилищами разорил до основания, и пожитки их, казацкие, от полчан его разграблены, и соляными их, казацкими, заводами завладел, и их, казаков, с того поселения с бесчестьем и ругательством согнал, похваляясь смертным убийством, без указу, самовольством своим. И на рубежной речке Жеребце, на дачах их, донских казаков, также и на Красной речке мельницы и пасеки и всякие селитебные заводы он, полковник, и полчане его заводят самовольством, а их, казаков, стесняют, и луга и сенные покосы и всякие угодья отбивают… и в те угодья выезжать им, казакам, не велят и похваляются на них смертным убийством».Шидловский жалуется на донских казаков, которые «без его, Государева, указу из тех угодий с поселения Изюмского полку казаков выгоняют и чинят им многие обиды и бьют, и грабят, и сено косить не дают, и похваляются смертным убийством и разорением».]

Москва в этом споре держала руку изюмского полковника. На Бахмут для описи захваченных казаками земель и угодий был послан дьяк Алексей Горчаков. Булавин опись производить не позволил и, продержав дьяка несколько дней под стражей, выпроводил ни с чем обратно. Все это осуществлялось с ведома войскового атамана и старши?н и одобрялось ими. Отношение к Булавину было самое благожелательное.

Однако, имея под рукой вооруженных тультяев, чувствуя поддержку широких слоев казачества, бах-мутский атаман все более и более выходил из подчинения донской старши?ны. Он отказывается выполнить приказ войскового атамана о высылке в Черкасск двух беглых, подозреваемых якобы в ограблении богатого донского мельника, не считает нужным обращать внимание на другие требования черкасской старши?ны.

Неудивительно после этого, что войсковой атаман и старши?ны резко изменили свое отношение к Булавину. На войсковом «совете добрых сердец» уже заходила речь о Кондратии Афанасьевиче, и большинство старши?н отвергло возможность какого-либо сговора с ним. И Зерщиков признавал, что для такого отношения к Булавину у старши?н есть основание. Вступив в тайный сговор с войсковой старши?ной, укрепив свои силы, своевольный атаман может оказаться весьма опасным… Попробуй угадать, что у него на душе.

Но, с другой стороны… Кто же еще способен быстро покончить с Долгоруким, прекратить сыск? Время не ждет, не ждет время! А если потом, успешно совершив нападение на сыскной отряд, Булавин учинит какую-нибудь дурость, разве нет средств обуздать своевольца?

В голове Зерщикова, превосходно освоившего все хитрости казацкой дипломатии, зарождались уже какие-то смутные мысли… Впрочем, это для себя, только для одного себя! А вслух, глядя прямо в глаза Семена, он медленно произносит:

– Что ж, спорить с тобой не хочу… Я давний благожелатель Кондрата, казак он справный, в воинском деле разумный… Пусть собирает вольницу и порешит злую волчью стаю. Я ж всегда помогать вам готов, будьте в надеже.

– В тебе не сомневаемся, Илья Григорьич, да только гутарил я с Кондратом… Первей всего согласия войскового атамана он желает…

Зерщиков, расправляя собравшиеся на лбу мелкие морщинки, заметил:

– Съехаться им нужно… Хотя, таить нечего, в большой обиде Лукьян Васильевич на Кондрата, непокорство и своевольство его глаза колют…

Семен, перебивая, спросил:

– А съезжаться-то где лучше?