Наши за границей. Где апельсины зреют

– Уж покупать, так покупать надо красные. Приеду домой в Петербург, так тогда свой зонтик жене подарить можно. «Вот, мол, под какими красными зонтиками мы из себя дам в Ницце изображали». А что-то моя жена теперь, голубушка, дома делает! – вспомнил Конурин опять про жену, посмотрел на часы и прибавил: – Ежели считать по здешнему времени наоборот, то, стало быть, теперь ужинает. Долбанула, поди, рюмочку рябиновой и щи хлебать принимается. Ведь вот, поди ж ты: мы здесь только что кофею напились утречком, а она уж ужинает. Дела-то какие!

Разговаривая таким манером, они добрались до здания на сваях, которое теперь оказалось гигантским зданием, окруженным террасами, заполненными маленькими столиками. С набережной вел в здание широкий мост, загороженный решеткой, в которой виднелось несколько ворот. У одних ворот стоял привратник, была кассовая будочка, и на ней надпись: «Entrеe 1 fr.»[30 - «Входная плата 1 франк».].

– Нет, это не дума, – проговорила Глафира Семеновна. – Вот и за вход берут.

– Да, может быть, здесь и в думу за вход берут, кто желает ихних прениев послушать, – возразил Конурин. – Ведь здесь все наоборот: у нас в Питере теперь ужинают, а здесь еще за завтрак не принимались, у нас в Питере мороз носы щиплет, а здесь эво как солнце припекает!

Он снял шляпу, достал носовой платок и стал отирать от пота лоб и шею.

– Кескесе са? – спросила Глафира Семеновна сторожа, кивая на здание.

– Thе?tre et restaurant de Jettе Promenade, madame[31 - Что это? – Театр и ресторан на набережной Променад, сударыня.], – отвечал тот.

– Театр и ресторан, – перевела она.

– Слышу, слышу… – откликнулся Николай Иванович. – А ты-то: дума, казначейство. Мне с первого раза казалось, что это не может быть думой. С какой стати думу на воде строить!

– А с какой стати театр на воде строить?

– Да ведь ты слышишь, что тут, кроме театра, и ресторан, а рестораны и у нас в Петербурге на воде есть.

– Где же это?

– А ресторан на пароходной пристани у Летнего сада, так называемый поплавок. Конечно, у нас он плавучий, а здесь на сваях, но все-таки… Потом есть ресторан-поплавок на Васильевском острове. А то вдруг: дума. Ведь придумает тоже… Зачем думе на воде быть?

– А ресторану зачем?

– Как, Глафира Семеновна, матушка, зачем? – заговорил Конурин. – Для разнообразия. Иной на земле-то в трактире пил-пил, и ему уж больше в глотку не лезет, а придет в ресторан на воду – опять пьется. Перемена – великая вещь. Иной раз в Питере загуляешь и из рюмок пьешь-пьешь – не пьется, а попробовали мы раз в компании вместо рюмок из самоварной крышки пить, из простой медной самоварной крышки – ну и опять питье стало проходить как по маслу. Непременно нужно будет сегодня в этот ресторан сходить позавтракать. Помилуйте, ни в одном городе за границей не удавалось еще на воде пить и есть.

– Да кто с вами спорит, Иван Кондратьич, что вы так жарко доказываете, чтоб на воде завтракать? Ну, на воде так на воде, – отвечала Глафира Семеновна, остановилась, взглянула с набережной вниз к воде и быстро прибавила: – Смотрите, там что-то случилось. Вон публика внизу на песке на берегу стоит и что-то смотрит. Целая толпа стоит. Да-да… И что-то лежит на песке. Не вытащили ли утопленника?

– Пожалуй, что утопленник, – сказал Николай Иванович.

– Утопленник и есть, – поддакнул Конурин. – Сойдемте вниз и посмотримте. Уж не бросился ли грехом кто-нибудь в воду из этого самого ресторана, что на сваях стоит? С пьяных-то глаз долго ли! В голову вступило, товарищи разобидели – ну и… Со мной молодым раз тоже было, что я на Черной речке выбежал из трактира да бултых в воду… Хорошо еще, что воды-то только по пояс было. Тоже вот из-за того, что товарищи мне пьяному что-то перечить начали. Пойдем, Николай Иванович, посмотрим.

– Да, пойдем. Отчего не посмотреть? У нас делов-то здесь не завалило! На то и приехали, чтоб на всякую штуку смотреть. Идешь, Глафира Семеновна?

– Иду, иду. Где здесь можно спуститься вниз? – обозревала она местность. – Вон где можно спуститься. Вон лестница.

Они бросились к лестнице и стали спускаться на берег к воде. Иван Кондратьевич говорил:

– То есть оно хорошо, это самое море, для выпивки, приятно на берегу, но ежели уж до того допьешься, что белые слоны в голову вступят, то ой-ой-ой! Беда… Чистая беда! – повторял он.

VII

На крупном песке вроде гравия, состоящем из мелких красивых разноцветных камушков, действительно что-то лежало, но не утопленник. Глафира Семеновна первая протискалась сквозь толпу, взглянула и с криком: «Ай, крокодил!» – бросилась обратно.

– Пойдемте прочь! Пойдемте! Николай Иваныч, не подходи! Иван Кондратьич! Идите сюда! Как же вы бросаете одну даму! – звала она мужчин, уже стоя на каменной лестнице.

– Да это вовсе и не крокодил, а большая белуга! – откликнулся Конурин снизу.

– Какая белуга! Скорей же громадный сом. Видишь, тупое рыло. А белуга с вострым носом, – возражал Николай Иванович. – Глаша! Сходи сюда. Это сом. Сом громадной величины.

– Нет-нет! Ни за что на свете! Я зубы видела… Страшные зубы… – слышалось с лестницы. – Брр…

– Да ведь он мертвый, убит…

– Нет-нет! Все равно не пойду.

А около вытащенного морского чудовища между тем два рыбака в тиковых куртках, загорелые, как корка черного хлеба, пели какую-то нескладную песню, а третий, такой же рыбак, подсовывал каждому зрителю в толпе глиняную чашку и просил денег, говоря:

– Deux sous pour la reprеsentation! Doux sous…[32 - Два су за показ! Два су…]

Подошел он и к Ивану Кондратьевичу и протянул ему чашку, подмигивая глазом.

– Чего тебе, арапская морда? – спросил тот.

– За посмотрение зверя просит. Дай ему медяшку, – отвечал Николай Иванович.

– За что? Вот еще! Стану я платить! Тут не театр, а берег.

– Да дай. Ну что тебе? Ну вот я и за тебя дам.

Николай Иванович кинул в чашку два медяка по десяти сантимов.

– Иван Кондратьич! Вы говорите, что этот крокодил мертвый? – слышался с лестницы голос Глафиры Семеновны, которая, услышав пение, несколько приободрилась.

– Мертвый, мертвый… Иди сюда… – сказал Николай Иванович.

– Да мертвый ли?

Глафира Семеновна стала опять подходить к толпе и робко заглянула на морского зверя.

– Ну конечно же это крокодил. Брр… Какой страшный! – бормотала она. – Неужели его эти люди здесь из моря вытащили? Зубы-то какие, зубы…

Рядом с ней стоял высокий, стройный, средних лет, элегантный бакенбардист с подобранными волосок к волоску черными бакенбардами, в светло-сером, ловко сшитом пальто и в такого же цвета мягкой шляпе. Он улыбнулся и, обратясь к Глафире Семеновне, сказал по-русски:

– Это вовсе не крокодил-с… Это акула, дикий зверь, который покойниками питается, коли ежели какое кораблекрушение. Здешние рыбаки их часто ловят, а потом публике показывают.

Услышав русскую речь от незнакомого человека, Глафира Семеновна даже вспыхнула.

– Вы русский? – воскликнула она.

– Самый первый сорт русский-с. Даже можно сказать, на отличку русский, – отвечал незнакомец.

– Ах, как это приятно! Мы так давно путешествуем за границей и совсем почти не встречали русских. Позвольте познакомиться… Иванова Глафира Семеновна… А это вот мой муж, Николай Иваныч, коммерсант. А это вот…

– Иван Кондратьев Конурин, петербургский второй гильдии… – подхватил Конурин.