Томление духа

– Я в милиции был… Теперь на пенсии по выслуге лет.

– И работаешь?

– Адвокатом…

– Короче, в суде. Нам всё равно – прокурор ты или судья. Я этого пса, который у тебя там живет… – он покосился в сторону умывальника, – сразу предупредил, когда скандал у вас вышел. У нее, говорю, сын прокурором работает…

– Адвокатом…

– Не вижу разницы. В суде… Он, говорю, тебя приедет и размажет по стенке. Ты его, говорю, пока что не знаешь…

Карась принялся было мастерить цигарку, Ножовкин предложил сигареты. Они закурили, вышли на крыльцо.

– На табак перешли, на самокрутки, – продолжал Карась. – На сигареты денег нет. Скоро самосад разводить будем с этой жизнью. Но ладно об этом. Ты этого козла… – Карась косился в сторону бродящего по огороду Прибавкина. – Если что скажет, прижми сразу. Тебя учить не надо. Ты прокурор. Сделай ему по ушам, чтоб не крякал… – Карась икнул, выпустил дым. – Если что, мы его сами прижмем…

Взор у него вдруг помутнел, и тело, как видно, совсем размякло. Вот и поговорили.

– Давай-ка я тебя домой отведу, – решил Ножовкин, пытаясь удержать вдруг потерявшее упругость тело соседа.

– Я сам, – встрепенулся тот. – Давай, Серый. Поплыл я…

Ножовкин закрыл за ним калитку и вернулся в дом. Матушка, свернувшись калачиком, лежала теперь на постели поверх одеяла.

– Проводил? – спросила она.

– Давай, говорю, доведу до дому – не хочет.

– Дойдет. Не маленький…

– Постарел…

– Я думала, вы друзья.

– Мои друзья все в деревне жили. А с этими я здесь познакомился, в школе…

– Ничё не помню…

Они замолчали. У Ножовкина не выходил из головы ремонт. Надо бы то, надо бы это. Вспомнился ремонт бабкиного двора, случившийся давным-давно – лет пятнадцать назад. Дворовая стенка вместе с крышей сдвинулась в чужой огород, а времени было в обрез. Что делать? Билеты уж куплены – ехать завтра! И бабку жалко! Но без разбора крыши не обойтись. Удалось правда обойтись без тягомотины, поскольку под дровами оставался от дяди здоровенный домкрат. В соседнем огороде Ножовкин выкопал углубление, чтобы можно было поставить в него домкрат – под углом к забору. Одним концом упёр в него брус, другую часть установил под карниз к забору. Получился треугольник. Заплот двигался к прежнему месту. Трещала крыша, щелкали старые уплотнения. Но вот винт у домкрата дошел до предела, а забор пока не вернулся в исходное положение. Ножовкин подпер его другим брусом, освободил домкрат, подложил под него чурку и продолжил крутить винт.

Раздался грохот, Ножовкину показалось, что случилось непоправимое. Но всё оказалось замечательно: поперечное бревно встало на место. Рубероид, когда-то положенный на ушедшую в сторону крышу, порвало под досками на полосы. Пришлось отрывать доски, сбрасывать с крыши остатки рванья, потом стелить новый рубероид и укладывать доски. Под конец, наложив брус, он сшил воедино обе слеги, чтобы вновь не ушли в чужой огород.

С опаской он ослабил домкрат – будет ли стоять крыша?! Ведь сдвинут весь двор, включая поленницы дров. Но страх оказался напрасными: крыша с забором стояли надежно.

Потом, приезжая в гости, он спрашивал – стоит ли двор, не повело ли опять в огород…

– А чё ему сдеется? – отвечала бабка. – Стоит…

Ножовкина теперь мучил главный вопрос: жив ли домкрат? Ведь столько лет миновало…

– Мама, – подал он голос, – нам бы домкрат раздобыть.

– Для чего?

– Дом поднимать.

– О господи! Для чего его поднимать-то?! Пусть так стоит.

– А если он даст осадку? Начнем копать – и того…

– Теперь поняла. Может, поспрашивать у кого?

– У бабушки был. Я баней у тебя тогда занимался – на Пушкина… Может, помнишь: она пришла и давай плакать, что двор к соседям уполз. Домкрат хороший, поднимал замечательно…

– У неё-то откуда взялся?

– Так это… Егорыч припёр откуда-то. Потом переехал с семьей, а домкрат остался.

Мать тяжко вздохнула. Опять заботы.

Ножовкин меж тем продолжал планировать:

– Всё равно к нему собирался. Бабоньку заодно навещу…

– Ну, сходит, сынок. А я не пойду… Вот как так можно? Два дитя, две кровинки… Одного любит, другого – нет.

– Навестить охота.

– Тяжелый он, наверно, домкрат.

– Было б чего нести…

Близился вечер. Ножовкин, накинув куртку, взялся за дверную ручку.

– Смотри там, не напивайся, – учила мать. – Лужи кругом.

– Доберусь как-нибудь. Не беспокойся.

– Заночуешь, может…

– Вернусь.

– Бутылку с собой не бери – пусть они угощают.

– Не буду…

Ножовкин вышел из дома, постоял у ворот с минуту. Потом, обогнув магазин с другой стороны, вошел в него и купил бутылку водки и пару шоколадок. Одну – для бабушки, вторую – для дядиной жены. Не с пустыми же руками идти в гости…

Смеркалось. Сергей Александрович шел улицами поселка, огибая громадные лужи и стараясь не испачкать начищенные ботинки. Он думал про дядю – тому доходил седьмой десяток. Ножовкин помнил его с раннего детства и звал попервости Лёлькой. Тогда это был молодой парень. Временами он появлялся в бабкином доме – в Нагорном Иштане, и делалось весело. Ножовкина щекотали какие-то девки, целуя в щеки и губы, и он украдкой утирался. А то кидали под потолок дядькины друзья.