Восьмое делопроизводство

Генерал-лейтенант Курлов заведовал полицейскими вопросами. Премьер-министр Столыпин оставил пост министра внутренних дел за собой, но лишь формально. Ввиду большой загруженности вести дела ведомства он не мог и разделил их между своими товарищами[4 - Товарищи министра – заместители.]. Ему докладывали только о самых выдающихся происшествиях. Курлов подумал день-другой, и известил Петра Аркадьевича о случае в окрестностях Плоцка.

Председатель Совета министров был возмущен:

– Мы не можем оставить такую мерзость без ответа. Какие меры приняты, чтобы поймать убийц?

– Ведется дознание, надо ждать результатов.

– Кто дознает?

– Плоцкое полицейское управление.

– Немедленно вышлите туда Лыкова. Он даст всем прикурить!

Так Алексей Николаевич отправился в очередную командировку. Азвестопуло остался в Петербурге «вести хозяйство».

Лыков давно уже занимал в департаменте привилегированное положение. Официально его должность звучала очень длинно: чиновник особых поручений при министре сверх штата, прикомандированный к Департаменту полиции. Таких «особых» насчитывалось три-четыре человека. Статус позволял им заниматься любыми делами в пределах компетенции полицейского ведомства. Службу «особняков» определяло начальство. Чаще всего такие поручения не были связаны с повседневной рутиной, а носили исключительный характер. Хотя, например, Веригин заведовал секретарской частью департамента, а Виссарионов курировал Особый отдел. Алексей Николаевич всю жизнь занимался уголовным сыском и составил себе в этой области выдающуюся репутацию. Сложные или общественно громкие дела, требующие высшего мастерства, поручались именно ему.

В конце прошлого года, когда Лыков с Азвестопуло отличились в Иркутске[5 - См. книгу «Столица беглых».], Курлов обещал повысить их в чинах. Лыков уже десять лет состоял в коллежских советниках. Сергей тоже застрял в титулярных, и росту им обоим не было. Государь раз за разом вымарывал Алексея Николаевича из приказов по гражданскому ведомству – так говорило начальство. Сам Лыков подозревал, что его просто не включали в эти приказы: отчасти за самостоятельный характер, отчасти по старой памяти. В свое время сыщик не сумел угодить императрице, когда та поручила ему отыскать похищенную икону Казанской Божией Матери. С той поры прошли годы, государыня должна была забыть вину скромного сыщика, но чинопроизводство для него застыло. Перед Рождеством Курлов, опытный бюрократ, подвинул Алексея Николаевича в должности – из чиновников особых поручений шестого класса перевел в пятый. Видимо, это был многоходовый маневр: генерал готовил Высочайший приказ. Но в остальном все осталось, как есть. В России производство и награды в массовом порядке делались дважды в год, на Рождество и Пасху. Рождество пролетело, и теперь коллежский советник ждал Пасхи. В душе, конечно, он хотел стать «превосходительством». А тут такой шаг вперед, в «высокородие». Однако чем дальше, тем служить ему становилось труднее. Прежние начальники Лыкова приучили его к высокому уровню государственного мышления. Но время их прошло: Плеве лежал в земле, Дурново заседал в Государственном совете. Наступил черед таких, как Курлов. Говорили, что Столыпину его навязали, что премьер недолюбливает своего товарища. Кто знает? В реальные полицейские будни Петр Аркадьевич давно уже не совался. Сыщик видел его все реже и заметил, что тот изменился не в лучшую сторону. Столыпин зазнался, сделался нетерпим к чужому мнению, уверовал в собственную непогрешимость. Директор Департамента полиции Зуев обжегся пару раз и теперь потихоньку мечтал удалиться на почетную отсидку в Сенат. С кем служить дальше? Кто будет отдавать приказы стареющему сыщику завтра? Думать об этом не хотелось…

Командировка в Плоцк длилась две недели и едва не стоила питерцу жизни. Он возглавил дознание о налете на денежную почту и придал ему ускорение. А раскрыли банду без него, и сделали это железнодорожные жандармы. Попался толковый человек, помощник начальника местного отделения штабс-ротмистр Глансенштерн, который через агентуру выяснил важный факт. Близ станции Боровичи поселился приехавший откуда-то с юга России прасол, некто Верномудров. Видать, из поповичей – только у них приняты такие заковыристые фамилии. Прасол скотину не покупал, по ярмаркам не приценивался, с поляками не общался, а сидел у себя на хуторе и чего-то там кумекал. Урядник полюбопытствовал и зашел поговорить. Не фальшивую ли монету чеканит приезжий? Верномудров предложил гостю рюмку водки и завел долгий разговор. Выяснилось, что он поп-расстрига, лишен сана за коммерческие операции «с душком» (проще говоря, давал деньги в рост) и теперь хочет начать новую жизнь. Капитал у него есть, но небольшой; боится ошибиться. Бывший священник попросил у гостя совета. Обещал взять в долю! Разговор вышел мутный и неправдоподобный. Полицейский почесал в затылке и отправился к жандармам. Глансенштерн как узнал про бывшего попа, сразу вспомнил циркуляр насчет Южикова. Спросил: косит ли прасол на левый глаз? Урядник ответил, что сказать затрудняется, поскольку Верномудров был в синих очках. Штабс-капитан тут же телеграфировал в Плоцк Лыкову.

Хутор прасола хотели взять под наблюдение, но это оказалось невозможно. Дом со служебными постройками стоял на окраине огромной Рудной пущи. Напротив перекресток двух местных шляхов, в четырех верстах – станция железной дороги. Кроме пущи, других лесов вблизи нет, все поляки свели на дрова. Не поставишь же филера в чистом поле. И землянку в чащобе не выроешь. Лыков проехал мимо взад-вперед, убедился, что подступов к дому нет, и решил пойти в разведку. Жандарм пытался отговорить столичного чиновника, но не преуспел. Алексей Николаевич загримировался под коммивояжера по продаже швейных машин, набил портфель рекламными бумажками. Приклеил «шпанку» – короткую бородку модного фасона. Сунул в кобуру браунинг. Попросил жандармов спрятаться за ближайшим кустом – вышло аж в трехстах саженях. Мысленно перекрестился и отправился к попу-расстриге. Для маскировки сыщик нанял бричку с местным фурманом, которого знала вся округа.

Он соскочил с брички перед крепкими воротами и властно стукнул в них кулаком. Открылась калитка сбоку, и выглянул молодой русский парень простоватой наружности.

– Ась? Вы, пан, по какой надобности?

Увидев, что собеседник его совсем юн, Алексей Николаевич тут же сменил тактику.

– Тебе на военную службу-то когда, детинушка?

– Я освобожденный, – растерянно ответил тот. – А чево?

– Не хочет твой хозяин машинку швейную купить? Хорошая машинка. Я ему рассрочку дам.

– Эвона… надо его самого спросить.

– Так пусти меня, я и спрошу.

Парень замешкался, тогда Лыков нагло отстранил его и вошел сначала во двор, а потом и в дом. Юнец семенил следом и что-то бубнил, но незваный гость не обращал на это внимания.

Алексей Николаевич шагал по длинному коридору на свет, и тщательно осматривался. Вот кухня, вот сени, из них две двери. В которую зайти? Он толкнул левую и оказался лицом к лицу с рослым мужиком свирепой наружности. Тот стоял в центре большой комнаты и удивленно смотрел на вошедшего. Что-то сообразил и сунул руку в карман.

Сзади Лыкова наконец-то догнал парнишка и сказал верзиле:

– Вот.

– Что вот, Петька? Ты кого привел, сукин потрох?

– Эта… дядя Ваня… машинку он продает.

– Какую, к лешему машинку? – заревел «дядя» и шагнул к сыщику. Мигом он извлек из кармана большой нож, поднес его к лицу коллежского советника и сказал: – Замри.

Тот застыл. Острое лезвие покачивалось в полувершке от его горла.

– Вы чего, уважаемый? – сиплым голосом проговорил питерец. – Я действительно машинки продаю. Могу «Зингер», могу «Кайзер» или «Пфафф»; какую хошь через меня легко приобрести. Вы чего желаете? И скидку дам, и рассрочку… на полгода.

Он сглотнул и добавил тем же неестественным голосом:

– Больше чем на полгода не могу… это надо в Плоцк ехать, они могут.

Детина внимательно разглядывал сыщика: по всему смахивало, что это уголовник-рецидивист. Нож держит уверенно, взгляд недобрый…

Вдруг бандит схватил Лыкова за «шпанку» и сильно дернул. И борода оказалась у него в руках. Петька ахнул. А сыщик развернулся и во всю прыть бросился прочь из комнаты. «Дядя Ваня», сыпля матерщиной, погнался за ним. Ситуация была для Алексея Николаевича смертельно опасная, но при этом еще и дурацкая. Чтобы вынуть пистолет, снять его с предохранителя и дослать патрон в патронник, требовалось не менее двух секунд. А где их взять? Бандит дышит в спину и уже занес свой страшный нож. Чуть замешкаешься, и конец. Не видать мне статского советника, с мрачным юмором подумал Лыков и поднажал. Он летел в кухню, где, по пути в гостиную, ему попалась на глаза нужная сейчас вещь. Очень нужная, прямо позарез… Все заняло несколько мгновений. Сыщик добежал до кухни, схватил со стола тяпку, которой хозяйки рубят капусту для засолки, и с разворота нанес ею удар. Он бил не глядя, но попал удачно. Острое полукруглое лезвие угодило бандиту прямо под ухо. Тот пошатнулся, выронил нож и захрипел, между пальцев у него показалась кровь. Убил, подумал коллежский советник; я ж ему сонную артерию чиркнул… Тут примчался испуганный Петька.

– Дяденька, вы кто?

– Ну-ка, щенок, взял его и на улицу! – приказал Лыков. Вдвоем они подхватили обмякшее тело уголовного и быстро потащили за ворота. Там Алексей Николаевич уложил раненого в бричку и осмотрел шею. Живой, собака! Лезвие рассекло мышцы шеи, но артерию не повредило. «Дядя Ваня» был ошарашен, но скоро должен был прийти в себя. Питерец связал его и велел фурману мчать что есть духу до засады жандармов. Парня он оставил при себе, чтобы не вздумал помогать сообщнику.

Теперь оставалось ждать. Чтобы скоротать время, Лыков на скорую руку допросил Петьку. Начал он суровым голосом:

– Что же ты, дрянь, с бандитами связался? Или креста на шее нет?

– Есть крест, – чуть слышно ответил парень и показал его.

– Ну? Объясняй!

– С голодухи я. Мамка померла, батя опился до смерти. Куда иттить? Чем себя содержать? А тута одни паны, им на нас плевать…

– Значит, только в убийцы тебе дорога? – гаркнул коллежский советник. – К честному труду душа не лежит? А в Сибирь на каторгу – лежит?

Петька совсем скис.

– Быстро говори все, что знаешь. Сашка Поп где?

– Александр Нифонтович уехали.

Сыщик расстроился. Ведь едва-едва не взяли змеюку. С другой стороны, если бы Южиков был в доме, чем бы это кончилось для него, Лыкова?

– Давно он уехал? Когда вернется?

– Вчерась в ночь. А вернется, нет ли, мне не ведомо. Я у них в услужении: дрова колоть, воду таскать. За пропитание, денег мне не плотят.

– А это кто был, что с ножом за мной гонялся?

– Дядя Ваня. А кличка ему промеж своих – Черкес.

– Иван Аринкин? – вспомнил розыскной циркуляр коллежский советник.