Денис Давыдов (Историческая хроника)

24 мая началось сражение с войсками маршала Нея близ Гутштадта. Потеряв около трех тысяч человек, французы отступили за реку Пасаргу, куда стягивались их главные силы. Через три дня сюда прибыл Бонапарт, принявший командование всей армией.

Утром 28 мая по двум мостам французы начали обратную переправу через реку. Бригада легкой кавалерии генерала Гюйо, переправившись первой, заняла селение Клейненфельд. Генерал Раевский со своими егерями, подкрепленный несколькими казачьими полками, быстро окружил и уничтожил противника. Генерал Гюйо был убит. Но вскоре русские войска, по приказу Беннигсена, стали отступать к Гейльсбергу, где на другой день произошло первое большое сражение без видимых результатов для обеих сторон. Русские остались на своих позициях, во всех пунктах отразив неприятеля, который потерял свыше десяти тысяч убитыми и ранеными.

Тогда, не возобновляя нападения, Бонапарт послал корпуса Даву и Мортье на Кенигсберг, рассчитывая, что Беннигсен попытается спасти этот город, откуда снабжалась русская армия. Бонапарт не ошибся. Оставив удобные гейльсбергские позиции, русские войска четырьмя колоннами двинулись по направлению к Фридланду.

Второго июня, на рассвете, они начали переправу на западный берег реки Алле, стремясь выйти на кенигсбергскую дорогу. Но эта операция не удалась. Любимец Бонапарта маршал Ланн с несколькими дивизиями подоспел к Фридланду, открыл огонь. А спустя несколько часов сюда подошел с главными силами и Бонапарт. Французов собралось вдвое более русских. К тому же Бонапарт сразу обнаружил ошибку Беннигсена, сосредоточившего массу войск в излучине реки Алле. Французская тяжелая артиллерия не замедлила направить туда губительный огонь.

Русские, как всегда, сопротивлялись отважно. Багратион, Раевский, Багговут, Ермолов и другие командиры, находясь в опаснейших местах, ободряли войска, поддерживали порядок. Кавалерия, ударив с флангов, опрокинула некоторые дивизии корпусов Ланна и Нея. Тем не менее удержаться русским не удалось. К вечеру половина армии была потеряна. Сражение проиграно. Началось поспешное отступление на Тильзит.

… Ночь была теплая, звездная. Опустив поводья, мерно покачиваясь в казацком седле, Давыдов двигался в общем потоке разрозненных войсковых частей. Его неодолимо клонило ко сну. Голова казалась свинцовой. И мысли были смутные, беспорядочные…

Десять последних суток войска Багратиона находились в беспрерывных сражениях. Денис, доставлявший в самые опасные места приказы князя, потерял две лошади, получил сильную контузию при Гейльсберге, но продолжал до конца выполнять свои обязанности[15 - В императорском рескрипте, сохранившемся в бумагах Д.В.Давыдова, говорится, что он «во все время отступления арьергарда к Гейльсбергу отдаваемые генерал-лейтенантом князем Багратионом приказания доставлял в самые опаснейшие места с точностью и особенною деятельностью и оказал как в сем, так и в сражении при Гейльсберге 29 мая храбрость и примерную неустрашимость, причем получил сильную контузию». За это Д.В.Давыдов был награжден орденом Анны второго класса и получил золотую саблю с надписью: «За храбрость» (В. Жерве, Партизан-поэт Д.В.Давыдов. СПБ, 1913 г.).]. То, что он видел за эти дни, представлялось теперь хаотическими отдельными эпизодами, не связанными между собой.

Вот подъезжает к Багратиону, стоящему у шалаша, нескладный, с лошадиным лицом генерал Сакен, по милости которого выпущен из окружения корпус Нея. Сакен что-то говорит, оправдывается. Багратион, задыхаясь от гнева, сжав кулаки, грозно на него надвигается:

– Вам не дорого отечество наше! Вы карьерист и трус!

И Сакен, с дрожащей нижней челюстью, отступает, бормоча какие-то фразы, потом сразу куда-то исчезает. А Багратион уже под ядрами и картечью, с обнаженной шпагой в руке останавливает гренадер, не выдержавших убийственного огня.

– Разве вы забыли Суворова? – пылко восклицает он. – Забыли свои подвиги? А не с вами ли я ходил в штыки под Сен-Готардом? Ободритесь! Идемте вместе, ребята! Вперед!

А вот французская пехота занимает небольшую высоту. И вдруг из соседней деревушки стремительно вылетает русская конная артиллерия. Мелькает богатырская фигура Ермолова. Неприятель не успевает опомниться, как на него обрушивается град картечи.

– Ага, побежали! Не любят русского гороха! Еще картечь, ребята! – весело кричит окутанный дымом Ермолов.

Затем он тоже исчезает. Бьет барабан. Свистят пули. Рвутся снаряды. Раненный в ногу Раевский ведет в бой своих егерей. Покрытый пылью усатый Кульнев мчится впереди эскадрона гродненских гусар.

Дальше все исчезло. Сон одолел окончательно.

Неожиданно конь всхрапнул и остановился. От толчка Денис вздрогнул, очнулся. Занимался рассвет. Гасли звезды на чистом небе. Войска задерживались у какой-то речушки.

Денис тронул коня, объехал колонну, приблизился к берегу. Переправлялся большой обоз квартирмейстерской и провиантской частей. Пехотинцы, сгрудившись у моста, ругались:

– Немцы проклятые! Житья от них нашему брату нет.

– Самые они, которые голодом нас морили… Спихнуть бы в воду, да и конец!

Большинство военных и чиновников, ехавших с обозом, в самом деле составляли немцы. Их сопровождал конный конвой, он с трудом сдерживал напор пехоты. Маленький офицер на гнедой английской лошади деловито распоряжался, стремясь быстрее пропустить обоз по узкому деревянному мосту. Фигура офицера показалась Денису знакомой, Он подъехал ближе и, узнав офицера, окликнул:

– Дибич!

Старый знакомый повернул голову, приветливо поздоровался.

– Как вы изменились, Давыдов… Трудно поверить!

– Зато вас я признал сразу… Вы каким же образом здесь?

– Прикомандирован к квартирмейстерской части. Полагаю, могу более всего проявить себя в этой службе.

Маленький криволицый барон был в чине штабс-капитана. Держался по-прежнему странно, смотрел исподлобья, обезьяньих ужимок своих не оставил. Но по-русски говорил несравненно лучше, чем прежде.

Пропустив обоз, Давыдов и Дибич поехали следом вместе. Разговорились. Денис имел отчетливое представление о причинах поражения под Фридландом. Он знал, что армию винить в этом нельзя, сам видел, как стойко держались войска. Их сломило не двойное превосходство противника. Причина поражения заключалась в другом. Беннигсен, наперекор правилам военного искусства, так расположил русскую армию, что лишил войска даже возможности схватиться с неприятелем.

Сдавленные в тесном пространстве, не сделав выстрела, русские тысячами гибли на месте и в мутных волнах реки Алле. И ответственность за это, как понимал Денис, лежала не только на главнокомандующем, но и на том, кто его назначил. Разве Александр не мог доверить армию более способному генералу? Говорят, Багратион молод и слишком горяч… Хорошо. А мудрый и опытный Кутузов? В армии всегда о нем вспоминают…

Разумеется, Дибичу этих мыслей Денис не высказал, так как особой близости между ними никогда не существовало. Поехал же вместе потому, что хотелось узнать, что думает обо всем происшедшем и будущем этот пролаза, успевший уже устроиться на тепленьком местечке. «Наверное, постоянно трется возле штабных господ, – размышлял Денис. – Интересно, как они предполагают поступать дальше?»

Но Дибич держался настороженно. Он хотя и критиковал начальство за неудачный выбор позиции под Фридландом, однако в остальном оставался таким же педантом, как и прежде. Придавая чрезмерное значение диспозициям, устройству колонн, механическому выполнению приказов, он не постигал особых свойств русской армии. Моральная стойкость, инициативность офицеров и солдат в бою, храбрость и выносливость, прививаемые войскам питомцами суворовской школы, – все это оставалось чуждым Дибичу. «Опять понесло мертвениной», – недовольно подумал Денис. И, не дослушав рассуждений барона, спросил:

– Ну, а что вы скажете об ожидающей нас участи?

Дибич пожал плечами.

– На подобный вопрос ответить почти невозможно. Положение наше, сами понимаете, не из блестящих. Армия расстроена. И, по моему мнению, имеется лишь одна возможность поправить дела…

– Какая же?

– Присоединить к нам корпуса Лестока и Каменского, в составе которых двадцать тысяч войск.

– Но они же посланы для защиты Кенигсберга?

– В данном случае, когда главная армия понесла огромные потери, защита этого города не имеет уже существенного значения. Да и удержать его все равно не удастся, напрасные расчеты. Бонапарт помимо двух сильных пехотных корпусов послал туда всю конницу Мюрата с приказанием отрезать от нас Лестока и Каменского…

– Да, положение тяжелое, – согласился Денис. – А если Лестоку и Каменскому не удастся уйти от преследования?

– Тогда нечего и думать о позициях у Немана, куда мы двигаемся.

– Как? Вы допускаете возможность, что Бонапарт перейдет Неман и вторгнется в Россию?

– Лично я не допускаю. А мнение такое имеется, – уклончиво ответил Дибич. – Вообще, насколько мне известно, в кругах, близких к государю, существуют две партии. Одна стоит за продолжение военных действий, другая – за мирные переговоры с Бонапартом.

– Это я уже слышал, – сказал Денис. – Но, полагаю, теперь, когда оскорблены честь и слава отечества, никакой речи о мире быть не может!

– Обстоятельства, однако, бывают сильнее наших желаний, – отозвался Дибич. – Его высочество великий князь Константин Павлович еще в Гейльсберге высказывал мысль о необходимости мира.

– Тогда мы находились в ином положении. Удержав позиции, нанеся большой урон неприятелю, можно было рассчитывать на переговоры, как равные с равными.

– А если Бонапарт все же перейдет границы? – в свою очередь задал вопрос Дибич.

– Пусть попробует! Мы будем драться насмерть! – горячо воскликнул Денис. – Русская армия не простит оскорбления отечеству. Все, что угодно, только не позорный мир!

Дибич ничего не ответил. Отвернулся в сторону и усмехнулся. Денис не заметил.

VII

Спустя три дня войска арьергарда, приведенные в полный порядок стараниями Багратиона и его помощников, находились уже в нескольких верстах от Тильзита, где помещалась главная квартира Беннигсена.

Француз, утомленные длительными боями и маршами, преследовали не особенно настойчиво. К тому же сказалось отсутствие кавалерии Мюрата, застрявшей в болотах под Кенигсбергом. Последнее обстоятельство имело для русских и другую выгоду. Отряды Каменского и Лестока, избежав встречи с превосходящими силами неприятеля, благополучно присоединились к арьергарду, весьма ободренному таким подкреплением.