Горизонт края света

Ближе к полуночи в кустах начал клубиться туман, он путался в высокой траве, наплывал полосами и становился всё гуще. Лёша заглушил мотор, вздохнул и сказал, что ночевать можно и в палатке: всё равно идти по реке нельзя – напорешься из-за тумана на какой-нибудь камень, сядешь на мель или пробьёшь днище о неприметную коряжину. Так чем под лодочным тентом устраиваться, уж лучше в палатке – просторнее и комфорту побольше.

И опять я долго не мог уснуть. Возился в жестком кукуле[6 - кукуль – эвенский меховой спальный мешок], думал о том, давнем веке, о бородатых русых людях с серыми глазами, потом тихонько, чтобы не разбудить Лёшу, выкарабкался из палатки. На берегу я уселся на серую коряжину и стал вглядываться в полосы тумана. Их уже золотил близкий рассвет. Одно туманное облачко неожиданно приняло странную форму: будто маленький важный старик неспешно шествовал по тихой глади присмиревшей Пенжины. Он чем-то напоминал старинного камчатского князца Иктеню. Его я сделал одним из героев своей повести, которую сочинял после работы. Никто об этом не знал, я почему-то стеснялся рассказывать о том, что занимаюсь сочинительством.

Я вернулся в палатку, достал из рюкзака толстую коричневую тетрадь, снова вернулся на коряжину и открыл первую страницу.

Мельгытанги – огненные люди

(Начало повести И. Анкудинова)

В тот день Иктеня, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, обходил стадо своих оленей. Долго ходил – от кухлянки парок стал подниматься. Устал Иктеня смотреть на оленей, глаза заболели от мелькания копыт, рогов, спин. Он остановился, надвинул малахай на брови, резко крикнул пастуху Кутувье:

– В, откан кыетги коен![7 - Иди сюда! (корякск.)]

Кутувье не подошёл – подбежал. В глазах собачья преданность, только что носки торбасов у князца не лижет. Ещё бы! Старик обещал дать ему за работу трёх важенок. Значит, в месяц Колуооль-кулечь, когда станут реки и падёт снег, ему будет позволено вернуться в родное стойбище и отдать выкуп за невесту.

– Больные олени есть?

– Не видел, – схитрил Кутувье, хоть и знал: несколько важенок сбили копыта об острые камни, а это может бедой обернуться: начнется нагноение – и погибнут олени. Но скажи об этом хозяину – выгонит, перед родичами опозорит: не углядел, дескать, – ленивый да сонливый, такому и себя-то не прокормить, не то что жену и детей.

Иктеня засопел.

«Жалко, однако, хорошего олешку на еду переводить», – подумал он. Но очень уж ему хотелось власть поесть нежного мясца, пососать костного мозга, да и лым-лыном – оленьей жилой давно не баловался. Он представил, как долго-долго пережевывает её длинные эластичные пластинки, перекатывает их на языке, всасывает сладкий сок – и даже зажмурился от предвкушаемого удовольствия.

Однако князец был прижимист. Для него заколоть оленя – всё равно что палец себе отрубить. И потом, чем обширнее его стадо, тем он богаче и, следовательно, больше почета и уважения от соседей. Но в стойбище давно ждали свеженины, людям приелись юкола и квашеная рыба. Потому Иктеня пересилил себя и, обречённо махнув рукой, крикнул Кутувье:

– Зааркань хора, какой постарше, и к юрте приведи…

Пошёл Иктеня назад. В кустах тальника заметил следы. Должно быть, какая-то женщина ходила тут в лёгких торбасах. Уж не хозяйка ли леса Нонгаач?

Князец, присев, опасливо тронул рукой неглубокую вмятину в снегу. Ва-а, точно: она, Нонгаач! Снег, осыпавшись, спрятал след. Сверху остались крестики, похожие на отпечатки сорочьих лапок. Это не сулит ничего хорошего. Плохая примета! Когда духи леса приходили в тундру, они обычно приводили за собой духов беды.

Иктеня решил никому не говорить про Нонгаач. Может, ничего дурного и не случится. Зачем зря людей пугать? Но на всякий случай надо бы жертву духам принести: «Ваио коинг якнилалу гангева» – «На тебе, да и нам что-нибудь пошли», конечно: доброе взамен злого, и не сердись, Кута[8 - Кута – божество], не посылай больше зловредную женщину Нонгаач, пусть она в своей юрте сладким сном спит. За это князец решил надеть на жертвенный кол голову оленя – любимое лакомство Кута.

Иктеня подошёл к юрте и, не отряхивая снег с нерпичьих торбасов, ввалился в жилище. Ни на кого не глядя, он молча взял из угла копье и краем глаза заметил, как радостно переглянулись женщины: поняли, сегодня на обед будет оленья свеженина! Скупой хозяин редко кормил их досыта. Питались звероядиною, околевшими на дальних перегонах олешками да рыбой, взятой у береговых коряков.

Коряки разделялись на оленных и сидячих, которые жили вдоль рек в бедных тёмных землянках. А оленные люди на одном месте долго жить не любят – кочуют со своими табунами по всей северной части Камчатки, нередко заносит их даже во владения Канмамутея – на Чукотку. Он у чукчей считался верховным вождем, и они его во всём слушались. Не нравилось Канмамутею, когда чужие входили на его территорию. Тундра велика – ни конца, ни краю не видно, а вот, поди ж ты, определил чукотский владыка границы, и сородичам Иктени приходилось с этим считаться.

Коряки не в пример чукчам росту маленького, сухощавы, и в боевых искусствах слабее. Они предпочитали избегать стычек со своенравными соседями: худой мир лучше доброй ссоры. А вот своих береговых сородичей не стеснялись: выхвалялись перед ними, гордились, считали ниже себя – ведь сидельцы получали от них оленину, шкуры для одежды, меха на наряды. Когда в какой-нибудь острожок[9 - острожок – в значении: поселение] приезжал на упряжке пастух, пусть даже самый бедный, но – пастух оленей, все – и стар, и млад – выбегали ему навстречу, довольствовали во всем, выполняли всякое его желание и сносили любые обиды. Вот как почитали оленных людей!

Айга, самая младшая жёна Иктени, родом была из береговых. Её, четырнадцатилетнюю, отец отдал князцу за свои долги. Прикрывая чумазую мордашку, она, как и другие жены, исподтишка глядела на своего повелителя.

Иктеня, не удостоив женщин взгляда, выбрался наружу и сразу увидел, как Кутувье, ловко размахнувшись, захлестнул чаут[10 - чаут – аркан] на рожках бычка-клеупечвака[11 - клеупечвак – молодой олень].

– Несчастья, одни несчастья! – подумал старик. – Здоровых оленей приходится забивать, эх-хе!

Он заметил, что клеупечвак прихрамывал – значит, рано или поздно погиб бы от болезни копыт. Князец облегчённо вздохнул и, подняв копьё, быстро засеменил к оленю. Перья на древке угрожающе встопырил ветер.

Не смотря на старость, Иктеня частенько упражнялся в метании копья, и не давал покоя своему старшему сыну Якаяку:

– Вставай, лежебока, бери копьё, пойдем состязаться – кто дальше его бросит. Хорошо, в тундре нет сейчас чужих людей, но это не значит, что их нет совсем. Если придут они к нам с дурными намерениями, то надо суметь дать достойный отпор.

Якаяк научился метать копьё, ездить на оленях, арканить хоров. Он, как и другие молодые коряки, знал, что ягель – олений корм заносит снегом глубоко не по всей тундре, и нужно уметь отыскивать новые пастбища. Если ты слабый, то далеко не уйдёшь и ничего не найдёшь. По глубокому снегу к стойбищу могут подкрасться враги – и тут, конечно, пригодится умение защищаться копьями. Без этого оружия даже на обычную разведку новых пастбищ ни один уважающий себя пастух не отправится. По тому, как мужчина владел копьём, судили о его силе.

Когда Иктеня, точно рассчитав движение, ударил бычка в шею, тот свалился на бок, и князец услышал радостный возглас женщин и пастухов: ритуал соблюдён!

Клеупечвак без движения лежал на снегу, быстро черневшим от крови. Голова оленя была повёрнута на запад – хороший знак! Он безропотно поднялся на пастбища мира верхних людей, и это спокойствие сулило спокойствие жизни оставшимся на земле.

Тушу разделали быстро. Жёны Иктени, пряча руки в рукава кухлянок, внимательно следили за тем, чтобы пастухи не съели лёгкие и почки оленя – их любимое лакомство. Куски сырого мяса тут же бросали в чаны с кипящей водой и почти сразу вытаскивали обратно.

Князцу подавали самые жирные куски, и он, сопя, заглатывал мясо, почти не прожёвывая его. Наевшись, Иктеня довольно похлопал себя по брюху, и Айга поднесла ему широкую мозговую кость. Он наковырял горсть белого свернувшегося комочками лакомства и уже поднёс его ко рту, как вдруг в юрту вбежал Якаяк. Беспомощно пошевелив губами, как выброшенная на берег рыба, он наконец выкрикнул:

– Отец! Пришли мельгытанги – огненные люди!

– В своём ли ты уме? – изумился Иктеня. – Мельгытанги живут на Чукотке, сюда им не добраться…

– Они здесь! Их много-много: пальцев на руках иногах не хватит, чтобы пересчитать!

Недаром, ох, недаром Иктеня видел следы Нонгаач – знак ему был: снимайся сместа, кочуй по тундре! Лесная женщина и в прошлый раз привела за собой страшных огненных людей.

Мальгытанги пришли с Чукотки, с реки Анадырь, где стояло их жилище, окруженное укреплениями. Привёл огненных людей человек по имени Морозко. Из волшебных палок бородачей с громом вылетали молнии. Мельгытанги велели отдать им все меха, какие были в стойбище Иктени. Взамен дарили бисер – пригодился он женщинам, вон как красиво расшили кухлянки. И ножи давали, и пальмы[12 - пальм – нож на длинной рукоятке]. Но таким подаркам князец не радовался. Благополучие и свобода его рода могли пошатнуться, исчезнуть, как дым костров в ночном небе. И тогда Иктеня собрал самых верных сородичей инапал на мельгытангов. Их было всего четырнадцать человек, но огонь, вылетающий из чудесных палок, помог пришельцам одержать победу. Они взяли троих самых сильных и знатных воинов в аманаты и пообещали отпустить их из Анадырского острога, если коряки станут исправно платить ясак. Мех был нужен Большому Огненному человеку – царю. Так объяснили пришельцы.

Мельгытанги ушли, и обманул их Иктеня – откочевал на новое место, далеко-далеко, за три перевала, и больше не нашли его огненные люди.

Коряки прослышали, что в том походе Морозка обнаружил на Морошечной реке странные письмена. На кириллицу буквы совсем не походили. По белым плотным листам словно птицы набродили лапками, измазанными чёрной краской. Никто из мельгытангов не понял, что там было написано. Но Иктеня знал, что над теми бумажными листами шаманили желтокожие люди, захваченные в плен бородатыми курильцами[13 - бородатые курильцы – так в старину называли айнов – коренных жителей Курильских островов]. Они обмакивали тоненькие кисточки в густую жидкость и выводили таинственные знаки. Тех иноземцев у курильцев отбили камчадалы[14 - камчадалы – народность, живущая на Камчатке и поныне].

И у камчадалов они тоже шаманили – рисовали странные значки. Не злых ли духов вызывали? На всякий случай камчадалы отобрали у них бумагу и сосуды с черной жидкостью.

Из желтокожих людей, живших в неволе в одном из стойбищ близ реки Ича, вживых остался только один – Денбей его звали. Он тосковал по той стране, где родился, называл ее Ниппония и часто забирался на сопку, как-то чудно садился в траву, скрестив под собой ноги, и неотрывно глядел в сторону востока.

Иктеня решил, что это именно Денбей вышаманил огненных людей. И мысли его совсем смешались, страшно ему стало: зачем так худо встретил мельгытанина Морозку, зачем смеялся над камланием Денбея? Что теперь делать, как быть?

Снова грянул гром, и сам великий шаман трусливо метнулся к пологу, словно мышь от горностая.

Мельгытанги распугали громом и огнем собак, заставили бежать в тундру воинов, выставленных на дозоре с копьями.

Иктеня, распихав женщин, забрался вслед за шаманом в полог. Якаяк растерянно крутил в руке каменный топор и выронил его, как только первый бородач вошёл в юрту. Укутанный до пят в тяжелую медвежью шубу, из-под которой выглядывали блестящие доспехи, он весело взглянул на людей, прищурился:

– Поздорову ли живём?

Быстрые, с огоньком глаза так и сверкали на его сухом чернявом лице. Твёрдо очерченные губы указывали на его непоколебимость и решительность, но улыбка, простодушная, почти детская, выказывала добрый нрав. Но Иктеня, разглядывая незнакомца через дырку в пологе, заметил в его глазах блеск холодных льдинок. Плохая примета: значит, мельгытанин горяч и вспыльчив, сначала снимет голову с плеча – потом помилует.

– Я принёс вам привет от Руси, от батюшки-царя, – продолжал незнакомец.

Тут из-за его спины выскочил толмач[15 - толмач – переводчик], быстро забубнил по-корякски. Все с почтением внимали ему. Якаяк, насупившись, молчал. Лучшие люди его рода, бывшие в юрте, боялись сказать «амто!»[16 - амто – здравствуй! (корякск.)]. Как-то ко всему этому отнесётся Иктеня?

В наступившей тишине все услышали, как князец выпустил на волю злого духа. Мельгытанин, насмешливо взглянув на полог, велел толмачу:

– Пойди погляди! Это кто там воздух портит?