Воспоминания об Императоре Александре III
В этот день впервые крепостные орудия стреляли бездымным порохом. Я пошел посмотреть на стрельбу и вдруг, подходя к одной амбразуре, в которой усиленно стреляло крупное орудие, услышал раздирающий душу крик. В это время ко мне подошел В. К. Михаил Николаевич и со словами «Пойдемте посмотреть, там что-то случилось» повел меня к орудию. Когда мы подошли, из группы артиллеристов отделился Главн. Воен. – Мед. Инспектор Реммерт и доложил Вел. Князю, что у орудия вырвало замок и убило одного солдата. Подойдя к пострадавшему и в темноте ощупав его руку, я нашел биение пульса, несомненно он был жив, но в темноте ничего нельзя было разобрать.
В эту минуту к месту катастрофы подошел Государь с Императрицей и свитой и, узнав в чем дело, приказал дать фонари, но таковых не оказалось, тогда Государь сам, взяв с догоравшей иллюминации лампион, осветил раненого; последний лежал в луже крови без сознания, одна рука была вырвана в плече и висела на лоскутках мяса. Императрица вскрикнув со слезами бросилась на колени около раненого, взяла его голову, положила себе на колени; я потребовал у появившегося откуда-то фельдшера ножик, чтобы разрезать платье раненого; но в сумке фельдшера не оказалось ни ножа, ни перевязочных средств; кто-то дал мне перочиный ножик, и я при помощи Императрицы, поддерживавшей раненого, и при свете лампиона, который держал Государь, стал разрезать мундир солдата, приказав кому-то позвать из нашего поезда моего лекарского помощника Полякова с нашими перевязочными средствами. Поляков немедленно явился и мы с ним быстро перевязали раненого. Государь потребовал носилки, но и таковых не оказалось. Тогда где-то сняли дверь с петель, уложили раненого и генерал-адъютанты с Гр. Воронцовым во главе понесли на плечах несчастного солдата, по приказанию Государя, в Его поезд. В это время оказалось, что у других орудий ранено еще 4 человека и из них двое очень тяжело. Всех этих раненых уложили в пустой багажный вагон Императорского поезда, который и отошел к Ивангороду, где имелся военный госпиталь. Я поехал с ранеными.
С ужасом вспоминаю я и теперь, через 27 лет, этот переезд в 4–5 верст, показавшийся мне вечностью. Вокруг проходившего Царского поезда горела иллюминация и стояли подошедшие войска, а из вагона, в котором находились раненые, неслись раздирающие душу крики раненых, находившихся в травматическом бреду. Впечатление было очень тяжелое. Думаю, что крики доносились и до вагона Государя. В Ивангороде на платформе нас к счастью встретили носилки и мы отправили раненых на руках в госпиталь, а я с Реммертом в коляске поехали туда-же. Государь и Императрица уехали домой. Сильно сконфуженный П. С. Ванновский пожимал мне руки и горячо благодарил за оказанную помощь.
Госпиталь был расположен где-то лагерем в саду или парке за крепостью. Мы ехали с Реммертом в полной темноте по парку. Он стал упрекать меня, что во всей этой неприятной истории виноват я, доложив Государю, что первый пострадавший жив; если бы я промолчал, и подтвердил бы, что пострадавший умер, то Государь уехал бы и никакого шума не произошло бы. Я, возмущенный, ответил ему, что пока никогда мерзавцем не был и никогда не буду.
В госпитале я потребовал, чтобы раненых по очереди приносили в операционный шатер, дабы я мог подать им немедленную помощь. К великому неудовольствию Реммерта я заявил, что не уеду из госпиталя, пока не сделаю все нужное. К стыду военного ведомства и в госпитале не оказалось ни инструментов, ни перевязочных средств, ни хлороформа. Я принужден был вылущивать раздробленную руку одному из пострадавших и перевязать остальных при помощи своих инструментов и перевязочных средств, принесенных из Царского поезда. Работал я всю ночь и лишь под утро вернулся к себе. Полагаю, что Реммерт провел плохую ночь. Я думал, что его дни, как инспектора, сочтены. Но оказалось, что я ошибся. На другое утро я пошел к помещению Государя, думая, что меня может спросить Государь. Велико было мое удивление, когда я увидел выходящего от Государя Реммерта совершенно спокойного и уверенного. Было ясно, что он спасен. Вероятно его спасли В. К. Михаил Николаевич, креатурой которого он был, и военный министр.
Днем Государь с Императрицей посетили госпиталь, по которому я их провожал и доложил обо всем мною сделанном ночью. К сожалению два тяжело раненых уже умерли, а оперированный был в агонии, спасенными оказались только двое легко раненых. Потом я узнал, что Императрица вернулась ночью с форта вся в крови и в слезах, и что окровавленные Ее перчатки были переданы на хранение в Ивангородский собор. Государь об этом инциденте со мной больше никогда не говорил, а Императрица, недовольная Реммертом в 1900 г. во время нашей экспедиции в Китай, как-то сказала мне, «что же удивительного, что санитарное дело в армии поставлено плохо, ведь вы помните Ивангород, когда Реммерт обвинял вас в том, что вы не скрыли от Государя случившееся несчастие».
В последний день пребывания Государя в Ивангороде состоялся парад, на котором было собрано несколько корпусов. После этого мы уехали в Спалу.
VI. Охоты и жизнь в Спале
История Спальских охот, по дошедшим до меня рассказам, следующая: по своим взглядам, по своему воспитанию и образованию, – по всей Своей натуре Государь Александр III не был создан, чтобы быть монархом. Как известно, вследствие смерти своего старшего брата Николая Александровича, Он унаследовал престол своих предков случайно.
Человек Он был глубоко верующий и религиозный, верил в то, что Он помазанник Божий, что Его судьба – царствовать предопределена Богом, и Он принял Свою Богом предопределенную судьбу покорно, всецело подчиняясь всем ее тяготам, и с удивительной, редкой добросовестностью и честностью исполнял все Свои обязанности царя-самодержца. Обязанности эти требовали громадной, почти сверхчеловеческой работы, которой не соответствовали ни Его способности, ни Его познания, ни Его здоровье, но Он работал не покладая рук, до самой Своей смерти, работал так, как редко кто другой. Эта неустанная, непосильная работа Его очень утомляла, и Он позволял Себе около одного месяца в году отдохнуть и жить так как Ему хотелось. Он любил тишину, уединение, простоту обстановки, семейный очаг и природу, вот почему Он так любил уединение в Гатчине. Но близость Гатчины к столице и необходимость продолжать там занятия государственными делами не удовлетворяли Его, Он искал хотя-бы временного уединения вдали от государственного колеса и возможности жить, как простой смертный. Он уезжал на время, еще будучи наследником, в Гапсаль, в финляндские шхеры, в Данию и, наконец, в Спалу. Как мне говорили, еще наследником, Он как-то возымел мысль провести осень в совершенно неустроенном Своем поместье Спала, расположенном среди богатых лесов княжества Ловичевского. Он поселился там в первый Свой приезд с женой и несколькими самыми близкими лицами свиты в маленьком, почти крестьянском домике. Там оказалась хорошая охота на оленей, и Он заинтересовался ею. Однако правильной охоты и умелых для нее людей там не было, и Цесаревич обратился за советом и помощью к местному жителю, большому любителю и знатоку охоты, к какому-то католическому ксендзу.
Ксендз этот, фамилию которого я забыл, оказался очень симпатичным человеком, устраивал охоты, руководил ими и стал близким человеком к Цесаревичу, а потом Государю. Государь строго говоря не был завзятым охотником, но любил природу, простую обстановку на охоте и «охотничье хозяйство», т. е., любил сбережение дичи, накапливание и разведение ее, строгое соблюдение охотничьих законов и т. п. Спала Ему полюбилась, ибо Он там действительно отдыхал и жил так, как Он любил жить. По восшествии на престол Государь пожелал привести Спальские леса в полный порядок, приказал выстроить там более удобный охотничий дом и стал ездить туда через год осенью. Постепенно в Спале образовалось правильное охотничье хозяйство и Спала сделалась одним из наиболее богатых и благоустроенных охотничьих угодий всей Европы. Так создался при Дворе Александра III обычай через год проводить осень на отдыхе в Спале и охотиться на оленей только в сообществе самых близких лиц свиты и редких гостей.
Царская усадьба «Спала» расположена на открытой площадке среди старого соснового леса, на берегу реки, если не ошибаюсь, Равки, той самой на которой происходили в 1814/15 гг. знаменитые кровопролитные бои под Варшавой. Жилой или охотничий дом, двухэтажный, деревянный на каменном фундаменте, очень простой и скромный в стиле помещичьего дома или, вернее, без всякого стиля. Во втором этаже расположены комнаты Царской Семьи, в нижнем – комнаты для свиты и гостей. Стены внутри оштукатурены и выкрашены белой краской. Так было по крайней мере в 1892 г. Единственная более роскошная комната, это большая и красивая столовая в пристройке. Обстановка самая простая и скромная, обыкновенная помещичья. С одной стороны небольшой, довольно запущенный садик. Перед домом красивая лужайка. Кроме жилого дома еще несколько деревянных домиков для служащих, домик управляющего графа Велепольского, конюшни и другие хозяйственные постройки – в сущности хорошо содержимая помещичья усадьба средней руки.
Вокруг усадьбы бесконечные леса с образцово устроенным лесным хозяйством. Среди этих лесов несколько деревень, окруженных крестьянскими полями. Образцовое охотничье хозяйство с подкармливанием дичи. Масса лесников, лесничих и егерей всех рангов – организована охота на немецкий лад, так, как в восточной Пруссии. Главная дичь – благородный олень, частью местный, частью приходящий сюда на кормежку из соседних германских лесов и даже с Карпат. Много – серн, местами не мало кабанов. Попадаются лисы, а в некоторых участках есть и перотетерева и канадские индейки. Для подкорма оленей скупается у крестьян масса картофеля.
Оленей очень много; встречаются стада (Rudel) по несколько десятков штук, есть редкие экземпляры стариков с чудными рогами. Оленьих маток и коз бить строго воспрещается. Бьют только козлов и оленей с рогами в 8 концов и, как исключение, в 6 концов, (6-ender); если они уже достаточно зрелы (jagdbar[4]). Меня предупредили, что Государь очень не любит, если по ошибке кто-либо стреляет по молодым оленям и козам, не говоря уже об оленьих матках. Есть парк с кабанами, в котором устраивается один раз облава, но Государь на этой охоте никогда не участвует, считая ее бойней.
Охотятся здесь двояким образом: ‹нрзб.› и облава. Самая интересная это «pürschen» или охота с подъезда во время драки самцов или рева. На эту охоту ездят только Государь и В. К. Владимир Александрович. Состоит она в том, что на самой ранней, утренней заре выслушивают рев оленей. В экипаже едут «на рев», затем в бинокль высматривают ревущего оленя или бой между ними. Обычно ревущий олень стоит на открытом месте, на таких-же местах происходят и драки между двумя самцами. Заметив место, начинают объезжать оленя в экипаже концентрическими кругами, постепенно и незаметно приближаясь к нему. Выбрав хорошее место, оленя бьют на довольно большом расстоянии. Охота эта трудная и требует хорошей меткой стрельбы. Другая охота – облавой с загонщиками, ничего особенного не представляет. В начале загона разрешается бить только оленей, в конце загона – и козлов. Лисицу разрешается бить во всякое время.
День в Спале проходил следующим образом: выезд на охоту часов в 8 утра. Все мы собирались уже готовыми у крыльца жилого дома. Государь выходил ровно в назначенное время, обходил всех, со всеми здоровался и выезжал обыкновенно с В. К. Владимиром Александровичем в Своем шарабане, запряженном парой крупных ‹нрзб.› в французской почтовой упряжи с почтальоном-французом на козлах. Затем приглашенные ехали попарно в колясках, запряженных польскими почтовыми лошадьми, четверкой цугом, с почтальонами, одетыми в свою почтовую форму, в высоких клеенчатых шляпах. При выезде почтальоны трубили. По приезде на место все одинаково тянули жребий, получали по плану охотничьего участка данного дня и становились на свои места. С одного круга на другой переезжали на экипажах, что было очень легко ввиду хороших дорог и отлично содержимых просек. Распоряжался охотой управляющий граф Велепольский, сам очень редко стрелявший. Около 12-1 час. собирались в назначенном месте, где подавался в палатке завтрак или ранний обед из 4-х блюд с супом. К завтраку обыкновенно приезжали Императрица с В. Княжной Ксенией Александровной и фрейлинами графинями Кутузовыми. После завтрака охота продолжалась до темноты, значит часов до 6. Дамы оставались на охоте и становились на номера с кем-нибудь из мужчин по выбору. Императрица обыкновенно становилась или усаживалась на номере В. А. Шереметьева, В. Кн. Ксения Александровна – на номере Цесаревича. Государь стоял на номере почти всегда один. При возвращении, когда бывало уже темно, дорогу освещали егеря верхом с факелами в руках, почтальоны трубили; это освещение придавало возвращению характер чего-то феерического и было очень живописно.
По возвращении мы переодевались и собирались к обеду в большой столовой, стены которой были все увешаны трофеями охоты – оленьими рогами, под которыми была написана фамилия лица, взявшего оленя. В этой коллекции были чудные экземпляры. Обедали все, кроме Государя, в штатских сюртуках, Государь приходил к обеду в Своей охотничьей блузе или в тужурке. Характерно для этикета при Дворе Александра III было то, что Государь всегда сидел на главном месте в конце стола, где обычно сидит хозяйка, по правую сторону сидела Императрица, по левую Ксения Александровна; в экипаже Он тоже всегда занимал место направо, а Императрица налево. Это показывало, что Государь был Государем и для Императрицы. Обычай этот изменился при Николае II, который в экипаже уступал первое место направо Императрице, как даме.
Во время обеда играл на дворе, под открытым окном столовой, военный оркестр одного из полков, расположенных в окрестностях. Музыканты получали угощение от Двора, вероятно, и деньги. Уходя из столовой, Государь через окно всегда благодарил музыкантов. Когда военного оркестра не было, играл хор австрийских музыкантов, специально приглашенный для этой цели. После обеда все выходили на площадку перед крыльцом дома для осмотра при свете факелов убитой за день дичи, живописно расположенной на лужайке; к каждому зверю была привязана дощечка с фамилией охотника, взявшего этого зверя; это – так называемые в Германии «Strecke». Во время осмотра австрийцы играли фанфары. Церемониал этот продолжался 10–15 минут. После этого все лица свиты шли в приемные комнаты Императрицы и проводили там вечер.
В первый день, не получив приглашения на вечер и не зная, следует-ли ожидать такого приглашения, я спросил Зичи, бывал ли Гирш на этих вечерах. Он ответил, что Гирш и он на вечера не приглашались и проводили обыкновенно вечера одни, что бывало довольно скучно. Я решил, что это вероятно слишком большая скромность со стороны Гирша и по-моему, недостойная врача, а поэтому, считая себя приглашенным гостем на охоты, как и другие, пошел со всеми к Императрице. Как я и ожидал, Императрица, увидев меня, спросила, играю ли я на биллиарде и, получив утвердительный ответ, пригласила меня принять участие в партии «a' la guerre»[5], в которой и Она участвовала. После первой партии, в которой я оказался лучшим игроком, в биллиардную пришел Граф Воронцов и передал мне приглашение Государя играть с Ним в винт, если я вообще играю. Я предупредил, что играю плохо, но игру знаю, попросил Императрицу разрешения отказаться от игры в биллиард и, получив таковое, пошел к игорному столу. Государь успокоил меня тем, что и Он сам играет плохо, и добавил: «по крайней мере вам будет вечером не так скучно у меня». Партию Государя составляли В. К. Владимир Александрович, Граф Воронцов, ген. Рихтер и я. Играли с выходящим при покупке 8 карт, с винтящими коронками; ставки я не помню, но для меня игра была крупная, так как при несчастии можно было проиграть 200–300 рублей, но делать было нечего. Как оказалось, Государь играл Сам через вечер и через вечер после «Strecke» уходил к себе и работал до поздней ночи, так как в эти дни приезжал фельдъегерь с бумагами. В те дни, когда Государь отсутствовал, мы играли вчетвером. Таким образом до возвращения в Гатчину я остался постоянным партнером Государя. В. К. Владимир Александрович и граф Воронцов играли отлично, ген. Рихтер очень недурно, я плохо, а Государь очень плохо и рискованно. Проигрывал больше всех Государь, потом я. Когда мне приходилось играть с Государем, мы ставили неимоверные штрафы, но Он играл очень спокойно и никогда не сердился за ошибки партнеров. В конце вечера денег не платили, а ген. Рихтер записывал результаты в книжку, которую он называл «мерзавка», при чем расчет должен был произойти при возвращении в Гатчину. Хотя я играл плохо и мне порядочно доставалось от Великого Князя и графа Воронцова, которые играли очень скупо и осторожно, мне все-же очень везло и в конце концов я проиграл только 150 рублей за все время, которые мне пришлось уплатить Государю, когда мы подъехали к Гатчине. За нашим карточным столом всегда сидел до 10 часов Граф Велепольский, которого Государь называл ‹нрзб.› и с которым, в виде исключения, как с поляком, всегда говорил по-французски. Гр. Велепольский, как он мне раз сказал, очень ценил это внимание Государя, так как поляки, как известно, очень не любили и старались не говорить по-русски. Известно, что Государь не любил поляков: но считая Велепольского Своим гостем, желал быть и был с ним особенно внимателен и любезен.
Генерала Рихтера, которого все называли Оттон Борисовичем, Государь и Великий Князь всегда называли почему-то Дмитрием Борисовичем. Я как-то позволил себе спросить Государя, почему Он так называет Рихтера. Государь ответил мне следующее: «Вы знаете, вероятно, что Дмитрий Борисович был воспитателем моим и моих старших братьев, кроме Сергея и Павла. Мы с братьями очень не любили немцев и были недовольны назначением его нашим воспитателем и не хотели называть его Оттон. Тогда мы спросили его, нет ли у него, как у лютеранина, другого, более русского имени. Оказалось, что его звали и Дмитрием. Мы попросили разрешения у него, называть его Дмитрием Борисовичем. Он разрешил, и вот мы, братья, с детства так и зовем его».
Около 11–11 ½ часов партия заканчивалась и все расходились, так как утром нас будили уже в 7 часов.
По воскресеньям утром до завтрака на охоту не выезжали, а все шли к обедне, которая служилась в походной церкви, помещавшейся в палатке; пели, и очень хорошо, конвойные казаки Шереметева, чем он очень гордился. Обедня начиналась в 11 часов и кончалась ровно в 12. В эти дни Государь и все мы бывали в военной форме – в сюртуках без оружия: в той-же форме по воскресеньям и обедали. После раннего завтрака в 12 часов выезжали на охоту, но в эти дни охоты назначались в худших участках и Государь иногда на эти воскресные охоты не ездил, но любил, чтобы другие ездили. В одно из воскресений назначалась охота на кабанов в огороженном парке на заграничный лад. В сущности это была не охота, а только стрельба и довольно трудная; Государь допускал эту охоту, но Сам в ней не участвовал, так как зверь был в ограде, а Он не хотел стрелять по зверю, который был лишен возможности уйти.
Для Императрицы, бывшей отличной и смелой наездницей, раза два устраивались охоты на оленя верхом с гончими, на французский лад – «chasse à cours», но в этих охотах, кроме Императрицы, участвовали только трое: Кн. Д. Б. Голицын, В. Л. Шереметев и Граф Берг. Мне говорили, что охоты эти бывали очень живописно обставлены и велись в строго французском классическом стиле; кавалеры скакали даже в красных фраках. Сколько я знаю, кроме участников, этих охот никто не видел. Мне казалось, что Государь доставлял это удовольствие Императрице, но не особенно ему сочувствовал.
Из гостей, кроме уже указанных лиц, в Спалу в 1892 г. были приглашены: В. К. Алексей Александрович, Принц Альберт Альтенбургский, генерал-адъютант германского Императора фон-Вердер, Барон В. Б. Фредерикс – тогда управляющий конюшенной частью, Кн. Д. Б. Голицын – начальник императорской охоты в Гатчине, флиг. – ад. В. Л. Шереметев – командир конвоя, Граф Берг – племянник покойного фельдмаршала и большой спортсмен, Кн. В. С. Кочубей – адъютант Цесаревича, прибывший только под конец, и Граф Велепольский – племянник управляющего Княжеством Ловичевским.
На всех охотах присутствовал приехавший с нами придворный художник Зичи, известный автор иллюстраций к Лермонтовскому «Демону». Зичи перешел к Государю Александру III, так сказать, по наследству, от Александра II, которому он сопутствовал во всех путешествиях и на охотах. Зичи зарисовывал в альбом разные интересные эпизоды охот и потом исполнял эти рисунки акварелью, собиравшиеся в отдельные альбомы по годам. Иногда он позволял себе изображать и комические моменты на охотах в виде каррикатур, не особенно злых, и снабжать их подписями, не лишенными шуток и острот, но никто, конечно, на эти каррикатуры и остроты не обижался. Таких альбомов в Спале хранилось несколько, и очень жаль, если они пропали, ибо помимо художественной ценности они представляли и большой исторический интерес. Из работ Зичи времен Александра II большая коллекция его акварелей и карикатур карандашом хранилась в Гатчинском Дворце и украшала собой стены так называемого арсенального зала. Кстати сказать, одно время Зичи был очень популярен в России, благодаря его всем известной гравюре «Искушение Тамары», но, ближе ознакомившись с ним и имев случай видеть много его этюдов, рисунков и акварелей, я не находил, чтобы это был выдающийся талант; он был бойкий иллюстратор и только. Самые лучшие его вещи оставались неизвестными публике, кроме любителей, так как они касались самой необузданной эротики.
Известно, что Государь Александр III очень не любил Императора Вильгельма II и вообще немцев; говорили, что Германский Император, бывший большим любителем охоты, на все лады напрашивался на приглашение в Спалу, но такового никогда не получил. Тем более казалось странным присутствие в Спале, в интимном кругу приближенных Государя, двух германских генералов – Принца Альтенбургского и Вердера, но это имело свои причины.
Принц Альберт Альтенбургский, которого в Царской Семье все звали просто «Albert», был довольно оригинальной и в своем роде типичной личностью. Он происходил из бедного германского княжеского рода, кажется, в молодости служил в германской армии, был конечно кавалерист и завзятый спортсмен, жил не по средствам и разорился. Он однако нашел выход и, благодаря своему родству с Русской Царской Семьей чрез. Вел. Кн. Александру Иосифовну, тоже происходившую из Альтенбургского дома (жена В. К. Константина Николаевича), перешел на службу в Россию и командовал одним из кавалерийских полков в Варшаве, вероятно при Александре II. Однако долги его росли, а две девочки, оставшиеся на его руках после смерти его жены, были без присмотра. Тогда он женился на уже не молодой, но очень богатой Принцессе Елене Георгиевне Мекленбургской, дочери В. К. Екатерины Михайловны, и снова вернулся на службу в германскую армию. Он был действительно страстный и ненасытный охотник, кутила, весельчак, остряк, хороший остроумный рассказчик и несколько «шутоват». Сколько я наблюдал, Царская Семья, особенно Государь, не особенно его уважали, но его приглашали, как родственника и весельчака, бывшего «le bout en train»[6] всего общества в Спале. Он смешил всех, изображая из себя «l'enfant terrible»[7], хотя ему было уже под 60, но в сущности хорошо кушал, хорошо пил и стрелял в свое удовольствие, не гнушаясь подчас насмешками над собой за свою жадность и иногда некорректность на охоте – он не мог удержаться от выстрела, когда видел дичь, даже на чужом номере, и иногда бил, как бы по ошибке, маток, несмотря на запрещение, за что Великие Князья звали его «шкурятником», но он только отшучивался и балаганил. Думаю, что он встречал поддержку больше у дам, которых смешил и веселил, а Государь относился к нему не без иронии и не особенно его долюбливал, уже за то, что он был немец. В сущности это был тип интернационального жуира «sans foi ui loi»[8], который всю жизнь охотился на чужих, но богатых охотах и за это забавлял хозяев и гостей. Так на него все и смотрели.
Генерал Вердер, будучи свитским генералом при старом Императоре Вильгельме, состоял много лет прикомандированным к Особе Императора Александра II, на правах Его друга постоянно жил в то время при русском Дворе, сделавшись там своим человеком. Государь Александр III приглашал его в Спалу в память Отца и пользуясь близостью Спалы к Берлину. Может быть, что Вердер имел и секретную дипломатическую миссию служить чем-то вроде trait d'union между Государем и германским Двором, сильно искавшим возможности сближения с Двором русским; может быть, Государь, приезжая почти на границу Германии, считал нужным выказать какую-либо любезность Императору Вильгельму, но предпочитал иметь дело с человеком, которого он хорошо знал и потому приглашал Вердера.
Вердер был типичный, сухой, чванливый пруссак, очень мало симпатичный. Охоты он не любил, очень плохо и неохотно стрелял и ездил на охоту только pro forma. После ранения лейб-хирургом Гиршем он почему-то боялся и меня и очень бывал озабочен, когда ему приходилось стоять на номере рядом со мной, что служило не раз темой для карикатур и острот Зичи. Если Вердер был умен, то он во всяком случае скрывал свой ум. При Николае II, ген. Вердер был короткое время послом в Петербурге; он был назначен на этот пост вероятно потому, что хорошо знал все общество в Петербурге и был близок ко Двору, но вскоре заслужил за что-то неудовольствие Императора Вильгельма и был отозван.
