Ментовский крюк

– Георгий тоже моего отчества не знает. А твое знает.

И, сокрушенный, скрылся в своем подъезде.

4

Вечером того же дня далеко от Москвы, в Мясникове, городской отдел милиции затаился в тревожном ожидании и тщетной надежде. Как свинарник перед Новым годом – авось пронесет.

Начальник городского отдела полковник Павел Федорович Балашов чувствовал себя женихом на чужой свадьбе. То есть когда морду пока еще бить не начали, но ждать осталось недолго.

Перед полковником сидели задержанные по подозрению в убийстве господина Фердыщенкова работники склада № 13 Анатолий Катин и Иннокентий Филимонов. Лучших кандидатов на роли убийц невозможно было бы заполучить даже путем клонирования.

Но при этом полковник Балашов прекрасно понимал, что судьба обоих подозреваемых будет решаться не в его кабинете, не в прокуратуре и даже не в городском суде, а высоко наверху. Так высоко, куда ему, полковнику Балашову, не то что доступ заказан, но и подглядывать запрещено. И если там у них наверху что-то пойдет не так, то козлом отпущения сделают самого Балашова. Поэтому полковник глядел сейчас на арестованных с пониманием и состраданием. Впрочем, им от этого легче не становилось.

– Ну что, душегубцы, сами признаемся в злодейском преступлении или придется вас уговаривать? – поинтересовался Павел Федорович с добрым ленинским прищуром.

Конечно, добровольное признание, полученное без всякого принуждения, решило бы многие вопросы. Только где ж его возьмешь-то – без принуждения? А с другой стороны, любой дурак знает, что у нас в милиции не бьют. Дилемма, блин! Слово иностранное, по-русски значит – куда ни кинь, все равно не докинешь.

Душегубцы помалкивали и признаваться не торопились. Зачем же выполнять за мента его работу? Они вообще на полковника не реагировали. Типа – комеки. Ну, это те, которые в коме. Может, со страху, а может, просто от огорчения. Потому что не повезло. Оказались не в то время не в том месте, да еще в отягчающем состоянии алкогольного опьянения.

Конечно, взяли их чуть ли не с поличным. Но только «чуть» ни в Москве, ни в Мясникове за доказательство не считается. Любой малограмотный адвокат эту версию разнесет в жидкий пух и щепки. Потому что у следствия не факты, а сплошные предположения.

Следователь городской прокуратуры Светлана Александровна Загорская тоже присутствовала в кабинете Балашова. Несмотря на молодость, она целиком разделяла взгляды старого опера. Когда ее наставник, опытный прокурорский следователь-важняк Вершинский, вдруг неожиданно, в самый неподходящий сезон, ушел в отпуск, а прокурор города Редько поручил дело об убийстве Фердыщенкова именно ей, вчерашней стажерке, она сразу догадалась, что из прокуратуры ее, считай, уже уволили. Поэтому и не переживала особенно. Но, конечно, и не радовалась.

Вот и сидели они все в кабинете Павла Федоровича донельзя огорченные, каждый со своей бедой. Наконец полковнику это надоело, и он отправил задержанных в камеру. Прессовать их сейчас у него не было ни желания, ни сил. Устал, да и поразмыслить немного не помешало бы. Так сказать, определиться с направлением – куда дальше плыть.

Задержанных увел в камеру прапорщик Дынин. Он служил в должности младшего оперуполномоченного, в отделе выполнял обязанности балашовского адъютанта и водителя. В миру Дынин отзывался на кличку Младший Оборотень.

Балашов ворчал:

– Ты, Светка, девка молодая, красивая. Блондинка опять же. Из следаков выгонят, в любое место устроишься. Хоть в стриптиз, хоть в местную Думу. А вот я старый, неприятный, не блондин и не брюнет. И даже не седой, а просто лысый. Куда тут денешься? Тем более мне прямо сказали – если раскрою дело, то на пенсию генеральскую звезду кинут. Заманчиво. Осталось всего ничего – взять и раскрыть.

Следователь Загорская закурила.

– Смотри, дядь Паша, как бы тебя самого не кинули. Вместе с пенсией. От этого повешенного президентского друга за версту помойкой несет.

Балашов не то закряхтел, не то заскрипел шарнирами. Ясно было, что страдает он не физически, а морально.

– Ты знаешь, Светка, я иногда отцу твоему завидую, царствие ему небесное. Ведь если бы тогда я справа стоял, а он слева, то его пуля мне бы досталась. И не было бы у меня сейчас этого геморроя.

– Брось ты, дядь Паша, эти суеверия. Отца бы убили, если бы он даже у тебя за спиной стоял. Такая, видно, судьба. Давай лучше думать, как из этой помойки выбираться будем.

Полковник нервно побарабанил пальцами по крышке стола.

– А что тут думать? С нас будут требовать результата. Допустим, убийцы какие-никакие у нас имеются. Теперь мотив. Могли его эти алкаши замочить на почве личной неприязни? Запросто. Хорошо бы нам журналиста этого, Гербера, захомутать. Твой прокурор Редько хочет, чтобы убийцами была только пара алкашей. А друзья убитого из «Ассоциации» и «Агронавта» не прочь прицепить к ним журналиста. То, что он выполнял задание «Союза импортеров», – установленный факт. Но, понятно, задание у него было чисто журналистское. А из него хотят наемного киллера сделать. Курам на смех!

Следователь Загорская взяла лежавшие перед полковником бумаги и полистала.

– Тут написано, что журналист Гербер принес водку со снотворным и напоил сотрудников склада Катина и Филимонова. Для чего? Получается, для того, чтобы спокойно убить Фердыщенкова и спрятать в одной из камер холодильника номер тринадцать его труп?

Балашов криво усмехнулся.

– Ага, а потом устроил диверсию, оставив холодильник без электричества. Благодаря чему, собственно, труп Фердыщенкова и был обнаружен. Он что, сумасшедший? Сам прячет, сам же и найти помогает. Нет, цель у него была ясная – обесточить предприятие, чтобы привлечь к нему внимание общественности и официальных органов. Замутить воду и попробовать выудить жареную рыбку. Неучтенку обнаружить, левак, пересортицу. Но уж никак не труп, это и козе понятно. А то ведь, если по такой логике рассуждать, можно договориться до того, что это сам Фердыщенков совершил самоубийство, лишь бы насолить конкурентам из «Союза импортеров». Бред.

– Бред, – согласилась Загорская. – Поэтому Редько и возражает против привлечения журналиста. Но возражает очень тихо, так как губернатора этот бред вполне устраивает. Тот в лепешку готов расшибиться, лишь бы «Ассоциации» угодить. А если телега не пройдет, то отдуваться все равно не ему придется. На нас с тобой и свалит.

Полковник согласился.

– Это верно. Вот было бы здорово захомутать журналиста в ближайшее время. Тогда бы мы отрапортовали и отправили всех троих в область, в управление. Пускай там сами и разбираются. На готовенькое-то они, как мухи на говно, накинутся. А когда разберутся, уже поздно будет. С нас же взятки гладки. Нам приказали – мы сделали.

Светлана Загорская включила электрический чайник и полезла в шкаф искать заварку. Как бы между прочим, через плечо, она поинтересовалась у Балашова:

– А сам-то ты как думаешь, кто мог Фердыщенкова убить?

Полковник выдвинул ящик стола, достал стаканы. С тоской посмотрел на чайник, плюнул и извлек бутылку водки.

– Я тебе кто, гадалка или Нострадамус какой? Могли, конечно, и алкаши эти, которые у нас в камере сидят. Могли в самом деле и из «Союза импортеров» заказ сделать, но тогда концы искать бесполезно. Еще могли и свои, из «Агронавта» или «Ассоциации» грохнуть. Бабок не поделили или еще что. А может, и того проще. Из-за бабы его, Ксении. Она же у покойного тут вроде походно-полевой жены была. Он ею пользовался, когда из Москвы сюда наезжал. А когда в столицу отбывал, его Клеопатру тут целый табун жеребцов обхаживал. Ревность – версия очень перспективная, – тут Балашов хитро поглядел на следователя Загорскую. – И твой Боря Кудряш из них первый. Мог он Фердыщенкова из ревности завалить? Да легко! Морда бандитская, одно слово.

Следователь Загорская вдруг залилась румянцем, как школьница. Ответила полковнику раздраженно:

– Боря Кудряшов для меня – друг детства, не более. В одном классе вместе учились. В конце концов, в детстве друзей не выбирают. Ты же не будешь упрекать президента, что он когда-то с Фердыщенковым дружил? Мне не наливай.

Полковник Балашов грустно хмыкнул, накатил себе в граненый стакан граммов восемьдесят и убрал бутылку. Потом взял стакан и одним привычным движением опрокинул его в глотку. Понюхал рукав кителя, посидел, сморщившись, потом положил в рот кофейное зернышко и разгрыз. Снова сморщился. Пожевал и заговорил:

– Знаешь, Светка, есть такой анекдот. Исторический. Когда Петр Первый верстал свой первый государственный бюджет, то на содержание сыщиков не выделил ни копейки. Сказал только: «Эта сволочь сама себя прокормит». Это он про нас, значит. Вот так с тех пор и крутимся. И надеяться мне не на кого. Так что если для получения генеральской звезды мне нужно будет найти в темной комнате черную кошку, я ее найду. Даже если ее там нет и никогда не было.

В коридоре послышался шум.

* * *

Водворив задержанных душегубов в камеру, прапорщик Дынин по кличке Младший Оборотень столкнулся в коридоре отдела со своим другом капитаном Пыжовым. Капитан был старшим оперуполномоченным и носил соответственно кличку Старший Оборотень. Капитан Пыжов только что ввалился прямо с улицы, с него мокрыми клочьями обваливались комья талого снега.

– Нашли журналиста, – прохрипел он.

Дынин посмотрел на друга с удивлением.

– Ты что, верхом на лошади прискакал?

– Почти. Верхом на велосипеде, – ответил капитан и приказал: – Поднимай ОМОН, пэпээсников и всех, кто свободен. Особо опасного бандюка брать будем.

И затопал мокрыми сапожищами в направлении полковничьего кабинета. В дверь к Балашову он вперся без стука и с порога объявил:

– Журналиста нашего на Ближних Выселках засекли. Учитель местный его в школе прячет под видом сторожа. Грамотей, сука! Они меня из этой школы в восьмом классе выгнали! Я велел Дынину группу захвата поднимать. Хорошо бы ОМОН подключить.

Полковник Балашов рассмеялся.

– Да, Светка, вот времена пришли! Раньше, помню, мы с твоим батькой вдвоем, в снегу по пояс, ночью Панкрата Лысого на хуторе вязали. У нас даже пистолетов с собой не было. В то время их выдавали только по особым случаям, раз в год на плановые стрельбы. А у Панкрата, между прочим, по оперативной информации обрез имелся.

– Ну и как, повязали? – ехидно подбоченился Старший Оборотень.