Ветер плодородия. Владивосток

– Спросите его самого. По окончании войны мичмана Михайлова и всех оставшихся в Гонконге матросов англичане доставили сюда, в Де-Кастри. Он служил тут. Потом с Евфимием Васильевичем был в Макао и оттуда весной пришел на китайской шаланде с письмом для адмирала Казакейича.

– Слава богу, – сказал Сибирцев. – А я часто вспоминал его, думал, где он. Опасался, зная, что матросы всюду мрут от простуды и, не дай бог, Собакин погибнет.

– Жив, и обе собаки с ним. Любимцы экипажа.

Вызвали Собакина. Алексей обнялся с ним и, вспомнив плен, избиение Собакина англичанами из-за собак, чуть не заплакал.

– И собаки твои – любимцы экипажа?

– Pets[10 - Pets – любимцы (о животных, англ.).], – отвечал Собакин с видом джентльмена.

– Как ты дошел?

– Путятин купил джонку. Что же не дойти? И вы бы дошли. Вы ему не поддавайтесь, а то он на джонке пошлет вас в Новую Зеландию или в Аляску. Дали мне хронометр, секстан, компас. Я не спешил, знал, что тут льды. А матросы говорят: «Собакин открыл Америку».

– Да, действительно, он обсервации делал, – подтвердил капитан. – У меня есть его карта.

– Путятин адмирал китайского флота, у него пароходов нет, джонок накупил и рассылает их.

– И ты командовал?

– А че не дойти? Какая разница, корвет или джонка? Мы паруса переменили и поставили на той же мачте по-своему. Ветер так же дует. Я видел в Лондоне джонку, поставили в Темзе и показывают за большие деньги.

– А кто на пароходе делал вычисления?

– Сами. Мастер астрономии сам себе как китолов. Смеются, мол, командир над лодкой. Разве это лодка, это корабль. И половина команды была китайцы. Евфимий Васильевич говорил, что у персов флот еще хуже, чем джонки, а он плавал с ними и крест за освобождение Греции получил от короля. Джеки рассказывали в Макао, что такой же крест, как у Евфимия Васильевича, получил отец английского посла в Китае Элгин. Они прониклись, как увидели на шее у Евфимия Васильевича. Я плен помню, и как изгалялись в Гонконге, голодом морили, и как они били меня за собак. Но пока политес соблюдаем чин чинарем.

Итак, на железном корвете в южные моря. Алексей поместился в одной каюте с Масловым. Капитанская мала, Пушкин хотел взять к себе, предложил чувствовать себя в капитанском салоне как дома во всех отношениях, но Алексей отказался.

Кают-компания оказалась довольно просторной, есть небольшая библиотека и фортепьяно, приятное общество собралось к ужину. Офицеры, инженеры, механик, доктор, молод, новичок в этих морях, в войну делал операции вместе с Пироговым в госпиталях в Крыму.

Ночью подняли пары. На рассвете, при безветрии, вышли из бухты в открытое море.

Глава 9. Православный посланец китайского богдыхана

Ранним утром двадцать второго апреля из восточных ворот Пекина выехала вереница из десяти повозок, запряженных мулами, и покатила по запаханной равнине на юго-восток тряской, вымощенной камнем дорогой к морю, на Тяньцзинь, «в места, которые доселе были бдительно и ревниво охраняемы от взоров иностранцев», как записал в своем дневнике архимандрит Палладий Кафаров, возглавлявший эту экспедицию.

Глава русской духовной миссии в Пекине отправился к русскому послу адмиралу Путятину, стоявшему на пароходе «Америка» в заливе Печили, неподалеку от Тяньцзиня, и не допускаемому в Пекин китайскими властями. Еще месяц тому назад архимандрит Палладий и мечтать не смел о чем-либо подобном, живя размеренной жизнью ученого и пастыря небольшой общины православных китайцев и принятого в столице Поднебесной империи.

Многолюдные сборища сановников за последнее время почти ежедневно, кроме праздников, происходят во дворце у императора Китая, богдыхана, как называют его русские. Обычно начинаются с семи часов утра и длятся до обеда. Судя по этому, молодой богдыхан не так слаб, как толкуют о нем злые языки, и далеко не отстранился от дел. Случалось, что и Кафарова, в свой черед, как доверенного, вызывали в Цзун Ли Ямынь, учреждение, соответствующее европейскому министерству по сношениям с иностранными государствами. И даже требовали его ко двору, без права входа в совещательную залу Сына Неба. Оттуда через вход, похожий на ворота, к нему, ожидавшему в почетном помещении, приходили сановники и говорили по делам.

26 марта этого, 1858 года, Кафарову было прислано письменное приглашение прибыть на следующее утро в маньчжурское отделение Верховного Совета, на этот раз не к Запретному городу, а в загородный Западный Летний дворец Юань Минь Юань под Пекином, куда двор переехал с первыми теплыми днями еще в феврале и куда временно перенесены учреждения Верховного Совета с маньчжурскими и китайскими отделениями. В эту пору издревле богдыханы выезжали на природу, к горам, где бьют родники целебной воды. А воды недостаточно в Пекине. Город основан кочевниками не у большой реки, а поближе к горам, подальше от географического центра империи, чтобы не была столица окружена территориями, сплошь населенными природными китайцами, которых завоеватели побаивались. Если в Японии всюду чистейшие горные ключи и реки и вода доступны каждому, а японцы любят мыться, пить воду могут бесплатно и досыта и без разрешения правительства, то в Китае воды немного. Весенней и летней порой двор и правительство наслаждаются водой знаменитых источников и чистым ветром с близких Пекину диких северных гор. Польза природы и всего природного для здоровья известна китайской медицине с древнейших времен, и уже тысячи лет в Китае происходят сборища в защиту всего естественного, созданного природой, и есть даже религия, проповедующая близость человека природе. И у Кафарова есть друг— монах-даос, живущий в горах, в лесу, с которым он во всем находит общий язык.

Приглашение в Юань Минь Юань прибыть к раннему часу, когда и проходят совещания у Сына Неба. В маньчжурское отделение, которое, кажется, вблизи совещательной залы.

К вечеру Кафаров прибыл в окрестности Летнего дворца и остановился ночевать в деревенской гостинице, где бывалый и толковый хозяин, не скрывая досады на чиновников, поговорил с ним весьма откровенно. В Юань Минь Юане, по его словам, царит суматоха. По дорогам скачут со всей страны курьеры с желтыми повязками на рукавах, означающими государственные поручения. Мчат недобрые вести с войны, со всех концов про беды империи. На юге война с мятежниками. В городах все недовольны, всюду восстания, в государстве смятение, на дорогах разбойники нападают на проезжих, грабят в деревнях крестьян и торговцев. Чиновники ленятся и бесчинствуют, сами вымогают и казнят невинных. Преступникам рубят головы, но их все больше. Нарушен порядок жизни, нужный для торговли, хозяйства, земледелия.

Утром отец Палладий подъехал ко времени в своей коляске к внешней стене Юань Минь Юаня, которая тянется очень далеко, охватывая огромную площадь с парками, прудами, разными сооружениями и дворцовыми ансамблями. У ворот ждал его свой человек, маньчжур Суч-жанча, служивший наблюдателем от правительства в должности пристава при русской духовной миссии. Он вручил Кафарову деревянную мерку-пропуск для входа во дворец.

Сердце замирает, когда выходишь в Юань Минь Юань, в это священное обиталище Сына Неба, в это чудо из чудес не только парковой и дворцовой архитектуры, но и всех искусств. Закончен Юань Минь Юань лет полтораста тому назад, в пору расцвета просвещения и военного могущества Поднебесной империи.

При втором императоре маньчжурской династии, Кхан-си, империя вступила в новые торговые отношения с разными странами, в обществе проявлялся интерес к Европе и ее культуре. Европейцы получали все более широкий доступ в Китай. Китай вел войны, обретая новые владения и расширяя свои и без того великие просторы. Земледелие улучшалось, каналы поддерживались в исправности. Всюду, как встарь, возводились плотины, защищавшие плодородные земли, кормящие великий народ, от буйных сил воды.

Даже теперь, в эпоху падения династии и ослабления Китая, многолюдье его населения, крепость нравственных устоев и расстояния великой империи еще спасали Пекин от надвигавшихся бед.

А в эру Кхан-си, по советам и указаниям иезуитов инженеров Жербильона и Прейры, сведущих в артиллерии и фортификации, храбрые маньчжуры одолели русских на Амуре, подвергнув главный их город Албазин правильной осаде, одновременно снося и выжигая все русские городки, заселения и заимки по Амуру, по малым и большим рекам Приамурья и на Сунгари. В Забайкалье, в русском городе Нерчинске, куда маньчжуры подвели большое войско, был заключен мир. Албазин был срыт с лица земли.

А пленных русских албазинцев увели в Пекин. Кхан-си повелел, чтобы им была сохранена вера, а для отправления обрядов священнику, не покинувшему в битвах и беде своей паствы, была предоставлена кумирня, превращенная в православную церковь. Маньчжуры не глумились над храбрыми пленниками, не изнуряли их и не казнили. Их зачислили в Императорскую гвардию в Восьмизнаменное войско, в Желтое, самое почетное Знамя. Они переженились на хрупких, отличающихся миловидностью китаянках и маньчжурках, а священник крестил их жен и детей. Могущественное государство не усматривало в том опасности.

В те времена у русской церкви в Китае существовал грозный соперник в лице католических проповедников, приносивших в Китай свою веру, обычаи, европейскую науку и навыки западного цивилизованного мира.

В шести милях от Пекина, вблизи известного с древних времен священного и оберегаемого источника чистейшей воды, где и при прежних династиях были устроены павильоны для летнего отдыха, Кхан-си на широкую ногу, как он делал все, задумал великолепный Летний дворец с парковыми ансамблями.

Там, где северо-западный ветер всегда чист и ароматен и напоминает вольные просторы земли предков, преемник Кхан-си, император Чен Лун, «поэт с широтой мысли и романтическим воображением, обладавший жестоким могуществом суверена», чей вкус признавали художники, восхищенный полученными из рук своих советников и иезуитов планами и рисунками Версаля, изучил их. Возводимым зданиям и ансамблям Летнего дворца он придал черты французской архитектуры, не отступаясь от твердости и величия китайских понятий, гармонически сочетал искусство далеких друг другу рас. Он все достроил, украсил и объединил в великолепном единстве. Юань Минь Юань – это китайский Версаль, его творец, мечтая о Франции как о земле учителей искусства, и не предполагал, что когда-нибудь сыны Парижа, опьяненные китайской кровью, ворвутся сюда как грабители и поджигатели.

Вот и пруд. Неньюфора[11 - Неньюфора – вид лотоса.] еще не зацвела. Через пруд перекинут горбатый мостик Аллеи наподобие версальских, но между деревьями кое-где нефритовые и фарфоровые башенки, гранитные арки, на искусственных холмиках среди аллей ступени подъемов и спусков, похожие на мосты, цветы на тучных грядках на почве и на воде и опять пруды и прудики с розовыми в летнюю пору неньюфора.

«Ом ма ни бед хэ хом» – «Родившийся на Лотосе» – вспоминается молитвенная фраза буддистов.

Вдали высокая красная стена и над ней золотая крыша. Вблизи мраморные колонны и мраморный фронтон с резными драконами над входом. Мраморный лев с лапой на шаре и мраморная львица, держащая лапу на львенке, который лежит перед матерью на спине. Царит дух древних заветов плодородия.

В опрятном рыцарском помещении Маньчжурского отделения Кафаров, разложив на столе словари, исполняя долг, переводил иностранные бумаги. Их унесли. За красной стеной императорского зала, в святая святых дворца, сейчас богдыхан слушает чтение переводов отца Палладия.

Кафарову тем временем предложен обед. Он поблагодарил и отказался. Мандарины обступили его и занимали расспросами. Судя по этому, его еще не намеревались отпускать.

Сановный мандарин вышел из зала совещаний, передал Кафарову благодарность премьера Юй Чена и сказал, что письма Путятина не останутся без ответа. Путятин настоятельно просит, чтобы Кафаров к нему прибыл. Просьба Путятина будет обдумана. Как и другие его просьбы.

Остались наедине.

– А могли бы вы запомнить слова Сына Неба с той же совершенной точностью, как их запоминают наши чиновные высшие сановники? – спросил любезно мандарин.

Имелось в виду запомнить, не записывая. Можно записать, но позже, дома.

Кафаров весь внимание. В Пекине он девятый год и пользуется доверием, не смеет не считать Сына Неба и своим повелителем.

Надо ждать высочайшего повеления. Путятин досаждал богдыхану, бомбардируя его правительство письмами с настоянием допустить в Пекин, с посулами и советами, намекая на готовность посредничества. Так пусть он докажет на море, не выезжая в Пекин, свою дружбу, а тогда откроются пути. Так мог понять суть дела Палладий.

Ответы послу повезет Кафаров. Формально, в глазах народа, он поедет, чтобы доставить Путятину почту из России, а от него получить мешки с серебром для духовного нашего посольства в Пекине, которое давно сидит без гроша, истратилось и истощилось от безденежья.

Но есть поручение, ради которого Кафарову будет открыта дорога через исстари окутанную тайнами пристоличную провинцию Чжили на Тяньцзинь и дальше к морю. Это поручение дает ему Юй Чен через посредничество пристава миссии маньчжура Сучжанча, который и отправится сопровождающим. Два важнейших поручения Сына Неба к Путятину. О них будет писано. Следует ждать, все объяснится.

…А мулы весело бежали к югу. С тряской дороги спустились на дно высохшего канала, а потом опять поднялись. Земля парила. Пекинские горы исчезли в весенней мгле. Вокруг расстилалась бескрайняя равнина, сплошь запаханная и возделанная, в грядках под пшеницу и гаолян, в садах и деревнях, которые заметны издали по рощам деревьев. Людей множество, все вышли на поля в ожидании вождя, они всюду, как муравьи…

Навстречу попадаются верховые с желтыми повязками и с сумками казенных бумаг.

Переночевали в городке Тунчжоу в гостинице. Стены комнат были исписаны, как и у нас на российских подворьях и станциях, стихами и заметками путников, выражающих то грусть по оставленной столице, то жалобы на тоску по любимым, с которыми слезно расставались. Насмешками над грязью выражали скуку в ожидании погоды для плавания по реке. У ворот гостиницы на ночь была сооружена баррикада из мебели, зажжены свечи в фонарях и всю ночь орали сторожа, лупили палками в доски и не давали спать.

Утром за полями среди серых глинистых берегов стало видно мутную речку, исчерченную отмелями. Несколько лодок идут под парусами. Десяток бурлаков, накинув на левые плечи по короткому коромыслу, тянут вверх по течению сампунку с пассажирами в мандаринских шапках, которые сидят на корме, покуривая трубки.