Волчья стая

«У меня тоже, – мысленно согласился с другом Гуров. – Известно, как проводятся плановые инвентаризации, если дело не касается ядерных боеголовок или чего-то в том же духе. Проверяемые организуют хороший такой дастархан и накачивают проверяющих до зеленых чертиков так, что они свои пальцы-то пересчитать становятся не в состоянии. Распечатали склад, прошлись пьяной походочкой вдоль стеллажей – все на месте? А как же… Запечатали, расписались в акте и отвалили в сторону моря…»

– Когда жареный петух в известное место клюнул, – продолжал Крячко, – уже бригада дознавателей провела переинвентаризацию. Как раз за несколько минут до твоего прихода у меня с этим деятелем, военюристом, об этом разговор шел. По телефону он говорить на данную тему отказался, упирая на то, что сведения секретные. Из чего я делаю вывод, что преступники утащили что-то очень важное, возможно – опасное. И то сказать: ради десятка комплектов обмундирования и пары банок с гуталином для чистки сапог часовых не снимают. Придется ехать в военную прокуратуру самому, выяснять на месте. Я им наведу шороху! При необходимости я и Петра подключить не постесняюсь, раз уж он нам такое дело подсиропил. Заодно заберу у них вещдок, сравним с той штукой, которой ухлопали Давиденко.

– Ты на колесах? Это хорошо, заодно забросишь меня к Харитоньевскому переулку. Хочу своими глазами посмотреть на место преступления, кабинет Давиденко. Кстати, поговорю с его замом по воспитательной работе, он, как выяснилось, когда-то работал в МУРе, бывший наш коллега. Заключение медэкспертов у нас уже есть. Трассологи и баллистики обещали выдать результаты экспертизы сегодня к вечеру. Тогда у нас будет от чего танцевать. А ты из военной прокуратуры отправляйся на Новокунцевское кладбище, там в час дня хоронят Давиденко. Присмотрись к его вдове, если ее папаша соизволит траурную церемонию своим присутствием почтить, то к нему – тоже. Если вдова не вконец убита горем, подойди, представься и договорись о встрече, с этим тянуть не следует. Что, поехали?

– Всегда готов! – бодро откликнулся Станислав. – Надо же, Новокунцевское… Нас с тобой, Лева, там не похоронят. Это, считай, филиал Новодевичьего, это тебе не Калитниковское или Троекуровское! Понятно, с таким тестюшкой…

– Ты не рановато ли о собственных похоронах задумался? – Гуров ехидно усмехнулся. – Я пока что не тороплюсь и тебе не советую.

…Именно родственные отношения покойного Алексея Давиденко с Федором Андреевичем Загребельным стали основной причиной того, что дело об убийстве директора специнтерната «Палестра» досталось Льву Гурову и Станиславу Крячко.

Вчера, около двенадцати, им позвонила по «внутряшке» секретарша Верочка и пригласила подняться в генеральский кабинет.

Начальника ГУ генерал-лейтенанта милиции Петра Николаевича Орлова отличал проницательный интеллект, помноженный на колоссальный практический опыт, а также нестандартный, смелый взгляд на то, как надо управлять силовыми структурами в наше непростое время.

Ему удалось создать блестящий коллектив профессионалов-единомышленников, случайные люди в управлении не приживались, а за малейшую попытку погреть руки на своем милицейском статусе Орлов карал мгновенно и беспощадно.

Петр Николаевич полагал, что хороший начальник всегда обязан поддерживать у подчиненных веру в то, что они способны справиться с любой самой трудной задачей. И ведь справлялись обычно! Особенно такие подчиненные, как полковники Лев Гуров и Станислав Крячко.

Орлов относился к друзьям по-особому, выделяя их из всех остальных своих сотрудников. Петр Николаевич знал Гурова и Крячко очень давно, еще с той далекой поры, когда знаменитые сыщики были молоденькими неопытными лейтенантами. На его глазах они росли, набирались профессионализма и сыскного мастерства. Генерал очень уважал Льва и Станислава, доверял им безоговорочно, а они, в свою очередь, отвечали Орлову тем же. Троих этих людей связывала крепкая, проверенная временем дружба. И потому самые сложные, запутанные дела доставались именно Гурову и Крячко.

– Словом, тесть Давиденко не только один из самых крупных подрядчиков дорожного строительства в Москве, – растолковывал ситуацию Орлов, – но и политик «новой волны», сопредседатель подкомитета по правам человека в Комитете по международным делам Госдумы, член бюджетной комиссии, что-то еще в том же духе, министр мне говорил, но я не запомнил. Впрочем, это неважно. Суть ясна. Из очень важных персон с весьма солидным политическим весом, не говоря уже о капиталах. Так вот, он буквально роет рогами землю. Ему почему-то очень важно, чтобы убийство его зятя было раскрыто, и раскрыто быстро, он нажал на все рычаги, и в результате делом займемся именно мы. Родственные чувства? Возможно… В конце концов бизнесмены и политики в чем-то остаются людьми. Что ты морщишься, Лев, точно лимон без сахара жуешь? Я этих «хозяев жизни» тоже не особо жалую, но распоряжение министра, оно и есть распоряжение министра.

…Кого Лев Иванович Гуров терпеть не мог, так это Очень Важных Персон, пользующихся особым вниманием и облеченных особым доверием. Политиков и политологов, краснобаев и демагогов, «выразителей чаяний народных», которые, по его глубокому убеждению, ничего, кроме вреда, стране не приносили и не принесут в обозримом будущем.

Да, нечистоплотные люди в политике скорее правило, чем исключение. И, заметим, все они рвут на груди рубахи, пытаясь убедить ближних и дальних, встречных и поперечных, что радеют исключительно за интересы России. Тут, мол, сами понимаете, не до чистоплюйства.

Удивляться этому, вообще говоря, не приходится, и отношение полковника Гурова к нынешним «хозяевам жизни» вполне можно понять.

Задумаемся: кто они, те люди, которые пробились в коридоры власти, отхватили по жирному куску пирога при оголтелой дележке всего и вся в постсоветской России? Да те же функционеры блаженной памяти КПСС из молодых, комсомольские активисты всех уровней, профсоюзные аппаратчики, кагэбэшники высшего и среднего звена и прочие «слуги народа». Они не потеряли ничего, кроме чести и совести, но, во-первых, ни того, ни другого у них никогда не водилось, а во-вторых, им на это глубоко и откровенно наплевать. Более того, они приобрели полную безнаказанность. Если раньше, до развала Союза и краха советской власти вкупе с однопартийной системой, эта публика хоть чего-то боялась, скажем, не угодить вышестоящему партийному начальству и вылететь из насиженного кресла, то теперь управы на них вовсе не стало. Уже успели наворовать столько, что никого и ничего не боятся. И что мы имеем сейчас? В будущее глядим без особых надежд, от настоящего брезгливо плюемся, оглядываясь назад в поисках помощи, утешения, совета, не находим ни того, ни другого, ни третьего.

– Но и само убийство, – закончил Орлов, – представляет несомненный интерес. Я что-то такого не припомню, как раз для вас загадочка. Так что удачи, сыщики!

…Труп Алексея Борисовича обнаружила уборщица ранним утром тринадцатого сентября, в понедельник. Женщина мыла полы коридора второго этажа и вдруг услышала странное слитное гудение из кабинета Давиденко. Дверь кабинета, против обыкновения, не была заперта.

Заглянув в кабинет, уборщица чуть не свалилась в обморок. Было от чего! С головы мертвеца, пришпиленного, словно бабочка, к дубовой панели стенной обшивки, взвился рой мух, отблескивающих сине-зелеными брюшками. А уж запах… Следственная бригада районщиков, подъехавшая по вызову, прихватила с собой медэксперта, он вчерне определил время смерти: не менее пятидесяти часов. Начало сентября выдалось теплым, так что, хоть окно в кабинете оставалось открытым все время, прошедшее с момента убийства, дыхание перехватывало от сладковатой трупной вони.

То, что Алексея Борисовича Давиденко убили, сомнений не вызывало. Не может человек сам загнать себе в правую глазницу кусок стали двадцатисантиметровой длины, да так, чтобы наконечник, заостренный под конус, пробил затылочную кость и глубоко вошел в полированную дубовую панель! Зрелище было не для слабонервных – даже ко всему привычных ментов из райотдела пробрало до печенок. Алексей Давиденко был личностью довольно известной, не каким-нибудь бомжем подзаборным, чья жизнь и смерть никого не интересует. В районе его знали, знали и о том, чей он зять. И старший следственной группы, опытный немолодой капитан, мгновенно сориентировался: не наша это компетенция. Надо оповещать начальство, бить во все колокола и по возможности спихивать это дело наверх. Пусть им МУР занимается или ГУ уголовного розыска. Сыскари уровнем повыше нас.

Угадал ведь капитан, попал в десятку! Все закрутилось с ошеломляющей быстротой: уже через два часа генерал Орлов выслушивал краткие и недвусмысленные распоряжения министра, еще через полтора Петр Николаевич сам вызвал двоих своих преторианцев, Гурова и Крячко, чтобы поставить им задачу.

Прошло чуть больше суток с того момента, как Лев и Станислав покинули генеральский кабинет. Строить какие бы то ни было версии произошедшего – преждевременно. Нужны факты, требуются хоть какие-то зацепки… Словом, волка ноги кормят, как любил выражаться Лев Иванович. Время аналитической работы наступит позже.

«Несколько удивляет один момент, – думал Гуров, забираясь на переднее сиденье крячковского „Мерседеса“, над которым за преклонный возраст и непрезентабельную внешность потешалось втихаря все управление, – ведь супруга, ныне вдова, Екатерина Федоровна Давиденко пребывала в столице. Муж не возвращается вечером в пятницу с работы домой, не звонит, ни о чем не предупреждает… А затем двое суток о нем ни слуху ни духу. Обычно в такой ситуации любящая жена бежит в милицию! Могла бы к папе броситься: пропал, дескать, твой зятек! Так ничего похожего. Или у них было так принято? Личная независимость, суверенность частной жизни и все прочее? Конечно, в каждой избушке – свои погремушки… и все же странно! Ладно я, с моей профессией и по месяцу можно дома не появляться, Маша уже привыкла, да и предупреждал я ее перед свадьбой, за кого замуж собирается. Кстати, она, по крайней мере, знает, где меня носит, когда я домой не прихожу. Но Давиденко вроде бы педагог. Мирная, спокойная работа… Если на первый взгляд!»

Крячковский «Мерседес», который лишь внешне, к тому же только для дилетанта, ничего не понимающего в автомобилях, представлялся дряхлой развалиной, резво взял с места и покатил к Садовому кольцу.

Станислав не жалел ни времени, ни денег, когда дело касалось любимой машины, Крячко относился к своему престарелому «мерсику» приблизительно так, как Д’Артаньян к своему боевому коню. Постоянно что-то чинил, переделывал, усовершенствовал, только что спать с ним в обнимку не ложился. В результате под неказистой внешностью скрывались два ведущие моста на полужесткой «спортивной» подвеске, усиленная коробка передач и форсированный мотор с турбонаддувом. Словом, конструкторам из «Даймлер-Крайслер» и «Мазды» только и оставалось, что удавиться от зависти.

Глава 2

Крячко остановил машину на углу Садового кольца и Большого Харитоньевского переулка, отсюда Гуров пошел пешком в сторону Кремля, любуясь этим прекрасным старинным районом столицы, который еще не успели загадить рекламы и вездесущих коммерческие ларьки, расплодившиеся бледными поганками по всей Москве.

Вот и Чистопрудный бульвар, теперь налево, к Архангельскому переулку, туда, где вздымается в ярко-синее сентябрьское небо охряная игла Меншиковой башни, церкви архангела Гавриила.

«Бог мой, – подумал Лев, – до чего же красивые места сохранились еще в Москве, так вот стоял бы и глядел часами… Но какими же, однако, деньжищами ворочает этот фонд „Инициатива“, патронировавший Давиденко, чтобы арендовать помещение под головной офис „Палестры“ в таком районе!.. Заметим, кстати, что один из директоров-соучредителей фонда – Федор Андреевич, бизнесмен, политик и тесть покойного. Престиж, конечно… И политические дивиденды».

Вот он, нужный ему двухэтажный флигелек, спрятавшийся от сутолоки и суетливого мельтешения московской толпы в глубине тихого, по-старинному респектабельного и чинного Потаповского переулка. Фасад украшен декоративными лепными венками, розетками, маскаронами, летящими голубями. А сзади к флигелю примыкает большой и очень уютный двор, огражденный литой чугунной решеткой. Двор такой зеленый, тенистый, аккуратный, что хочется назвать его садом.

Под ногами полковника Гурова тихо похрустывал гравий дорожки, окаймленной китайским можжевельником и фигурно постриженной туей. В темной зелени хвои виднелись нежные розово-лиловые цикламены с серебристым узором на листьях. Была пора их цветения, и аромат стоял такой, что любой парфюмер от восторга с ума бы съехал.

О! Кабинет просто сразу же поражал воображение своим размером и убранством. Темно-коричневый, отлично натертый дубовый паркет. Высокий потолок со старинной лепниной, которую тщательно подновили и отреставрировали: не то нимфы, убегающие от сатиров, не то какие другие мифологические персонажи… В центре потолка закреплена небольшая люстра, похоже, из полированной бронзы. Стильно, чего уж там.

Громадный, точно поле аэродрома, письменный стол, выполненный на заказ в стиле ретро, русский барочный модерн начала ХХ века. Отделан опять же полированной бронзой и чем-то напоминает саркофаг. Над столом – портрет угрюмого седовласого мужчины в наглухо застегнутом сюртуке. По стенам, обшитым деревянными панелями, – книжные шкафы, в недрах которых золотятся корешки книг. Широкие стрельчатые окна с огромными фрамугами затенены с двух сторон шелковыми портьерами. И единственная дань времени – задвинутый в угловую нишу компьютерный столик с мощным «Пентиумом» и отличной периферией. По экрану монитора бесшумно снуют взад-вперед золотые рыбки.

Впечатляет. Сразу ясно: хозяин такого кабинета – человек серьезный. Был.

– И кто же это такой? – спросил Гуров у сопровождавшего его, немолодого уже мужчины, указывая на портрет. – Судя по тому, что я успел узнать о специфике вашего учебного заведения, здесь скорее был бы уместен портрет Антона Семеновича Макаренко.

– Господь сохрани! – с неподдельным ужасом в голосе отозвался заместитель директора «Палестры» по воспитательной работе Анджей Маркович Сарецкий. – Почему-то считается, будто упомянутый вами шарлатан и авантюрист с его дичайшими идеями примата коллектива над личностью был неплохим педагогом. Не верьте! Чушь собачья! А на портрете – великий Песталоцци.

Господин Сарецкий не понравился Льву Гурову резко и сразу. Чуть не полчаса пришлось вчера уговаривать оного господина прояснить некоторые моменты профессиональной деятельности покойного – убиенного, точнее! – Давиденко. И уже по телефонному разговору становилось ясно: возникнут с ним проблемы.

Все верно. Возникли. По всем неписаным законам и правилам на место Алексея Борисовича претендовал именно Сарецкий. А место, как уже успел понять полковник Гуров, отличалось изрядной привлекательностью. Ох, до чего хлебное место, если грамотно использовать некоторые возможности!

Так что любой шум, любой даже намек на скандальные обстоятельства ухода из жизни своего предшественника был Сарецкому крайне неприятен. В такой ситуации люди не слишком доброжелательно относятся к милиции. А никаких формальных оснований допрашивать этого человека у Льва не было. Захочет – будет говорить, а нет – так может и послать куда подальше.

Но Лев Иванович умел быть очень убедительным! Убедил и на этот раз.

Сарецкий оказался высоким сухощавым мужчиной без возраста. Ему можно было дать и сорок, и все шестьдесят. Лоб изборожден морщинами, брови густые, почти сросшиеся, такие же густые, очень коротко остриженные темные волосы, заметно тронутые сединой, тонкий, словно бы лишенный губ рот. И удивительные глаза пронзительного ярко-голубого цвета, как у кота-альбиноса. Очень, сказать по правде, неприятные глаза: холодные, стеклянные, немигающие, заставляющие вспомнить питона в террариуме.

И дикция у главного воспитателя «Палестры» была… своеобразная. Характерная такая. С элегантной хрипотцой.

Как у сливного бачка старого унитаза.

И то, что этот человек склонен к рисовке, считая себя вторым по уму после господа бога, Лев Иванович тоже моментально уразумел. Ну-у… Грех не использовать.

Гуров пристально посмотрел на Сарецкого:

– А почему, кстати, «Палестра»? Мне что-то древнегреческое такое вспоминается…

– Правильно вспоминается, – довольно кивнул тот. – Для милиционера вы весьма эрудированны. Палестра – это в Элладе такая частная гимнастическая и риторическая школа для мальчиков 12—16 лет. Палестры имели открытые площадки, беговые дорожки, бассейны, крытые гимнасии и… много чего еще. В зависимости от того, кто их строил и содержал. А занимались этим главным образом цари. Их тогда на Эгейском полуострове расплодилось немерено. Для своих отпрысков старались. Лучшие учителя, а главным образом, постоянный надзор и тот контингент сверстников, который устраивал венценосца. Опять же, друг перед другом похвастаться можно: вон, дескать, у меня в Беотии – аж три олимпионика из палестры за последние десять лет вышли! А у тебя, Амфитрион? Только один! Так что слабы твои, коллега, семивратные Фивы! Ну и, конечно, намек Давиденко применил… Грамотно. Для понимающих людей. В названии специнтерната. Чтобы знали, куда своих щенков – пардон! – детишек отдают. На дрессировку. Ох, неуместна ваша улыбочка ироничная, господин полковник! Вы, Лев Иванович, о составе наших воспитанников имеете понятие? Раз уж об Антоне Семеновиче Макаренко помянули, то…

– Отдаленное. В самых общих чертах. – Тут полковник Гуров снова слегка погрешил против истины. Очень неплохо Лев успел кое в чем разобраться. – Это одна из причин, по которой я хотел с вами встретиться. Непростой контингент, сложные, сломанные судьбы, вы это имеете в виду? Несчастные дети, трудные подростки…

– М-м… Где-то. Но не только. И не столько, – усмехнулся Сарецкий. – Дело в том, что почти все царские отпрыски, будущие герои Эллады, отличались в детстве и юношестве откровенно криминальными наклонностями. Хоть великого Геракла возьмите. Взял и убил своего учителя музыки, чем-то тот не по душе сыну Зевса пришелся. Тезей, победитель Минотавра, покуда в возраст не вошел, все Афины на уши ставил. А уж бабник был такой, что… То же и к Ясону, предводителю аргонавтов, относится, и к братишкам Диоскурам! Еще примеры желаете? Вся мифология ими полна, не говоря уж об истории. Это пока подрастающему поколению много воли давали. А доходило дело до палестры или чего-то аналогичного, но с хорошим э-э… режимом, назовем это так, сразу характеры выправлялись. Быс-трень-ко! Детишкам, да и подросткам, нужен не столько хороший воспитатель, сколько хороший надзиратель. Со здоровенной дубиной и с непоколебимой уверенностью в своем праве эту дубину применять. Гвоздить мерзавцев по башкам. Чем чаще, тем лучше. Всех. Поголовно!

– Лихо! – удивленно покачал головой Гуров, огибая монументальный письменный стол и приближаясь к тому самому месту, где голова бывшего хозяина роскошного кабинета была буквально прибита к стенке.