Осада. Повести и рассказы

Стас что-то снисходительно мурлыкал в ответ. Началась сессия. Теперь они почти совсем не расставались. Лена уже не боялась физической близости – Стас удивительно быстро научил её находить в этом наслаждение…

Счастье, казалось, будет вечным.

5

Оно длилось девятнадцать дней.

20-го января, в воскресенье, утром Стас ещё в полумраке выскользнул из-под одеяла, оделся, поцеловал её, полусонную, в шею и, сказав: «К обеду заскочу. Дела есть», – ушёл. Только Лена потянулась истомлённым телом и уютно запаковалась в одеяло, собираясь ещё подремать, как пришла Ирка. Ей уже третью ночь подряд приходилось ночевать где попало, притом она накануне завалила пересдачу по русскому, поэтому Лена не очень удивилась, когда захлопали двери, зазвенели тарелки, полетели на пол книги. «Глупая! Ну разве можно так злиться? Да и вообще, разве можно злиться?» – подумала она, а вслух спросила:

– Ир, ты чего? Случилось что-нибудь?

– Это у тебя каждую ночь случается, а мне случаться не с кем, я ж не корова!

– Да ты что, Ира? – испуганно вскрикнула Лена. – Да разве можно так? Ты что, завидуешь?..

– Я? Я завидую? – взвизгнула Ирка. – Да мне противно на тебя смотреть! Рвать тянет! Дура ты! Глазищи – с тарелки, а ничего не видишь… «Ах, Стасичек, мой Стасичек, ты мене лю-ю-юбишь?» – передразнила она зло. – Да таких, как ты, тёлок у него уже стадо целое! Я, как дура тоже, думала – пожмётся, пообнимается и затихнет. А она – влюбимшись! Ты иди, иди, посмотри ещё, что за письма к нему идут. Я-то знаю, ведь тоже на «В» фамилия начинается… Чёрт-те что, нет и нет мне письма, а ему одно за другим, одно за другим, и все бабским почерком подписаны. И сейчас опять… Э, э, э, ты чего? Вот квёлая!..

Лена разлепила белые губы и прошептала:

– Нет, ничего, я слушаю… Я очень внимательно слушаю…

Потом, когда Ирка ушла, Лена дрожащими от нетерпения руками натянула платьишко, кое-как причесалась, злясь на непокорные волосы, и, даже не закрыв двери, сбежала вниз. У разделённого на ячейки почтового ящика, к счастью, никого не было. Лена зачем-то воровато оглянулась и схватила толстую пачку писем на «В». Конверты то и дело выскальзывали из рук и шлёпались на пол. Воронову… Варнадзе… Вабуровой… Виноватых… Варнаковой… Есть! Лена несколько секунд подержала конверт, на котором округло и красиво было выведено – Ворожейкину Станиславу Николаевичу – потом сложила его пополам, засунула в кармашек платья и зажала его крепко-крепко рукой.

Она несколько раз вынимала его в комнате, снова и снова вчитывалась в обратный адрес: г. Тамбов, ул. Энгельса, дом N8, кв. 31, и неразборчивая подпись, – но распечатать так и не решалась. Потом хотела отнести и положить на место. Наконец, устав от этого, чувствуя, что вот-вот заплачет, она решила: если он не придёт до четырёх часов, тогда она вскроет письмо, а там – что будет, то и будет. Лена завела будильник и поставила звонок на четыре. Она включила на магнитофоне плёнку с Аллой Пугачёвой почти на полную громкость и легла на постель. Главное, ни о чём не думать! Всё объяснится! Не может быть!..

Когда, когда пришла любовь?
Сама не знаю…
Не знаю, мама!
Позвал он —
Я за ним иду…

Хотелось что-нибудь разбить. В груди было больно. Она лежала долго. Вставала только менять кассеты в магнитофоне. Потом взяла с тумбочки тетрадь с рассказами Стаса и открыла наугад.

«…Ветреная тощая секундная стрелка, на бегу чмокнув очередной клинышек на циферблате, сразу устремлялась дальше. Минутная уже более добротно, по-родственному, расцеловывала каждый клинышек в обе щёки и вперевалочку направлялась к следующему. Часовая, толстуха и коротышка, основательно впивалась взасос и потом опять впадала в полудрёму до следующей встречи…»

«Господи, это же всё надуманно, манерно! – подумала Лена и испугалась. – Я уже придираюсь… Ведь мне нравилось это! Ведь нравилось же!..»

Будильник взорвался неожиданно. «Что же это? Почему он не пришёл?» – мелькнуло в голове, и вдруг Лена поймала себя на мысли, что втайне рада этому. Она медленно встала, медленно выключила музыку, медленно отрезала приготовленными заранее ножницами узкую полоску от конверта.

«Здравствуй, Стас… Живы-здоровы… Владик уже говорит “мама” и “баба”… Купили сервант… Вышлю деньги позже… Что там за филологичка у тебя? Верю, что она глупая и смешная, но – хотя я женщина современная – не забывай, что жена твоя! Как бы баловство не завело тебя далеко: эти цыплята способны на глупости. Скоро приедешь, так что ответа не жду… Целую тебя в твои гусарские усы… Жду… Марина».

– Ну вот, всё понятно, – спокойно сказала Лена, и сама удивилась тому, как она это спокойно сказала. Она аккуратно сложила письмо, засунула его в конверт и хотела опять спрятать в кармашек платья, но, очнувшись, брезгливо бросила на стол и прихлопнула книгой. В голове вертелись путаные мысли:

«Ей он обо мне написал, а мне о ней – ни слова: плохо это или хорошо? Впрочем, для кого плохо? Для меня? Для него? Для неё?.. Глупости!..»

Надо было спокойно разобраться. Значит, так: как она сама представляла себе дальнейшее? О дальнейшем она вроде бы и не думала. Где-то в глубине души теплилась твёрдая уверенность, что они будут всегда вместе, поженятся, что они будут любить, любить и любить друг друга. А он, выходит, и не думал об этом? Или думал? Может, он не любит эту свою Марину? Но зачем тогда сразу писать о ней, Лене, да ещё в таком тоне?..

Голову, казалось, кто-то безжалостный обхватил длинными жёсткими пальцами и всё сильнее сдавливал.

Стас пришёл в шестом часу. Ещё из коридорчика он весело крикнул:

– Заждамшись? – но осёкся под взглядом Лены. – Что с тобой? Я сейчас объясню…

– Объясни лучше, кто тебе письма пишет? – стараясь говорить спокойно, спросила Лена.

– Мне? Ах, мне?.. Ну, там, есть некоторые, – противно делая ударение на «тор», растерянно ухмыльнулся Стас.

Лена сейчас только почуяла запах спиртного и заметила блеск в его глазах. «Да он пил сегодня!» Она молча протянула ему письмо. Стас взял его осторожно, посмотрел на адрес, заглянул внутрь и потом ласково посмотрел на Лену.

– Ты что же, свинья, не знаешь, что чужих писем читать нельзя, а? Ты что ж, поросёнок, думаешь – человек с тобой спать согласился и его не стошнило от этого, так теперь и следить за ним можно? Ну и экземпляр! Нет, тупоумие в человеке допустимо, но оно должно иметь и границы. Это ещё Гюго сказал, дура, запомни!..

Это было ошеломляюще, как удар по лицу. Лена, неуверенно ступая, прошла в коридорчик, повернула в замке ключ, вытащила его и взяла под вешалкой тяжёлый молоток. Стас замолк, хотел улыбнуться, но лицо его побледнело. Он нелепо вытянул вперед руки, ладонями к ней, попятился и упал на кровать.

– Ты, сука… (и дальше вообще непечатно, Иркиными словами), – тихо и раздельно произнесла Лена. – Скажи: Леночка, я тебя люблю, но я даже ноги твои мыть недостоин, потому что я – мразь… Ну!

Тот не успел и звука выдавить, как загремел ключ в двери. Лена отбросила молоток на свою постель и брезгливо сказала:

– Вон!

Входившая Ирка еле успела посторониться и сразу прилипла к Лене – что, да что? Но Лена легла, как была в платье, на кровать, отвернулась к стенке и замерла до самой ночи. Уже часов в двенадцать она наконец почувствовала, что что-то давит ей в бок, убрала этот дурацкий молоток, постелила, легла.

Но так и не сомкнула глаз до самого утра.

6

На следующее утро Лена встала внешне спокойной. Только синева проступила вокруг глаз, да лицо было чуть белее, чем обычно, и молчаливость заметнее. Она с этого дня резко взялась за учёбу: набрала книг в библиотеке, ходила на все консультации, разъясняла Ирке трудные вопросы. Она увлеклась учёбой, которая в общем-то всегда давалась ей легко. Но нет-нет, а во время чтения вдруг вспомнится: «Женщины любят только тех, которых не знают! – это ещё Лермонтов писал…» – или что-либо подобное, и такой страшный приступ ненависти подступит к горлу, что начинало тошнить. И не только к нему, но и к себе она чувствовала в такие минуты ненависть и злобу – надо же так ослепнуть!

А в конце января Лена поняла, что она беременна. От этого удара судьбы закружилась голова, и пальцы рук все дни, пока она ещё на что-то надеялась, мерзли. Но прошли все сроки, и последние сомнения исчезли. Надо было думать – что делать? И она думала. Всю ночь. Мелькали мысли о матери, которая этого непременно не перенесёт, о самоубийстве, об убийстве… Уже застучали под окнами первые трамваи, когда она забылась ненадолго в тяжёлом сне-беспамятстве, а губы её ещё бормотали:

– Никто… никогда… никто…

Утром Ирка, посмотрев на неё, всплеснула руками. – Ленка, ты же помирать собралась! Ты на тень старика Гамлета как две капли воды походишь!

Но голос её тут же дрогнул – что-то жуткое было в глазах Лены. Непонятное. И Ирка вдруг рассердилась:

– Да плюнь ты, наконец, на этого Ворожейкина! Плюнь и разотри!

Сессия кончилась. Лена, сдав всё на «отлично», полетела домой, под Красноярск. Там она покорно выслушивала причитания матери и выговоры сурового отца, что чересчур переучивается, того и гляди заболеет и т. п. Она вскоре ловко перевела разговор на другое, намекнула, что не по-столичному одета и потом за каникулы сшила с помощью Гали, старшей сестры, два сверхмодных, широких, как поповская ряса, платья.

Ещё она несколько раз ездила в городскую библиотеку, брала, краснея, в читальном зале «Справочник акушера-гинеколога» и внимательно его изучала. Когда она видела на рисунках скрюченные существа внутри обезображенных женских тел, приступы отвращения и ненависти заставляли её на секунду закрывать глаза и делать над собой усилие, чтобы подавить сердцебиение. Она с омерзением чувствовала, как внутри её что-то шевелится, но потом, успокаиваясь, заставляла себя понимать, что этого ещё не должно быть – ещё рано.

Через несколько дней она, с облегчением расцеловавшись с родными, полетела в Москву. Ирка ещё не приехала. Лена в первый же день сходила в универмаг и купила четыре широких мужских ремня. Она сшила их один к одному на общую подкладку и, подогнав по размеру, затянула этот самодельный корсет на своём ещё худеньком животе. «Как у лошади сбруя», – невесело усмехнулась она. Самое сложное будет – скрыть эти ремни от Ирки, у которой, к тому же, была дурацкая привычка обниматься ни с того ни с сего.

Ирка примчалась, опоздав на неделю. Жизнь вошла в свою привычную колею: Ирка гуляла, Лена училась. Время ощущалось в том, что сначала растаял снег на карнизе, отзвенела капель, потом на высоких тополях за окном запузырились почки, а затем ветки тополёвые обклеились листочками и можно было уже день и ночь держать окно открытым. Время ощущалось и в том, что Лене время от времени надо было проделывать новые дырки в ремнях и чуть-чуть ослаблять корсет, иначе от болей в животе невозможно было спать. Нервы её были всё время напряжены, и она уже начинала от всего этого уставать.

Скорей бы!

7