ППГ-2266, или Записки полевого хирурга

И вот, мы здесь. Посмотрели и решили: быть госпиталю! Деревня – это широкая балка с зеленым лугом, речкой, два ряда домиков по обоим косогорам. Просторно, вольно… В конце деревни на холме – начальная школа в большом яблоневом саду. Остатки фундамента, несколько старых сараев, низенький дом. Все обсажено двумя рядами старых тополей. Школа пуста – каникулы. Четыре классные комнаты, учительская. Трогательные маленькие парты для первоклассников. На доске нарисована рожица. Где ты – мир?

Распланировали: для тяжелых раненых – классы, легких – в палатки под липами. Там же перевязочную. Баню, кухню – на улице. Штаб – в домике рядом. Персонал разместим в деревне. Разгрузились. Ожидаем обоз. Палатки, впрочем, поставим сейчас же.

Глава третья. ГЛР

Итак, мы приняли раненых. Мы работаем, мы воюем. Боже, как это, оказывается, трудно! А что мы? Всего лишь госпиталь для легкораненых. Мечты о сложнейших операциях на животе, на сосудах, к которым готовился, обдумывал, – все рассыпалось. Виноват я. Хаминов сказал: «Молод ты, начхир!» Мы вошли в ПЭП – полевой эвакопункт. Состав: ЭП – эвакоприемник и три ППГ. Все в Сухиничах. ЭП – на станции, ППГ – в разных местах, в школах преимущественно. Раненых привозят из дивизии на санлетучках, разгружает ЭП, сортирует. Тяжелых, главным образом нетранспортабельных, развозят по госпиталям, где лечат и готовят к эвакуации. Ну, а нам – особая роль. До войны ГЛР [3] не было в штатах. Детище первых месяцев. Потери очень большие, пополнение затруднено, а солдаты с пустяковыми ранениями отправляются на Урал в общем потоке эвакуации и неразберихи…

Строевые генералы на медицину в обиде: «Что вы смотрите?» Вот и придумали ГЛР (госпиталь для легкораненых). «Категорически запрещается эвакуировать легкораненых за пределы тыла армии…», «Создавать специальные госпитали…», «Лечить легкораненых в условиях, максимально приближенных к полевым…» Это значит – никаких пижам, постельного белья: свое обмундирование, нары или на полу, на соломе… «Проводить военное обучение…» Для этого приставили строевых командиров и политработников. Вот что такое мы, ГЛР. То есть пока мы просто ППГ на конной тяге, со своими штатами на 200 коек. Пока только приказ: «Развернуть ППГ-2266 – на 1000 легко раненых». Основная база – здесь, в деревне Алнеры. Выздоравливающих – в те самые бараки на косогоре.

Развернули – думали: такие мы – умные, опытные вояки! Сортировка – в широком школьном коридоре. Тут же – регистрация, введение противостолбнячной сыворотки. Потом их поведут под горку – к речке, где баню оборудовали и там же выкопали дезкамеру. Чтобы к воде поближе. Потом кормиться – навес из палаточных полов под липами. Кухня – рядом, котлы, вкопанные в землю. Перевязочная – в ДМП-палатке – 3 стола. Угол отгородили для операционной. Должны же быть какие-нибудь операции!

Начальство нас инспектировало после развертывания. Приехал начальник ПЭПа и инспектор-хирург, очень штатский доктор. Мы уже матрацы набили соломой, застелили простынями – как в лучших домах. Но начальник распорядился по-своему:

– Не баловать солдат! Солому! Но вшей чтобы не было – ответите!

Инспектор вежливо заметил, чтобы предперевязочную поставили, а то у нас был вход прямо с улицы – без раздевания.

Мы с утра сидим в ординаторской – ждем. Вот-вот приедут! Чуть ли махальщиков не выставили.

Врывается сестра:

– Привезли!

Три санитарные полуторки с крестами на зеленом брезенте полным-полны, раненые сидят на скамейках. Команда Рябова из приемного отделения помогает вылезать, ведут в школу, рассаживают. Вот они – солдаты, уже попробовавшие лиха. Прежде всего – уставшие. Щеки ввалились, небритые, грязные, большинство – в одних гимнастерках, шинелей нет. Некоторые – с противогазными сумками, но без противогазов. Разрезанные рукава, штанины. Повязки у большинства свежие, потому что в ЭПе смотрели раны, чтобы не заслать к нам «непрофильных». Многие тут же засыпают, отвалившись к стене или прямо на полу.

– Что, товарищи, устали? Хмурые, недовольные.

– Устанешь тут… Сутки ездим с места на место…

– Были уже в поезде, так нет – выгрузка, перевязка. Везли бы в тыл – там бы и разобрались…

– Здесь будете долечиваться.

– Какое же тут лечение? Под самым фронтом… Самолеты, небось, бомбят?.. Отправляйте!

В углу коридора стол для регистрации. Документы передала сопровождающая – в пачках по машинам. Вот он, этот документ – карточка передового района. Я их только чистыми видел на картинках. Хорошая карточка, удобная.

Много мороки с регистрацией – взять карточку, вызвать по фамилии, в книгу записать, история болезни в ППГ положена – заполнить нужно ее паспортную часть. Набирается десяток – ведут в баню, в овраг. Иду и я посмотреть, что там делается в овраге.

Банька маловата, но используется предбанник, и скамейки поставлены прямо на луг, рядом. Воды много – горячей, холодной. Рябов молодец. Мочалок только мало. Тут настроение уже получше. Улыбки и даже шуточки. – Спасибо, товарищ военврач, за баньку! С запасного полка не мылся… Все причиндалы опарил.

С камерой, к сожалению, заминка. Сидит очередь в белых рубахах и подштанниках – надоело им ждать, поругиваются…

– Есть охота! Веди нас прямо так, в портках…

Так и пришлось сделать – вести в портках. Благо, хоть тепло. Куча обмундирования накопилась около камеры – как тут разобраться потом? На многих бирках от пара расплылись карандашные надписи. В столовой, под навесом, солдаты сидят уже другие – повеселее, в свежем белье.

– Как в субботу, после покоса… Спиртику бы поднесли, медицина!

Но водка не положена.

Перевязочная работает вовсю. На столы ложить некого – все сидя перевязываются. Истории болезней тут же записываем. Опять очередь. Очень низкая пропускная способность, хотя все свободные врачи здесь. Мешают друг другу. По правилам военной хирургии раненых не нужно перевязывать без нужды, для того чтобы только «посмотреть и записать». Мы старались так поступать, но все же перевязывали лишку – у кого повязки намокли, у кого растрепались, кто сам просил… Такие все простые ранения… Какая уж тут хирургия! Подождать, не трогать – и заживет. Но я впервые видел раненых, и поэтому интересно. Наш профиль: сквозные и касательные пулевые ранения мягких тканей конечностей, маленькие ранки, под корочкой. Мелкоосколочные множественные, непроникающие слепые – областей туловища: груди, живота. Пишут: мелкие осколки до пяти миллиметров не нужно торопиться доставать. Если больше размер – хуже, может инфекция развиться, флегмона, а может и газовая.[2] Лучше такой удалить или рану рассечь по крайней мере. Опытный раненый с осколком в теле может меня надуть, как хочет. Будет жаловаться: «Болит!» – и я не знаю, так ли это, и возьмусь за него… Но они тоже неопытные – наши раненые. Тоже все по первому разу. Кроме того, я делаю вид, что этакий волк в своем деле. И шпала у меня выглядывает на воротнике из-под халата – не без умысла верхняя завязка не туго завязана. Вот один попался со слепым осколочным ранением бедра. Мягкие ткани, конечно. Ранка сухая, полтора сантиметра. Смотрю, диктую диагноз. Думаю, поправится за три недели.

– Наклейку! В палату номер три!

– Доктор! А у меня осколок-то вроде бы вот тут, под кожей, катается… Может, вырезать его надо?

– Ты прав, товарищ. Надо удалить его… Сейчас и удалим. Татьяна Ивановна! Готовьте операцию. Под местной анестезией. Он слушает внимательно. Вижу – боится.

– Это что – замораживание? Н-е-ет, доктор, я не дамси. Мне не стерпеть заморозки. «Нужно щадить психику раненых, травмированную во время боя». Поэтому местную анестезию не очень рекомендуют для войны.

– Хорошо. Посиди у входа, сейчас перевязки закончим и сделаем, как просишь. Через час мы закончили перевязки. Уже дело к вечеру.

– Теперь давайте оперировать! Тамара, наркоз! Татьяна Ивановна, накройте столик, чтобы по всем правилам. Татьяна начала готовиться. Вымыла руки в тазике, надела стерильный халат. Я тоже. Сняли штаны с солдата. Он трясется мелкой дрожью, зубами стучит. Побледнел…

– Уж пожалуйста… Усыпите покрепче, боюсь я…

– Будь спокоен. Ложись.

Уложили. Тамара дело знает, приготовила маску Эсмарха, ампулу с хлорэтилом, роторасширитель, языкодержатель, тампоны. Смазала около рта вазелином. Поставила Канского около больного – руки подержать. Коля Канский – санинструктор дельный. Маска наложена на рот, и струя хлорэтила направлена на нее.

– Считай!

– Раз, два… Ой, душит! Душит!

Раненый рванулся со стола, выдернул руку и сдернул маску. Лицо красное, глаза дикие, дышит тяжело…

– Не могу, доктора… Не могу! Душно мне!

Успокоили. Отдышался, улегся. На этот раз привязали – есть в укладках ремень…

– Давай больше струю, Тамара. Грей ампулу в руке.

Снова попытка – и снова неудача. Со стола не сорвался – привязан, но голову из маски выкрутил. Явно не уснет. Такая унизительная борьба…

Народ собрался около перевязочной. Раненые. Слух разнесся, что операция идет. Начальник пришел, халат надел. А тут – такой скандал.

– Давай эфир. Видно, эти раненые плохо спать будут. Перевозбуждены.

Снова успокоили, снова уложили, ремни подтянули. Эфиром быстро не усыпишь. Проходит пять минут, десять. Началось возбуждение. Снова вырывается солдат, бормочет что-то. Потом начал материться…

Наконец, кажется, затих. Мы смазали кожу, обложили стерильной простыней, я нащупал место осколка и чуть нажал скальпелем.

Он оказался тупым. Больно, а не режет. Тут мужик снова взвился, начал кричать, руки вырывать.

– Тамара, чтобы тебя черт побрал. Чернов, давайте наркоз!

Подошел начальник бочком. Шепчет: