Гуд бай, май… Роман-ностальжи

– Да, Анька, перестань же! – вскричал я в нетерпении,  не понимая – сколько же можно так упрямо шутить?

– Да я не Аня, я не Аня!.. Вы же видите, видите – не Аня? – залепетала девушка, прижимая свою японскую сумочку к тощей груди.

Господи, да я и сам уже это видел-сознавал – как будто пелена какая с глаз упала…

(«Меня любит Джулия Робертс»)

Абсолютно всё так: до сих пор помню испуганные глаза той незнакомой девчонки, которую я преследовал и окликал «Галей» на вечерней улице села, и своё потрясение от такой явственной галлюцинации…

А на следующий день я получил по почте письмо, где в обратном адресе-подписи значился громадный Z (зет). Но почерк Гали я, конечно, сразу узнал, и сердчишко моё запульсировало в бешеном ритме.

«Коля, здравствуй!

Я думаю, ты уже догадался, от кого письмо. Я хотел сказать тебе устно, но не успела.

В общем, я люблю тебя, и ты это давно знаешь, но я не буду дружить с тобой, хотя ты, наверное, и сам не подойдёшь ко мне больше.

Коля, сожги, пожалуйста, мои фотографии. Ведь ты же считаешь, что я недостойна твоей любви, так зачем тебе мои фотки?

Коля, и ещё одна просьба: не думай обо мне плохо – поверь, я не заслужила этого. Я люблю только тебя и ни на кого не обращаю внимания. Я просто хотела доказать тебе что-то, а сама не знаю – что. Короче, давай считать, что мы просто не знакомы.

Пишу я тебе из Курагино потому, что устно я тебе не могла этого сказать – я бы опять расплакалась и тому подобное.

Прощай!

Галя.»

Я хотел расстроиться и загоревать всерьёз (в принципе, как ни крути, – отставка полная!), но не получалось. Я был счастлив. Во-первых, Галя моя жива и здорова, обитает у родственников в селе Курагино. Ну, а во-вторых, я понял-уловил, что и в это самое Курагино Галочка убежала из-за меня, и письмо писала со слезами ЛЮБВИ на глазах…

А через несколько дней Судьба подарила нам изумительную по неожиданности и накалу счастья сцену. Я в Абакане встретил мать и сестру, которые прилетели-возвратились из гостей от родственников, в автобусе они сели впереди, а я забрался на камчатку, чтобы подумать-погрустить в одиночестве. Народу было довольно много, но место рядом со мной осталось свободным. Вдруг, уже выехав из города, автобус на повороте к нашему селу притормозил и остановился: обычное дело – кто-то голоснул. И вот я поднимаю взгляд и вижу в дверях автобуса мою Галю, по которой соскучился неимоверно, которую только что обнимал и целовал в мечтаниях, – вижу реально и воочию! Именно в этот день и час она возвращалась из своего Курагина. Галя тоже вмиг углядела меня в глубине салона, совсем почему-то не удивилась, прошла, села рядом. Надо было видеть наши блаженные улыбки до ушей, наши сияющие глаза – мы не могли оторвать взгляды друг от друга! У нас, правда, хватало ещё сил и сознания, чтобы не слиться прилюдно в жарком бесконечном поцелуе (тогда это было не принято). Но, улучив момент, я всё же положил-пристроил свою горячую ладонь на её открытую сверх меры ногу (платьице на Гале было, как всегда, мини-мини), и мы буквально чувствовали-ощущали, как жар и энергии наших тел переливаются, соединяются, смешиваются в общий коктейль возбуждённого и пылающего единого организма.

В тот вечер мы не расставались до самого допоздна и опять, уже в какой раз, были на миллиметр от того шага в отношениях, который мог повернуть наши дальнейшие судьбы совсем по другому пути. Но всё и на этот раз ограничилось поцелуями, бурлением крови, обнажением тел и ласками-объятиями до боли…

Роман наш неизбежно приближался-стремился к финалу. В одном из писем, провожая меня в армию (меня в очередной раз забривали, но опять вышла отсрочка), Галя обещала ждать меня и совершенно ещё по-детски аргументировала-подтверждала свои клятвы:

«…до твоего прихода из армии (если тебя возьмут) я не буду дружить ни с кем: могу дать слово, что за полугодие у меня будет не больше четырёх четвёрок, а остальные пятёрки – это будет являться доказательством, что я учу уроки, а не развлекаюсь…»

Но уже в одном из следующих писем она почти совсем по-взрослому и, вероятно, вполне прозорливо замечает-анализирует:

«…Да, твоё предчувствие тебя обманывает: я тебя не ненавижу, ты мне нравишься, я тебя, может быть, люблю. Но у тебя есть один серьёзный недостаток – эгоизм. Я боюсь его. И только из-за этого я не пишу тебе нежные письма и периодически стараюсь прекратить нашу дружбу. У нас у обоих слишком скверные характеры, особенно у меня, и мы не сможем быть вместе. Во всяком случае, мне сейчас так кажется…»

Это писала ещё девочка. Чувственная, уже знающая себе цену и сознающая силу своих чар, но все же девочка-школьница. И какой контраст с последним её письмом ко мне – по лексике, по стилю, по тональности. Его, это самое последнее письмо, она написала, видимо, в ответ на моё (а я ещё долго унижался-цеплялся, пытаясь вернуть её!), когда уже окончила школу, когда ушёл из её жизни-судьбы и тот парнишка, Володя, из-за которого она окончательно меня бросила и который, продолжив-завершив начатое мною, стал первым мужчиной в её судьбе. Это письмо писала ЖЕНЩИНА.

«Коля, ты вынудил меня написать это послание. Ты знаешь, я жалею только о том, что вовремя не смогла сделать из тебя человека, а это было в моих силах ещё тогда, когда я училась в 8 классе. Мне просто нужно было взять тебя в руки, но, увы, я не понимала этого.

Ты ошибаешься: у меня к тебе не осталось никакого чувства. Да, я тебя, наверное, никогда не забуду, но только потому, что ты был у меня первый мальчишка. Первый, кому я разрешила проводить себя; первый, кто поцеловал меня. Но сейчас уже поздно, поздно тебе раскаиваться: я уже никогда не смогу поверить тебе.

Ещё ты ошибаешься в том, что считаешь, будто не заслуживаешь такого отношения с моей стороны. Ты заслуживаешь даже худшего отношения. Я вообще не верю, что есть любовь, но я не встречала лучшего парня, чем Володька. Возможно, он редко вспоминает обо мне, у него есть другая, и мы никогда не будем вместе, но я свяжу свою судьбу только с таким, как он, если, конечно, встречу такого, в чём сомневаюсь. Я убеждена, что лучше, чем Володька, парня нет. Если бы я верила в любовь, я бы сказала, что люблю его.

И не нужно, Коля, думать обо мне, писать мне и искать встреч со мной. Мы никогда больше не будем вместе – это полностью исключено. А что было, то прошло и этого никогда больше не вернёшь, как не вычеркнешь из памяти первую полудетскую дружбу, первый поцелуй.

Я стала совсем другая, я уже не прощаю измены, не верю тебе и лесть твоя мне не нужна. И напрасно ты считаешь себя выше других – это не так, поверь мне. И ты не любишь меня, нет, ты лжёшь и себе, и мне.

Больше никогда не пиши мне, я не буду читать – это ни к чему.

Будь счастлив.

Галя.

P. S. А впрочем, я точно не уверена, что любви нет. Возможно, она есть, но только не для меня. Не каждый может любить и не каждую могут любить.»

Да, на этом практически всё кончилось. Финита…

Как можно понять из посланий Гали, она чего-то периодически ревновала меня и, видимо, это считала главной причиной нашего разрыва-развода. Но, насколько я помню, серьёзных причин для ревности у неё не было и быть не могло. Если я порой и провоцировал её на ревность, любезничая со всякими там Раями и Надями, то – нарочно, специально, по глупости, считая, что ревность взбадривает любовь, не даёт её утихнуть и заснуть…

(К слову, идиотское это убеждение сохранилось у меня до самых последних времён и здорово-таки мешает мне в отношениях с женщинами!)

Ну а в том, что с Галей совместная жизнь-судьба у нас не сложилась, на мой взгляд, виновны были три фактора: её родители, мой алкоголь и (тут она права!) наши с ней скверные эгоистичные характеры.

Родители её, повторяю, категорически возражали против нашей дружбы. Если бы в ту новогоднюю ночь мы с Галочкой согрешили до конца, то, не исключено, наш роман мог трагически развиться-продолжиться по сценарию, домысленному в «Казарме». Не мать, так папаша её вполне мог дочь свою избить-изувечить. Никогда не забуду, как однажды, проводив вечером Галю, я увидал, как сграбастал её у подъезда взбешённый отец, а потом из-за окна донеслись эти ужасные звуки – удары, крики, плач…

Насчёт алкоголя… Увы, именно в то время, в последних классах школы и сразу после неё, как раз в период нашей любви-страсти с Галей, я и начал чересчур увлекаться зеленым вином, пытаясь с его помощью растворить в себе комплексы, смягчить скукоженность и заскорузлость юнцовской натуры. Именно это, вероятно, и имела Галя в виду, говоря, что ей надо было сразу «взять меня в руки».

Ну, а что касаемо характеров… Да, у меня он, этот характер, и до сих пор вполне дурацкий и садомазохистский. Что делать – такой достался! Галя тоже с юных лет была отнюдь не ангелом. Но, кто знает, была бы она ангелом, «тихим», как Галя Ч. (признаться, эта светлая девочка мне очень даже была симпатична!), – помнил бы я её так сладко и болезненно до сих пор?!

Короче, одному Богу ведомо, почему он развёл наши с Галей судьбы так кардинально и насовсем…

Стоп, вот сейчас, пересматривая фотоальбом той поры, я вспомнил о двух странных эпизодах, случившихся весной 1973-го, то есть за полгода до армии, когда от любви к Гале осталась только тихая воспоминательная грусть, когда уже я пережил и крах моего романа с Лидой, когда впереди вот-вот должна была произойти встреча с Фаей (о них – дальше). В подписи на одном из фото сохранилась точная дата – 25 марта. На фоне ещё ледовой реки – четыре человека в зимней одежде: Галя, её ближайшая подружка Рая, некий Саша (друг, по-нынешнему бойфренд Раи) и я. Фотал какой-то неизвестный мне Витя (он есть на другом снимке, стоит вместо меня рядом с Галей). Смутно помню, что ко мне подвалил накануне Саша (с которым мы особо не приятельствовали, просто здоровались при встрече) и оглоушил предложением: мол, завтра они идут компанией на остров на пикник, и Галя пожелала, чтобы и меня пригласили… Помню, как светился я и летал словно на крыльях от счастья в тот день, как ухаживал за Галей, обжаривая для неё шашлык повкуснее и наливая коньяк в стопку. Галя тоже была мила, улыбчива, нежна и ласкова со мной. Правда, небольшой конфуз чуть не испортил всё: она, видать, переборщила с коньяком, ей стало дурно, её начало прилюдно выворачивать… Но это лишь добавило-плеснуло ещё больше нежности к ней и жалостливой заботы. Я поддерживал её за талию всю дорогу из леса через реку в село, устраивал в доме Саши (он находился сразу на берегу) на кровати, снимал обувь, потом стоял на коленях перед ложем, держал руку Гали в своих ладонях, гладил, и говорил всякие нежные глупости, клялся в любви, а она мило и устало улыбалась, ласково на меня глядя…

Что было дальше и в этот день, и в ближайшие – не помню. Но на следующей серии фотопортретов Гали на фоне деревьев нашего сельского парка уже значится апрель, то есть мы уж точно встретились недели через две-три и, опять же хорошо помню, провели в этом парке почти весь день – счастливо и весело. На всех снимках Галя смеётся или улыбается, глаза её, смотрящие в объектив (на меня!), светятся и лучатся счастьем. До сих пор звучат в ушах её слова: «Господи, Коль, как хорошо и интересно с тобой!..»

Право, даже объяснить не берусь: что это было? Что за всплеск тяги-интереса ко мне? И почему этот всплеск так же внезапно исчез-прекратился?

Галя вскоре после этой встречи уехала в Красноярск, вышла там замуж, работала в магазине продавщицей (а как мечтала быть актрисой!)…

Встретились мы снова года через три, когда я уже вернулся из армии, устроился в районную газету фотокорреспондентом, и отец её (он работал директором типографии в том же здании, мы с ним к тому времени стали приятелями, и он действительно шутливо звал меня «зятьком»!), отец её пригласил меня домой – сделать семейное фото. Оказывается, Галя приехала (правда одна, без мужа), и у сына Сергея, тоже к тому времени семейного, только что родился первенец. Я пришёл со своими фотопричиндалами, долго ставил свет в комнате, они все, мои несостоявшиеся родственники, сидели на диване, ждали, я старался почему-то не встречаться взглядом с Галей. А когда наконец встретился, то увидел в её глазах печаль и грусть. Или мне показалось?

Да нет! Когда я уже собирался сворачивать свой фотоинструментарий, Галя вдруг попросила:

– Николай, сними, пожалуйста, меня отдельно.

Я снял-сфотографировал. Снимок этот сейчас – вот он, передо мной. Боже, в какую красавицу моя Галя выросла-развилась к тому времени! Ей – 22. Она сидит в джинсовой юбке и светлой кофточке, под которой обрисовывается грудь (ах, как я её ласкал-целовал!),  руки сложены на коленях, на правой руке – широкое обручальное кольцо; светлые длинные волосы спускаются ниже плеч, безупречно красивое (для меня!) и умело подкрашенное лицо, а в глазах, смотрящих в объектив (на меня!), вот именно – откровенная грусть…

Потом мы с отцом Гали пили водку на кухне. Галя, переодевшись в милое девчоночье платье, подавала нам яичницу и салат. Я, слегка охмелев, пытался шутить. А у самого на душе кошки – цап-царап, цап-царап…

Больше мы не видались. Сейчас ей, если жива, – уже за пятьдесят. Два года тому я приезжал в родное село. Как-то вечером пришёл к её дому, сел у подъезда на знакомую лавочку (конечно, другую, но на том же месте), вспоминал… И тут подошла Галина Николаевна, моя бывшая учительница и соседка Гали. Естественно, разговорились. Она и поведала, что отец Галин давно умер, мать ещё жива, вышла замуж и живёт теперь на другом краю села, а Галя…

Ах, Галя! Не так давно она приезжала в село и заходила к Галине Николаевне, но не столько для того, чтобы пообщаться, а для того… чтобы взять взаймы денег на опохмелку. Выглядела она ужасно…