Наша прекрасная страшная жизнь. Рассказы

ЧЕТВЁРТАЯ ОХОТА

Рассказ

Вечер пятницы – самое блаженное время на неделе. Позади – пять дней каторги. Впереди – два курортных дня.

В пятницу вечером Виктор всегда настроен благодушно. По дороге со службы он заглянул в ресторан «Студенец», клюкнул у стойки сто пятьдесят водочки, запил яблочным соком, а закусывать нагрузочной сизой котлетой предусмотрительно не стал. И вот теперь, наполнив истомившийся желудок домашним наваристым борщом и фаршированным перцем (что-что, а готовила тёща классно!) и попивая чаёк с клубничным вареньем, Виктор удобно откинулся на спинку стула, шуршал газетами и журналами. Самые сногсшибательные новости зачитывал вслух.

Марина убирала-мыла посуду и, как всегда при этом, куксилась – посуду мыть она почему-то не любила. Всё, что ни вычитывал муж, ей не нравилось, раздражало её, вызывало недоверие. Зато Лидия Семёновна – слушательница идеальная: и ахала вовремя, и ужасалась где надо, и переспрашивала то и дело с неподдельно заинтересованным видом. Виктор охотно перечитывал строку или объяснял чудное, заковыристое словцо.

– Вот это да! – в очередной раз для затравки обронил он, глотнул полную ложечку светло-рубинового варенья, не торопясь запил уже остывшим чаем. – Какой кошмар!

– У тебя всё – «кошмары», – ворчнула Марина, глянув поверх очков (очки у неё чудом каким-то держались на кончике носа). – Пейте скорей, мне посуду домыть надо.

– Что там, что там, Виктор? Читай, миленький, читай, – перебила Лидия Семёновна, махнула на дочь сухой веснушчатой ладошкой: замолчи!

– Да вы посмотрите, чего писать начали, а! Вот – о «красном терроре» после революции. Ужас!

Виктор, томя слушательниц, заглотнул ещё две ложечки варенья, сделал несколько крупных глотков, прожевал ягоды. Начал читать:

«Член Учредительного собрания И. И. Котов был вытащен на расстрел из трюма баржи с переломанной ногой и рукой и выбитым глазом… В Екатеринодаре пытают так: жертву растягивают на полу застенка, двое тянут за голову, двое за ноги. Растягивают таким образом мускулы шеи, по которой бьют рукояткой нагана. Шея вздувается, изо рта и носа идёт кровь, жертва терпит невероятные страдания…»

– Постой, постой, Виктор! – Лидия Семёновна во все глаза смотрела на зятя. – Я что-то не поняла. Это что, белогвардейцы так мучили наших?

– Ха! Белогвардейцы! – Виктор злорадно фыркнул. – Белогвардейцев. Белогвардейцев так мучили ваши. И не только белогвардейцев…

Лидия Семёновна поджала губы, но Виктор не дал расцвесть её чувству оскорблённого большевистского достоинства.

– Вы дальше, дальше послушайте:

«В одиночке истязали учительницу Добровольскую, вина которой заключалась в том, что у неё нашли чемодан с офицерскими вещами. Предварительно она была изнасилована. Изнасилование происходило по старшинству чина. После этого приступили к пытке. Сначала порезали ножом её тело, затем щипцами раздавили пальцы на руках… Потом расстреляли.

В Симферополе устраивали заключённым клизмы из битого стекла и ставили свечи под половые органы. В Царицыне имели обыкновение сажать пытаемых на раскалённую сковороду, пилили им кости. В Харькове комендант ЧК Саенко вонзал в тело жертвы нож на один-два сантиметра и затем проворачивал его в ране. Также любил Саенко скальпировать кисти рук…»

Виктор, стараясь подчеркнуть спокойствие духа, хотел, не отрывая взгляда от журнальной страницы, попасть ложечкой в варенье, но промахнулся мимо вазочки – и раз, и другой. Досадливо швырнул ложечку на стол. Мельком заметил: Марина бросила посуду, застыла с тряпкой в руке, поправила очки – слушает. Виктор прокашлялся – в горле запершило – продолжил:

«В киевской ЧК пытаемого привязывали к столбу, потом к нему привязывали одним концом железную трубу. В неё запускали крысу и поджигали в трубе паклю. Крыса вгрызалась в тело пытаемого. В Воронеже арестованных сажали голыми в бочку, сплошь утыканную гвоздями. Священникам натягивали на голову венец из колючей проволоки. А в Полтаве всех священников сажали на кол…»

– Перестань, Виктор! – пискнула Лидия Семёновна, – Да не может такого быть! Ну-ка, дай: в нашем журнале такого не могут написать.

Она схватила журнал, достала из кармана халата очки, вооружила глаза, вгляделась в строчки, забормотала:

«…в Одессе офицеров привязывали цепями к доскам… так… медленно вдвигали в топку… так… и жарили… Других разрывали пополам лебёдками…»

– Какой ужас! Я не могу, не могу… На!

Лидия Семёновна отшвырнула журнал, сняла очки, начала машинально протирать их платочком.

– А, чего только не пишут, – вернулась Марина в своё скептически раздражённое состояние духа. – Всему верить – с ума сойдёшь.

Она с ожесточением принялась драить кастрюлю. Виктор между тем допил чашку, снова наполнил, положил варенье в чай, размешал, отхлебнул с причмоком, отыскал место, на котором прервалось чтение:

«Среди одесских палачей был Джонстон. Он сдирал кожу с живого человека, перед казнью отрезал жертве конечности. С Джонстоном могла конкурировать в Одессе молодая девушка-палач Вера Гребеннюкова (Лора). Она вырывала волосы, отрубала руки-ноги, отрезала уши… В Таганроге на металлургическом заводе красногвардейцы бросили в печь около пятидесяти юнкеров и офицеров, предварительно связав их по рукам и ногам в полусогнутом положении…»

– Помните, Лидия Семёновна, как вы рыдали на фильме о Лазо, когда его японцы в топку паровоза запихивали? А если б вот про это кино снять, а?

И, забыв хлебнуть, продолжил:

«В Екатеринодаре рубили раненых топорами, выкалывали им глаза, отрубали головы. В Благовещенске были найдены офицеры с иглами под ногтями, с вырванными глазами, с вбитыми в плечи на месте погон гвоздями. В Уссурийском крае в 1918 году были найдены трупы чешских солдат. У них отрезаны половые органы, вскрыты черепа, изрублены лица, вырваны глаза, отрезаны языки. Двадцать пять священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо зарыт в землю…»

Виктор захлопнул журнал, бросил на холодильник, зло высказался в сторону тёщи:

– А вы говорите – Иван Грозный! А вы говорите – тридцать седьмой год!

Нега и комфорт пятницкого вечера улетучились. Остро захотелось скандала, ругани. Виктор со злорадной радостью тирана уже глянул было на жену и тёщу, но в самый последний миг обуздал себя, взял в руки – два курортных дня дороже. Он высвободил из-под обеденного столика затёкшие ноги, вытянулих через всю кухню, расслабился.

– Л-л-ладненько… Чего там местная «Правда» опять врёт?

Он взял областную газету, перечеркнул крест-накрест взглядом первую страницу, вторую, третью. На четвёртой споткнулся.

– Ага… Так, так, так… Вот: «Совершили побег два особо опасных преступника…» Ничего себе! «Убили охранника, милиционера. Вооружены пистолетом и автоматом…»

– Никуда я завтра не поеду, – решительно отрезала Марина, – Ни по какие грибы! Мне что, жить надоело? Там по лесу эти бандюги с автоматами разгуливают, а я поеду…

– Ну, во-первых, автомат у них всего один, – как можно жёстче прервал Виктор, – Во-вторых, чего им в лесу делать? Не май месяц. А в-третьих, по грибы мы поедем в любом случае – даже если весь концлагерь у них разбежится.

– Вот всегда ты так! Лишь бы тебе, лишь бы тебе! – в голосе Марины зазвенели тревожные нотки – слёзы на подходе. – Ну не хочу я, не хочу! Я на работе вымоталась, дома дел невпроворот – дай мне отдохнуть хоть в выходные, в конце концов!

Виктор вслушался в себя: так-с, в руках себя держит – твёрд и спокоен. Победа будет за нами!

– Во-первых, идти завтра по грибы мы договаривались ещё неделю назад. Договаривались? Во-вторых, скоро хорошей погоде конец: завтра у нас последний шанс припасти хоть ведёрко грибов на зиму. Так? И в-третьих, милая моя, какие такие особые дела по дому могут быть у женщины, не имеющей детей, а? Обед, как всегда, Лидия Семёновна сварганит. Сварганите, Лидия Семёновна?

Конечно, Виктор понимал – колет он жестоко, но не мог удержаться, да и сегодня затягивать ссору не хотелось: приходилось бить по больному. Марина сдалась, затихла, не ответила, отвернулась к раковине.

– Ну вот и чудненько, – Виктор звучно хлопнул себя по коленям, встал, привычно долбанулся о плафон. – Чтоб ты треснул!

Потирая затылок, пошёл в прихожую, принялся копаться в нише – собираться в поход. Впрочем, всё рыбацко-грибное снаряжение лежало в куче. Виктор для порядка проверил, в рюкзаке ли всякие мелочи – спички, верёвка, ножи, валидол… Положил туда же туристский топорик: не дай Бог забыть! Успокоенный, устроился в большой комнате перед телевизором.

Вскоре к нему присоединились жена и тёща. Сидели молча, впитывали откровения программы «Новости». После сводки погоды («Ага – Москва пророчит вёдро в наших палестинах!») Виктор привычно переключил на третий канал: чем там на этот раз Невзоров запугивает?

«Муж убил свою жену из ревности. Всю ночь в ванной, таясь от пятилетнего сына, распиливал и разрубал на части труп, выносил в сумках на пустырь, закапывал…

Мужчину тридцати двух лет убили дома жена и тёща (Виктор хмыкнул, покосился на своих), потом отрезали ему голову, руки, ноги, половые органы, вспороли живот, вынули кишки и выложили их на красивом жостовском подносе. Убили после того, как застали его насилующим родную восьмилетнюю дочь извращенческим способом…»

– О, Господи, – вздохнула Лидия Семёновна, закуталась плотнее в шаль.

«В канализационном люке найден труп неизвестной молодой женщины. Жертва изнасилована и зарезана, на теле – двадцать две ножевых раны…»

За десять минут никто, кроме Невзорова, не уловчился бы напихать в уши телезрителей столько ужасов и кошмаров. Но, странное дело, смотреть «600 секунд» становилось уже наркотической потребностью. И если в последнее время Марина по-прежнему смотрела передачу молча, сосредоточенно и хмуро, если Лидия Семёновна продолжала охать, ахать и стенать, то Виктор нервы свои закалил: мог даже в самом убийственном месте телешоконовостей зевнуть, с хрустом, пугая тёщу, откусить яблоко, всласть потянуться – мол, нас не застращаешь, не таковские!

Невзоров не без юмора пожелал потенциальным жертвам и убийцам спокойной ночи. Виктор переключил на местную программу. На экране угрюмый майор – не чета питерскому ведущему и не в пример ему бэкая и мэкая – бубнил о преступлениях областного масштаба. Но скучать тоже не приходилось – в родном сонном городе дела творились ещё те. За неделю: два убийства, шесть разбойных нападений, три изнасилования, одиннадцать случаев тяжких телесных повреждений…

Ничегошеньки себе! И опять – про побег. Майор показал фотокарточки джеков-потрошителей: один – молодой, чернявый, похож на кавказца, взгляд весёлый, циничный; второй – в годах, лицо каменное, квадратное, колючие глазки упрятаны под бровями, от взгляда – даже телефотонеживого – морозец по коже. Такому только попадись под ноготь!

– Ну что, бай-бай? – зевнул Виктор, пристанывая, потянулся, – Завтра чуть свет подниматься.

Лидия Семёновна с еле слышным вздохом встала, зашаркала в свою комнату. Понятно, её воля, она бы до упора телек смотрела – чего ей при хронической бессоннице делать?

Пока Виктор плескался под душем, Марина разложила диван-кровать, взбила подушки. Потом долго возюкалась у серванта, уже в ночной рубашке, с распущенными волосами, – ублаговонивала лицо, руки, шею кремами и мазями. Виктор уже подрёмывал, когда жена, выключив наконец свет, перекарабкалась через него к стенке, юркнула под одеяло, затихла, лёжа на спине.

Виктор поколебался, пораздумывал, но всё же – на всякий случай – как бы ненароком притиснулся к боку Марины, скользнул ладонью по её бедру. Марина нервно дёрнулась, демонстративно выставила спину, свернулась калачиком.

«Ну и ладненько, – успокоился Виктор, – надо выспаться…»

Он тоже отвернулся, поджал оголившиеся ноги под одеяло и поплыл-закачался на первых волнах сонного беспамятства. Последняя мысль: «Будильник завёл? Завёл…» – померцала и канула в тьму.

Спину приятно нежило-грело тело жены. Хорошо! Правда, острые её позвонки несколько нарушали комфорт, ну да ладно…

Погода, против ожидания и подлых заверений телека, подкачала. Серая набухшая масса дождя-сеянки заполнила лес до отказа. Сырость, слякоть, мзга – хоть плачь.

Но вот сверху, с невообразимо дальней высоты прорезались широкие кроваво-багряные лучи, в один момент разметали, иссушили набрякшие тучи и оставили в лесу только рыхлый, почти совсем прозрачный туман. Однако ж, уютнее не стало…

Виктор вдруг обратил внимание: в лесу – поразительно тихо. Обыкновенно какие-нибудь птахи тренькают, на худой конец – вороны галдят. А тут – обморочная тишина, звенящая. Даже верхушки деревьев застыли, онемели, не шелестят.

Марина, по привычке, отстаёт, растворяется за кустами.

– Марина, чёрт тебя дери! Сказано – не отставай!

Жена с испуганным выражением на лице подбегает, прижимается к мужу, испуганно смотрит по сторонам.

– Рядом иди! – приказывает строго Виктор и слышит, как гулко, странно разносится голос его в пустом притихшем лесу.

«Какие тут, к чёрту, грибы!» – злится он и упрямо шагает вперёд. Противный – цепкий и плотный – кустарник досаждает до бешенства.

Но вот они выбираются на хорошее место: высоченные сосны и осины стоят редко, кустов и травы почти нет. На хвойно-лиственной подстилке там и сям торчат заманчивые бугорки, а кое-где грибные шляпки прямо-таки высовываются, выглядывают на свободу. Вот это да – белые, подосиновики, волнушки, маслята… Хоть косой коси!

Виктор, забыв все тревоги и страхи, бросается от одного гриба к другому, режет подряд, восклицая:

– Говорил ведь, говорил – на всю зиму припасём!

Корзина полнится прямо на глазах.

– Стоп, – приказывает сам себе Виктор. – Чего это я? Надо же только белые брать, отборные.

Он без сожаления вываливает почти полную корзину, выбирает из кучи красавцы боровики, выпрямляется, с наслаждением выгибает уставшую спину…

И вдруг видит: невдалеке – ну, метров тридцать-сорок, не больше —мимо него мчится меж деревьями кабан.

Матёрый секач, клыки громадные – на бегу поворачивает тяжёлую голову и злыми глазками убийцы зыркает на Виктора, несётся дальше: туп! туп! туп!.. Так и чудится – земля дрожит.

Виктор приваливается плечом к сосне – ноги подламываются. Чёрт-те что! Столько лет в лес ходит, всегда мечтал хотя бы издали кабанов увидеть, но вот такого дикого и так близко… У Виктора озноб по коже пробегает – какой же жуткий, какой многозначительный взгляд у зверя.

И в этот миг снова раздаётся дробный топ. Виктор вздрагивает, со страхом вглядывается: вслед за первым секачом мчится второй. Этот – поменьше, но жилист, также могуч и весь какой-то тёмный, почти чёрный. Он нагло, с усмешкой буравит человека зрачками и бьёт копытами дальше, за вожаком.

Виктор переводит дух.

И тут до него наконец доходит: бегут звери не по прямой, не мимо, а по кругу. Они огибают его, обегают и теперь находятся уже где-то за спиной. Там, где Марина!

Виктор вертит головой – жены рядом нет. Он, забыв про корзину, бросается сквозь лес, летит сломя голову гигантскими прыжками и уже через минуту слышит смертный крик Марины. Этот крик-вопль раскалённой иглой впивается Виктору в сердце, парализует его. Виктор запинается, падает на четвереньки, крадучись ползёт ещё несколько метров. Раздвигает кусты руками и отшатывается…

На небольшой поляне уничтожают его жену. Марина, совершенно голая, вся в ссадинах и кровоподтёках, распята на толстом стволе поверженного дуба. Она ещё жива. Двое – один коренастый, приземистый, с квадратным щетинистым затылком; второй чернявый, высокий, худой – копошатся над ней. Виктор с ужасом догадывается – убийцы только что изнархатили его жену, глумливо, садистски изнасиловали и теперь, наслаждаясь, добивают. Коренастый, рыча от удовольствия, медленно режет тело Марины ножом, рисует на животе кровавые узоры. Чернявый, похрюкивая, сплющивает пальцы на её руках щипцами, вглядывается в её глаза. Из распахнутого рта Марины вырывается уже не крик, а какой-то дикий предсмертный хрип…

«Что же я? Что же это я? Ведь у меня – топор…»

Виктор пытается заставить себя вскочить, но вязкое оцепенение приклеивает его к сырой земле. И дело, он осознает, не в автомате за спиной коренастого и пистолете, торчащем из-за пояса вертлявого, дело в другом…

Виктор не выдерживает и, зарыдав от бессилия, бьёт кулаком по земле. И тут же, захлебнувшись, испуганно захлопывает рот. Но – поздно. Эти двое, резко развернувшись, прицельно упираются зрачками прямо в него. Особенно невыносим взгляд приземистого.

Виктор, собрав остатки воли, вскакивает и бросается прочь. На бегу оглядываясь, он с безумным страхом видит – убийцы скачут за ним. Виктор нажимает, уже летит почти по воздуху, чудом уклоняясь от стволов и перемахивая коряжины.

«Только б не стреляли! Только б не…»

И тотчас же сзади взрывается автоматная очередь.

«Всё – конец!» – успевает подумать Виктор.

И – падает…

Автоматная очередь не прерывается – какая-то странная, звонкая, заливистая.

Виктор встрепенулся и открыл глаза. Будильник верещал ещё секунду-две. В комнату проникал свет погожего солнечного утра.

Зашевелилась Марина (она удивительно как умела не слышать трезвона будильника), уткнулась в плечо Виктора курносым носишкой, уютно засопела. Виктор всмотрелся в её лицо, неожиданно для себя чмокнул в ухо и весь передёрнулся, вспомнив шизофренический сон.

– Марина… Эй, Марина Васильевна! Вставай, вставай – труба зовёт.

Он ещё раз поцеловал жену, на этот раз – в висок. Марина сразу и полностью проснулась, подозрительно прищурилась:

– Чего это ты?..

Виктор бережно хранил в себе умильно-благодушное настроение, сменившее давящий ночной страх. Даже Лидия Семёновна, как всегда колготившаяся сверх меры, долго не могла вывести его из себя. Лишь когда она уже в пятый раз завела: «Друг от дружки там в лесу не отходите… В чащобу далеко не лезьте…» – Виктор одёрнул:

– Ну сколько можно, Лидия Семёновна? Может, прикажете вокруг дома нашего грибы искать? Идите досыпать, ей-Богу, не мотайте нервы на кулак.

– Да я чего? Ничего… – привычно стушевалась Лидия Семёновна. – Только вы в чащобу-то шибко уж не лезьте – встренете кого ненароком…

Тьфу! Лучше молчать.

На автостанции людей уже – хоть митинг открывай. Корзин и пластмассовых вёдер – море разливанное. Паразитство! Конечно, надо было первым рейсом, шестичасовым, ехать, а теперь – к бою готовьсь!

Виктор, расхристанный и пунцовый, выдрался с билетами от кассы, застегнулся. Марина ждала на платформе. Остатки утрешнего настроения ещё имелись, Виктор пошутил:

– Давай всучим диспетчеру трояк, пусть объявит по автовокзалу: мол, сбежали два вооружённых преступника, бродят по лесу вокруг города. Точно говорю – сразу в пустом автобусе поедем.

Марина не настроилась на его волну, хмуро буркнула:

– А может, и вправду бродят. Радости мало.

– Да хватит тебе! Боишься – домой иди. Я и один две корзины наберу.

И вновь, как давеча утром, что-то шевельнулось в душе Виктора – захотелось приобнять жену, прижать к себе, чмокнуть в щёку. Марина в модных изящных очках и по-бабьи завязанном платочке, казавшаяся ещё тоньше под просторной не по росту штормовкой, была сейчас – как и когда-то, в первые дни их жаркой томительной любви – родной, милой, желанной…

Через час от этих сантиментов не осталось и следа. Столпотворение при посадке в помятый автобусик, тряска и шум-гам-лай в пути уже приспустили настроение. Но главное – кретин водитель не объявлял остановки, спрашивать у попутчиков не хотелось (все как псы цепные!) и, пожалуйста, проскочили: вместо Второго кордона очутились на Третьем. Казалось бы, ничего страшного: всего-то пять-шесть кэмэ разницы. Однако ж…

В районе Второго кордона Виктор с Мариной уже бывали. В те разы, сойдя с просёлка и углубившись в лес, они поворачивали точно на солнце. Часа за два-три, набрав грибов, выходили на магистральное шоссе прямёхонько к автобусной остановке. Притом они всегда помнили, справа рядом – оживлённый просёлок. При случае всегда можно выскочить на него, голоснуть попутке.

А теперь? За последние четверть часа автобус дважды сворачивал. Небо уже всерьёз затягивало невесть откуда нахлынувшими облаками. Скоро солнце замаскируется вовсе. Само собой, можно и по дороге топать обратно до Второго кордона, но не обидно ли?

– И всё ты! – плеснул Виктор на Марину злостью. – Как язык проглотила, спросить не могла…

– Сам бы и спрашивал, – огрызнулась Марина.

– Ладно, чего теперь разоряться. Пошли… кул-л-лёма!

Вместе с ними выбрались из автобуса грибников пять-шесть, но все они гурьбой отправились в противоположную от солнца сторону. Оно и лучше – грибочки не любят массовых нашествий. Виктор достал из рюкзака нож в ножнах, топорик в чехле – приладил на поясе. Вооружившись, сразу почувствовал себя увереннее. Он внимательно зафиксировал совсем уже исчезающее в серых клубах солнце и решительно зашагал в лес. Марина со своим ножичком – за ним.

Азарт грибной охоты с первых минут захватил их целиком. Важно, кто первым найдёт гриб – тот и герой дня. К удивлению и искренней досаде Виктора, Марине везло чаще, да что там чаще – почти всегда. Как она умудрялась со своими очками в минус пять диоптрий обнаруживать грибы буквально на пустом месте – уму непостижимо. Вот и на этот раз уже вскоре Марина проворно нагнулась к небольшой кочке – раз, раз! – ножичком сверкнула и победно подняла-выставила два крепких чёрных груздя.

– Вот так, Витенька!

– Зато я первым боровик найду, – кисло отпарировал Виктор и, сжав зубы, пошёл на штурм леса.

Грибы, словно оробев, начали сдаваться целыми семейками. Ну прямо, как в нынешнем сне. Виктор уже всерьёз подумывал – надо бы, действительно, только белые брать…

Вдруг в душе его исподволь, из глубины возник какой-то дискомфорт. Что такое? Он осмотрелся, глянул вверх – над деревьями висело непроницаемое матовое стекло неба. Виктор понял: они – заблудились. Он вообще плохо ориентировался в лесу.

И тут послышался странный шум… Или – кажется? Что это – кабан?

– Марина! – вскрикнул он.

– Я здесь, – отозвалась она.

Самой не видно, а голос – близко.

– Иди сюда!

– Ну подожди, здесь маслят полно.

– Я сказал – иди сюда! – голос его сдавило от ярости. – Иди немедленно ко мне!

Марина появилась, недовольно глянула.

– Господи, что такое? Чего ты?

– Где, по-твоему, находится госдорога? – Виктор цедил слова всё так же сдавленно, психуя.

Жена неуверенно огляделась, подумала, махнула через плечо ножом:

– Там.

– «Там, там», – передразнил зло Виктор. – По мордам! Надо на просёлок снова выбираться – плутать начали.

– А просёлок где?

– «Где, где»… На бороде! Вон там твой просёлок.

– И совсем не там. Надо вон туда…

– Иди за мной! – рявкнул Виктор. – Иди и не отставай.

Ему опять почудились треск и топот за деревьями. Он нервно схватился за топорик, расстегнул чехол. Спешно зашагал к просёлочной дороге. Марина, вполголоса ворча, – следом.

Внезапно на небе протаяла полынья, солнце ударило лучом прямо им в спины. Вот тебе и на! Виктор смущённо крякнул, сдвинул кепку на затылок.

– Гляди ты, совсем в другую сторону прём…

Марина только вздохнула:

– Баламут ты у меня…

По расчётам Виктора, до магистрали оставалось километров шесть. Ещё часа полтора ходу. Притом особо теперь можно и не охотиться: корзины уже руки оттягивают – добыча добрая.

Марина расстелила газету на низком пне у края обширной вырубки. Накрыла походный стол: тугие яйца, сахарные на изломе помидоры, бутерброды с пахучим сыром, густой бодрящий чай на мяте. Жевали молча, устало жмурились на разгулявшееся солнце. И куда только все тучи разметало? Ветра внизу, у земли, почти нет, теплынь – как в разгаре бабьего лета. Да и желтизны в лесу ещё довольно мало – припозднилась нынче осень.

Виктор прожевал бутерброд, сделал два солидных глотка из термосной крышки и намеревался уже завалиться на пяток минут покейфовать, как вдруг поперхнулся, схватил Марину за плечо. На другом краю вырубки показались двое мужчин. Один: низкий, коренастый – в бушлате защитного цвета. Второй: высокий, тонкий – в ярко-голубой куртке.

У низкорослого за плечом торчит ствол автомата…

Сердце Виктора обмирает, потом ухает куда-то вниз. В подвздохе вспыхивает стонущая боль. Может, они пойдут в сторону? Но нет, двое идут прямиком на них.

– Витя, Витенька, это они? Это, что – они? Ой!

Пара минут ещё есть: вырубка завалена кривыми стволами, разлапистыми ветками, утыкана столбиками пней. Виктор и Марина, не сводя глаз с мужчин, пихают шмутки в рюкзак, подхватывают корзины. До ближайших деревьев – метров двадцать. Бежать Виктор и Марина почему-то не решаются – семенят. Перед тем, как нырнуть под кроны, Виктор ещё раз оглядывается – те явно нажимают.