Погрешность

Сегодня небо кричит о любви, о которой кричать нельзя.

Ему говорят прекрати, постыдись своего колоризма.

Оно пожимает плечами: голубое, ни дать, ни взять,

И назло подключает к процессу новые призмы,

Преломляя в цветную любовь (спектр) солнечный луч,

Прерывая недели душного монохрома,

Оно протестует против завесы туч,

Оно протестует против белого дома,

Оно открывает пространство с лозунгом «viva la vi!»

И возмущенно ревет, угрожая расколом,

Сегодня небо кричит о любви, признается в любви:

Я безумно влюблено в солнце, хотя мы с ним одного пола.

А у меня от ног остались только палки,

И от лица штрихом остались только скулы,

Я не была прямой – всегда была сутулой,

И от спины моей осталось колесо -

Не то, чтобы мне грустно, а скорее жалко,

Что за куском отвалится кусок,

Пока я не рассыплюсь, как крупицы,

Крупицы соли по полу, по столу.

Я в глубине хотела по-простому,

И не осталось вовсе глубины,

Теперь не знаю на кого мне злиться,

И на кого чернилами вины

Мне разливаться до конца.

Штрихами скулы – пол-лица,

Чернила – жалко,

Спал кусок

Палка палка

Колесо

Вот и вышел человечек

Так овцы создают мир.

Белых – на облака, чтоб они

Облегали небо,

Разбившееся на

Целых два полушария,

Чтобы лягали друг друга, тогда

Разбрызганная вода,

Данная им напиться, порождала бы дождь.

Черных – в пыль, в сажу, в землю,

Чтоб не уплыл человек в ливнях от белых овец,

И чтоб разношерстные не мешали бы

На двух полушариях

друг дружке,

Скажем,

Как в две громадные земные подушки

Овец

разбивают в два разных стада

Итак, они – венец

Мироздания.

И так овцы создают мир.

Рельсы – разветвленные пути

Телами серебристых диких змей -

По их спинам «ласточка» летит.

И чем быстрее, тем, увы, больней.

Змеи оплетают города,

Пропуская слишком мощный ток.

По их спинам едут поезда

На запад, север, юг или восток.

В камне, черноземе и песке

Змеи серебрятся, и в тоске

Отражает неба холод сталь.

Отражает неба холод сталь.

Змеи заползают под мосты,

Под тени электрических сетей.

Мысли их прозрачны и пусты -

Слишком много видели смертей.

Слишком долго и давно ползли

По землям и границам разных стран.

Их потом заменят корабли -

Змеям не подвластен океан.

Рельсы, заплетаясь, иногда

Меняют направления дорог.

По их спинам едут поезда

На запад, север, юг или восток.

И в переплетениях путей

Они напоминают диких змей.

В камне, черноземе и песке

Серебрятся змеи, и в тоске

Отражает неба холод сталь.

Отражает неба холод сталь.

Металл на солнце греется, блестит,

И, кажется, растает от колес.

Змеям невозможно уползти.

Иначе по чему бы поезд вез

Нелепых пассажиров или груз -

Посылки разных городов и стран.

Стучат колеса, напевают блюз

О том, как змеям нужен океан.

В камне, черноземе и песке

Серебрятся змеи, и в тоске

Отражает неба холод сталь,

Отражает неба холод сталь.

Жизни кадры

Рады

Отдать.

Как бы

Всучить первопопавшемуся гражданину?

Изощренно

В карман бы его штанины

Уложить, убаюкать там,

Фотокарточки не упустят ваши

Даже

Премиленьких укороченных юбок дам.

И как вам не страшно,

Что вы в заутюженных

Брючонках жить будете?

От южных

укрАинских шаровар

До панталон европейских

Будут ходить, словно товар;

Лежать у кого-то будут

Словно в архиерейских соборах

фрески,

Ваши, немного милые, чуточку резкие,

физиономии.

Мухи бились об лобовое.

Холодные реки красных огней

Вдаль как память минувших дней,

Застревали бесшумным воем

В горле, скапливаясь комком.

Если думать, то как и о ком?

Если плакать, то в чем причина?

Если падать, точно ли вниз?

Это жизнь или мой каприз

Режет ножиком перочинным,

Чтоб зашить там внутри родное,

Чтоб расширить полость души?

Шагать под небом, над землей, по головам

Возвышенно-легко, но, если честно,

Я часто чувствую себя не к месту,

Несвоевременно, не тем, не там,

Как мокрый снег пятнадцатым апреля.

(И это называется весна!)

Поэтому и пью на самом деле.

Зато потом в своих похмельных снах

Я вижу нереальные картины.

Но страх от неизбежности тоски

Мне больно давит в области грудины,

Как внутричерепное на виски.

Зато пока достаточно легко,

Зато пока смеяться очень просто,

И в диалогах фильмов слышать тосты,

И пить за то, что завтра далеко

Утро по голове мешком

Шок -

Голуби ходят пешком!

Лапками в толще пыли

Как будто забыли,

Что на спине есть крылья

В помойке с дурным запашком

Сизые неуклюжи

Пьют воду из грязной лужи

Послушай

Хотя бы одним ушком

Голуби ходят пешком!

Тупицы

Как будто забыли,

Что не крысы, а птицы

Крысы ли, птицы, или?..

Беда

Пустуют карнизы и провода

Когда -

Шок -

Голуби ходят пешком

Как всегда

Птицы заняли провода,

Перелетают на них с карнизов,

Собирая крыльями пыль.

Как всегда

По ночам замерзает вода,

И я выбираю капризно

Литературный вычурный стиль.

Что до птиц -

Это почерк больших столиц:

Они короли бетона,

Они покорили сталь.

Мир частиц,

Где все – до губ и ресниц,

До букв на дверях вагона

Обозначают словом «деталь».

Хлеб кроша,

Кормят птиц и бездомного алкаша.

Город живёт в деталях,

А в целом совсем не живет.

Стих как шаг -

По проводам душа

Шагает в стекле и стали

И с птицами что-то поет.

Неистово

Пятнистое

Небо за облаками.

Пегий космос

Смотрит на нас.

Видимо, Бог его забросал бесплодных работ бумаги комками.

И забыл про все

Веки сомкнув, не жалеючи глаз.

А мы

А что мы?

А мы любуемся этим хаосом,

Этим патетическим

Беспорядком,

А что же если,

гипотетически,

Космос – де факто кляуза

На того, кто выше,

Чьи старания исчезли,

Когда он запустил нашу планету

С размаху в бездну.

А мы теперь огненно-рыжие,

Ярко-белые точечки видим,

Слышим

Слова других: я в эту

Звездную ночь

Не знаю, как выжил:

Так красиво

Неистово

Пятнистое

Небо.

Солнце делает в луже

Оборот в две тысячи слов -

Ровно столько нужно,

Чтобы высчитать сумму годов.

Числа хотят отчего-то

Перевалить за три.

Вокруг меня страшный гогот

Прошу, эту дверь – запри.

От него мне становиться тошно

Точно каждый годик скребет

Стенки кишки подвздошной

Или с тоски каждый пьет -

Хочет перевалить за три.

Я закрываю дверь.

Обои вначале сотри

Потом брезгливо отмерь

Своего тела рост,

Затем из паркета сооруди

Свой гроб, теперь – на погост.

Путь очень прост – другого и нет пути.

Спи, старуха.

Пусть земля тебе будет пухом.

И, как пледом, укроют листья

Одеялом – пушистый снег.

Запусти в него тонкие пальцы,

И браслеты оденут кисти,

Коркой льда из стеклянных век

Ляжет холод в твои глазницы,

И мороз попроси остаться,

Не дай бог он в тебе растает,

Что старик над тобой листает

Кровью писаные страницы,

Он молитвенной колыбельной

Убаюкает, успокоит.

Точный адрес.

Письмо в небо

Пишу ручкой,

Ведь нет у них электронной почты -

Было бы нелепо.

Все вопросы, кучкой,

Сложу, упакую в конверт,

Ночью – обязательно

ночью

Не раньше восьми – чтобы стемнело -

Отправлю.

Все, что иносказательно – к черту,

В небо – прямо, просто.

Небо – рядом, ростом

кто побольше, наверно может разглядеть,

Весь божественный круговорот.

А если по прошествии пары недель не ответят, видимо, письмо затерялось где-то у небесных ворот.

Отправлю еще – не страшно.

Главное – вопросы,

Ответы – после.

Мари,

Доживи до зари.

Нынче рассветы не рано,

Солнце почти не горит.

Серо, тоскливо, погано…

В лужах плывут фонари.

Мари,

Проснись и смотри –

Здесь ничего нету ярче

Дурацких рекламных витрин.

«Чего тебе надобно, старче?..»,

Что тебе нужно, старик?

Мари,

Не пей, не кури.

Как много ненужного дыма

В воздухе грязью парит!

Ведь русские зимы – невыносимы,

Если без света внутри.

Мари,

Днём чувства – запри.

Ночью мечтать (чуть-чуть же?..) –

Стены во сне глухи.

И – не придумать лучше –

Себе посвящать стихи.

Вороши воробушек

Что в душе останется

Вороши вошел

Раз

Разводя не кланяться

Разводя водили нас

За нос и занозы

Насажали в пальцы

Злые постояльцы

Вороши воробушек

С постояльцев станется

Вороши вершины

Раз тебе так нравится

Раз в Тибет кувшины

Отнесли красавицы

И остались маяться

На его вершинах

Вороши воробушек

Шум под сердцем – море. Он

Тоже что и кажется

Также как история.

Повторяя вяжется.

Вороши воробушек

Все во мне пустое.

Вороши

Лет сто я

Не мела души.

На заре Петухи кричат:

«Рококо, рококо!»

Правда в газете «Правда»:

„Правды не надо

Равно

Как и всего что касается лжи.”

Рвано написано, без запятых и проч. и проч. и прочь.

Вы спросите: как теперь жить?

Стоит признать: весело.

Странное обстоятельство случилось однако.

Заявление было

Курьезно

Воспринято. Посчитано добрым знаком.

И лодочкой плыло,

По улыбчивым радостным рылам,

В охапку собравши всех.

Все и правда там оказались.

И правда сказала:

Да родиться потомство, и потомство потомства, и дети детей, и будем плодиться, и станет нас много, ибо правда – над всеми.

И правд теперь много.

А лодка одна.

У меня на лбу

Вырос третий глаз

Вырос поперек

Меж надбровных дуг

Он открылся весь

И увидел все

И теперь совсем

Не нужны очки

Цветом как тапас

Видит между строк

Видит даже звук

Отличает спесь

Видит то да сё

И ему как всем

Капают в зрачки

Окулист сказал

Я не окулист

Протерев глаза

Заполняет лист

Психотерапевт

У меня на лбу

Вырос третий глаз

Вырос поперек

Меж надбровных дуг

Хор

Пел

Но – не в укор

Этому несчастному -

Он корпел

Над маленьким кашлем, застрявшим в его глотке.

– Послушай, будто все мы не в одной лодке,

будто мы тебя не поймем и линчеванием доведем тебя до крайнего изнеможения! —

Все репетиции обратились в ничто, из-за этого паршивого

Жжения.

У бедняги першило

В горле и он не мог открыть рот и начать петь

с другими хористами,

Ведь, если он захочет издать хоть один звук,

Лихорадочный кашель разобьет симфонию вдребезги.

Все время губы его были сомкнуты.

А Бремя, павшее ему на плечи -

никто не заметит.

Легче! Сказать, что, молчавши, он никак не помог. Легче! Сказать, что кашель -

Не страшен.

А его носитель, пытающийся с ним совладать, бесполезен для хора.

Но такого бездумного гнусного вздора мне не доводилось слышать никогда ранее.

Послушайте! Прошу вас посмотрите на этого беднягу!

Иначе его старания,

Иначе его страдания,

Давшие звук всему музыкальному организму, обессмыслятся.

И красками мир насыщен,

И ноги худы и голы,

И стопы от улицы чище,

Чем дома от пола.

И сладок цветущий клевер,

А щавель – лимонно-кислый.

И сборник открыв, как двери,

Читаю мысли

Иосифа. Запах липы,

Жужжание насекомых

Время лишает скрипа,

Значимости. Знакомых

Память рисует лучше,

Чем те, наверное, были.

И забывает тут же,

Как забывают о пыли.

Она покрывает вещи,

Становится вдруг весомой,

Собой заполняя трещи-

Ны, ямочки и засовы.

Память подобно в мозге

Перегружает сети

Нейронные, как повозки.

Свободны отчасти дети

И те, кого принято нами

Считать дураками.

Плакала и летала,

Страдала, как Фрида Кало,

Как Фрида Кало, любила

Покрепче слова и напитки.

Фрида любила текилу

И ярких цветов накидки.

Жила в бесконечной пытке

От гипса, кресла и трещин.

Фрида любила женщин

И иногда мужчин.

Йо сой комо эль чилле верде

Любить было больно и вредно.

Прощай, Диего Ривера.

Ругалась, пила и ревела,

И в глубину морщин

Штрихами ложились краски.

Фрида любила красный

Социализм и маслом

В холсты превращала гипсы.

Кало – почти Калипсо.

Хромая богиня с тростью,

Тело над хрупкой костью.

Краски под хрупкой кистью -

Перья, цветы и листья

Тропических джунглей и птиц.

Она рисовала лица -

Губы, глаза и ресницы,

И с женщиной в страстном танго

Краской мораль наизнанку

Безумно, смело и ярко

До мексиканских границ.

Па-а-азвольте!

Если при каждом вольте

При каждом ватте

Какой-то мужчина приличный

Стряхивает пот со лба,

Ну нате! – молва фабричная

Так скора.

Я лично, сам за себя и за всех заодно

Говорю:

Мужчина, посторонитесь, дорогу

машинам – они, мужчина, за вас – и за всех!

С порогу кричу всем рабочим – свобода! К Простору жмитесь, толпа!

Теперь!!

ТЕПЕРЬ!!!

Теперь за нас они все сделают сами,

А пот со лба,

Будет стирать мужчина только и только тогда, когда не в силах будет

Разобраться в своих высокоскоростных и нано-передовых правах.

Так грустно, что хочется закурить.

Ничего, Бродский тоже

Любил папиросы.

И с пеплом на ветер бросал стихи.

Собственно, каждый может

Принимать погрешности за грехи

И задавать вопросы,

Что до безгрешности – то

Нечто абстрактное как

Когда говорят «потом»,

Или пытаются вслух

Произнести твердый знак,

Но ничего, может и я

В прошлой жизни была повелителем мух,

Не принимая погрешность,

Воды стоят,

И я погружаюсь в нежность,

И горьким клубится дух.

Так грустно, что хочется биться лбом

О кирпичную стену,

Как в детстве сорваться с веток

Кубарем, кувырком

И разодрать колено,

Что до моих заметок -

Они никому ни о ком,

И может в них нет никакого смысла,

Тем более, нету шарма,

А все же – лучше, чем числа

Тем более, лучше, чем шрамы.