Смерть в прямом эфире
Станислав щелкнул каблуками и бросился выполнять приказание. Мария показала Гурову кулак.
– Слово скажешь, убью, и меня оправдают.
Гуров облизал ложку, потянулся и сказал:
– Завожу роман с директором рыбного магазина.
– Разбежался, – Мария налила себе вторую рюмку, выпила, закусила копченой севрюгой. – Она увидит твои голубые глаза и растает. Ну, ладно, хватит играть в молчанку, выкладывайте, что у вас произошло? Что убили Леню, я знаю. Что вы топчетесь на месте, известно. – Мария слегка захорошела. – Что случилось сегодня? Ну? – И она хлопнула ладонью по столу так, что брякнула посуда.
– Ну, – повторил Станислав, глядя на друга.
– Скажи, только коротко, – Гуров закурил.
Станислав уложился в четыре фразы.
– Некая девица знает нечто для вас важное и не говорит. А вы поникли, словно лютики? Гуров, ты с ней разговаривал? – спросила Мария.
– С ней говорил опытный человек. С пустыми руками к ней не подойти, – ответил Гуров. – Задерживать нет оснований, поговорить и отпустить… На следующий день узнает все телевидение, к обеду узнают газеты. Наш разговор подадут как допрос с пристрастием. Не исключено, что девушку убьют или она пропадет. Тут нужен свой подход.
– Так нащупай, черт тебя побери. Любую женщину можно уговорить, разжалобить. Найти нужную струну. Заплакать, в конце концов! Гуров, ты умеешь плакать? – Мария пристально посмотрела на сыщика, тяжело сглотнула, ее глаза наполнились слезами.
– У меня другая профессия! – Гуров отшвырнул стул и вышел из кухни.
– Я все-таки его выгнала, – Мария взяла бутылку, налила Станиславу и себе, подмигнула и быстро выпила.
Ночью Мария целовала Гурова и шептала:
– Я справилась бы с ней за пару часов, милый. Но ведь тебе это будет неприятно. Я уверена, ты можешь сам… Я тебя научу, ты исполнишь роль по высшему классу. Слушай меня…
Это был не буфет, скорее бар. Минуешь постового милиционера, дальше по центральному проходу и, не доходя лифтов, слева ведет лестница вниз. Здесь и расположен один из баров Центрального телевидения. Низкий потолок, приглушенный свет, стойка вдоль стены, на углах она загибается. Четыре девушки, переговариваясь с посетителями, – все друг друга знают, – предложат салат, сосиски, пирожные и, конечно, кофе. Как объяснили Гурову, спиртное здесь то разрешали, то запрещали, сейчас был период либеральный. Помещение большое, народу много, ни о каком доверительном разговоре в подобной обстановке не могло быть и речи.
Сыщик узнал Нину Давыдову сразу, хорошо описал Гойда, да она и выделялась среди товарок сравнительной молодостью и претензией в одежде на элегантность. Гуров прошелся по просторному залу, заметил несколько виденных по телевизору лиц, выждал, когда у стойки напротив Нины остался лишь один человек, подошел и поздоровался:
– Здравствуйте, Нина, мне, пожалуйста, чашку кофе.
Она невнятно ответила, взглянула на часы, что помогло Гурову задать вопрос:
– Простите, Нина, у вас бывает перерыв?
– Я живой человек, – не сердито, но и без приязни ответила девушка. – А вам-то какое дело?
– Я из МУРа, мне надо с вами поговорить, – тихо сказал Гуров. Он умышленно назвал МУР – каждый москвич о нем читал, смотрел кино или просто слышал. А что такое Главное управление уголовного розыска министерства, знают лишь профессионалы.
Нина вздрогнула, без нужды переставила чашку, поправила волосы и зло ответила:
– Ваш товарищ уже допрашивал меня. Больше я ничего не знаю.
Явная нервозность девушки доказывала, что следователь был прав. Нина Петровна Давыдова что-то скрывала и делала это очень неумело. Гуров нарочно как бы предупреждал девушку, что ей предстоит неприятный разговор. Гойда сказал, что методом натиска, давления от Давыдовой ничего не добьешься. Она замолчит, возможно, расплачется, а теперь, когда она уже официально допрошена, могла и проконсультироваться со знающим человеком, и потребует предъявить обвинение и вызвать адвоката. По совету Марии сыщик избрал иной путь – не вынуждать Нину, а уговаривать. Он решил создать для девушки наиболее благоприятные условия: не привозить ее в служебный кабинет, разговаривать на ее территории и предупредить заранее, дать ей время собраться и успокоиться.
И, словно пытаясь доказать тщету его намерений, Нина быстро повторила:
– Я сказала все. Больше я ничего не знаю! – Выставила на стойку табличку: «Перерыв» и ушла.
Гуров знал, день предстоит длинный, трудный, взял свой кофе и сел за столик. Мария долго размышляла, как одеть сыщика, отыскала его старые брюки, тщательно отутюжила, вытащила из-под шкафа поношенные кроссовки, почистила серый однотонный свитер, приказала побриться, но одеколон не употреблять. В результате Гуров выглядел человеком среднего достатка, седые виски не облагораживали его, а доказывали, что жизнь у мужика далеко не сахар. Непривычно одетый, Гуров невольно потерял свою выправку. Только глаза на тусклом фоне стали ярче, еще заголубели.
Прощаясь утром, Мария сказала:
– Можно надеть очки, но, боюсь, получится уже двадцать два. Не вздумай ее разглядывать или делать комплименты, смотри прямо перед собой и размышляй о грустном. Вспомни что-то конкретное из своей жизни и непрерывно думай об этом. И самодовольная улыбка с твоей физиономии исчезнет.
Сыщику не пришлось долго копаться в своей памяти. Он вспомнил, как убили его подчиненного, и он пришел к покойному домой и разговаривал с его матерью. Вспомнил шаль, в которую куталась худенькая женщина, ее тонкие руки со вздувшимися венами. Как она цеплялась за свою шаль и терпеливо ждала, когда же оставшийся в живых начальник ее мальчика уйдет, оставит ее одну и можно будет поплакать.
Гуров так погрузился в воспоминания, что не заметил, как появилась за стойкой Нина, начала работать. А вернули сыщика к реальности толчок в плечо и голос остановившегося рядом парня:
– Слушай, мужик, не бери в голову. Хочешь, я тебе выпить куплю?
Гуров смутился, он уже забыл, когда смущался последний раз, и после паузы ответил:
– Спасибо, у меня есть. – Он поднял голову, глянул на парня. – Только мне нельзя, – ткнул пальцем в печень.
– Зашитый? Тогда понятно. Вот жизнь блядская, – парень хлопнул Гурова по плечу и ушел.
Сыщик почувствовал чей-то взгляд, поднял глаза и увидел Нину, которая обслуживала веселую компанию, а смотрела на Гурова. Он покосился на часы – сидит уже второй час.
Прошло еще некоторое время, он мельком взглянул на Нину и увидел, что она жестом подзывает его к себе. Он вновь заставил себя вспомнить мать Бориса Вакурова, поднялся, не торопясь подошел к стойке. Давыдова уже не так агрессивно произнесла:
– Я же вам русским языком объяснила, мне сказать больше нечего.
– А мне генерал приказал с вами переговорить. Я офицер и обязан, – ответил Гуров.
– Так вызывайте к себе, ведите к своему генералу, я ему объясню.
– У нас ничего хорошего нет, а здесь уютно. Я подожду.
– У меня смена черт-те когда кончается, домой надо. Обед на завтра… – она махнула рукой. – Некогда мне с тобой ля-ля разводить.
– Я понимаю, – сыщик помолчал. – Я писать ничего не буду.
– Может, тебе налить? – неожиданно спросила Нина.
– Я непьющий… если за компанию…
– Хочешь, чтобы меня с работы поперли?
– Так ведь и я на работе, – Гуров пожал плечами.
– Черт с тобой! Сейчас людей поубудет, сядь в дальнем углу, кофе возьми. Ты ел чего?
– Спасибо, я завтракал, – ответил Гуров и отвернулся.
– Что-то по тебе не видно. Зарплату хоть платят? – спросила Нина.
– Случается, – соврал Гуров и от стыда снова отвернулся.
Давыдова расценила это по-своему и сердито сказала:
– Ладно-ладно, ты мне здесь слюни не распускай. В Москве каждый день убивают. Ты что, за всех в ответе? Бери кофе и садись, я скоро приду.
– Спасибо, – Гуров взял вторую чашку кофе, полез за деньгами, но Нина его остановила:
– Иди уж, успеется.
– Спасибо, – повторил сыщик и отправился в указанный угол.
Гуров оценил переход на «ты» и перемену в ее настроении и подумал, что вид у него, значит, жалкий. Если информация у Нины «горячая», то он, полковник Гуров, спрячет ее до поры. Подставлять такую женщину – грех. А в том, что он информацию добудет, сыщик уже не сомневался.
Он еще не допил кофе, как подошла Нина, принесла бутерброды, две бутылки минеральной, в одной из бутылок оказалась водка. Девушка плеснула в бумажные стаканчики, сказала:
– Жизнь пошла поперек, – выпила и стала есть.
Гуров тоже выпил и искренне поддержал:
– Не жизнь, а грязное существование. И почему приличный человек должен врать, изображать невесть чего, убирать чужое дерьмо. Никому не известно.
– Я по вашему делу все рассказала, и ты мне вопросов не задавай, – Нина налила по второй. – Ты здоровый, красивый мужик и несчастненьким не прикидывайся. Тебя приодеть, отбоя от нас не будет.
– Я не жалуюсь, – Гуров улыбнулся.
– Женатый?
– Обязательно.
– Жена красивая, любит?
– Красивая и любит, – ответил Гуров. Мария предупреждала, что такой вопрос будет непременно и ответить на него следует именно так.
– И ты жену любишь?
– Люблю, – признался Гуров.
– И давно женаты?
– Порядочно, я же не мальчик.
– Это надо! – Нина налила по третьей. – Мужик признается, что женат, любит и у него в семье порядок. Я что же, тебе совсем не нравлюсь?
– Почему? Вы девушка интересная, и фигура у вас отличная, – искренне ответил Гуров и от удовольствия, что может сказать правду, вновь улыбнулся. Хотя Мария запретила, скользнул взглядом по высокой груди собеседницы и одобрительно кивнул.
– Так какого черта ты о своей любви к жене рассказываешь? – возмутилась Нина.
Гуров неожиданно вспомнил одну из любимых фраз Станислава и ответил:
– Что выросло, то выросло.
Нина хитро прищурилась, спросила:
– И ты никогда-никогда налево не завернул?
– Я не люблю такие разговоры, – и Гуров не заметил, как вновь ссутулился, почувствовал, что говорит ненужные слова.
Сыщик был не прав. Нина прониклась к нему симпатией, удивлялась, что среди ментов встречаются подобные мужики. Гуров ни с того ни с сего сказал:
– У меня ни времени, ни свободных чувств нету. Так что я не высоконравственный, а просто несвободный. У каждой медали две стороны. Вот так, девушка.
Нина смотрела на сыщика и не узнавала. Гуров вновь выпрямился, голос набрал силу:
– Вы, Нина Петровна, убийцу покрываете, – вздохнул Гуров, недовольно поморщился. – По Москве не раскрыто ни одно громкое заказное убийство. Я убежден, в пятидесяти процентах случаев свидетели имеются. Они боятся, и правильно делают. Человеку свойственно оберегать свою жизнь, и я вас не осуждаю. Но, если мы с вами порочную цепь не разорвем, ее никто не разорвет. Вы мне говорите, я ваше имя забываю. Вот сейчас выслушаю, допью и забуду. Даю слово чести. Для прокуратуры и суда я других свидетелей найду. Но мне необходима точка опоры.
Нина смотрела ему в глаза, чувствовала, как по телу бегут мурашки, а ноги отнялись, уйти она не может.
– Итак, лет тридцати, среднего роста, плотного телосложения, в мужике чувствуется сила. Вы увидели его за час до смерти Леонида…
– Накануне… Дважды, – прошептала Нина. – Удивилась, что он тут делает? Забыла. А назавтра…
– Раздался выстрел, и вы вспомнили. Как его имя?
– Юрий… Юрий Авилов… Он в соседнем доме живет. Он убьет меня…
– Вот я и говорю, женщины мне далеко не безразличны. – Гуров разлил остатки из бутылки, чокнулся с бумажным стаканчиком Нины. – Только если я жене изменю, она это поймет, едва я порог переступлю, на меня не глядя. А я ее люблю, за любовь нужно платить. А вы красивая девушка, я рад, что мы познакомились. Я вам должен за бутылку, кофе, бутерброды… и исполнить одно ваше желание. – Он положил на стол свою визитную карточку. – Я не волшебник, но много чего могу. Телефоны выучите, карточку уничтожьте. Обязательно. Моей визитки у вас быть не должно. Мы с вами сегодня встретились, выпили, поговорили за жизнь, расстались. Если будет трудно и вы позовете, я приду.
Гуров поднялся, положил на стол деньги, поцеловал Нине руку и направился к лестнице.
Нина смотрела на высокого, широкоплечего, уверенно шагающего мужика и не могла понять, с чего она расчувствовалась, решила, что человек на краю и ему необходимо помочь. Он ни на что не жаловался, ничего не просил, она, опытная баба, разнюнилась. Но Юрке Авилову она теперь не завидует, у этого… И тут Нина сообразила, что не знает даже, как мужика зовут, взглянула на визитную карточку… Полковник, старший оперуполномоченный по особо важным… Гуров Лев Иванович… Она выучила два телефона, записала в блокнот по четыре последних цифры каждого номера, чиркнула зажигалкой, прикурила, визитку сожгла. Он прав, такую карточку иметь в сумке совершенно ни к чему. Он сказал, что придет… А что? Такой придет…
Глава третья
Бывший полковник КГБ, ныне полковник службы, называвшейся иначе, человек по фамилии Грек, сидел в сановном кабинете, смотрел на хозяина вопрошающе. За многие годы службы он вытренировал этот взгляд, сроднился с ним, окружающим полковник казался прирожденным холуем. И лишь немногие знали: этот взгляд и вся манера держаться – обман. Полковник – человек сильный и умный, не подверженный постороннему влиянию. Он всегда поступает как считает нужным и выполняет приказы в тех случаях, когда они совпадают с его собственной точкой зрения. В остальных ситуациях он только имитирует исполнение, а результат срывается по объективным, не зависящим от Грека обстоятельствам.
Он убрал Леонида Голуба отнюдь не потому, что так пожелал сановный чиновник, а просто Голуб зарвался, стал мешать выполнению стратегического плана, который простирался аж до двухтысячного года, до новых президентских выборов.
Телевидение – самое мощное оружие в предвыборной борьбе, и это не затасканные слова, а объективная действительность.
Но ТВ структура многосложная, и захватывать ее надо заранее. Так по кирпичику строят дом: каждый кирпичик следует подержать в руках, ощупать, положить на нужное место. Пусть миллионеры покупают каналы, можно купить все, а души людей останутся в руках спецслужбы. И телезвезды в нужный момент станут говорить то, о чем их «попросят». И сетку вещания составят так, как «попросят». И в студию пригласят кого требуется, и вопрос зададут нужный и своевременный. Действительный захват телевидения – очень тяжелый и кропотливый труд.
Сегодня группа Грека – лишь несколько десятков человек, и не все они занимают ключевые посты, но придет срок… Кремлевскую стену тоже складывали по кирпичику, и не один год.
– Что же, ваш первый блин не вышел комом, – пошутил чиновник. – Но поздравлять вас рано.
– В нашей службе поздравлять не принято, – сухо ответил Грек. – Мы и ордена если получаем, так в туалете и при погашенном свете. Шутка.
– И неудачная, – резко сказал чиновник. – Вы уверены, что вашего исполнителя не обнаружат? Мне известно, розыском занимаются люди очень серьезные.
– Я знаю, шеф. – Грек уже пожалел о своих словах. На днях хозяин кабинета получил правительственную награду. Грек не завидовал, невольно вспомнил, непроизвольно вырвалось. Старею, подумал он, надо внимательнее следить за собой. Человечек, сидящий за столом, случайный и временный. Но сегодня он за этим столом, следует считаться, соблюдать правила игры.
– Но если все-таки человека выявят? – нудел чиновник.
Ну что ты понимаешь, сопливый мудак, в нашей работе? – хотелось сказать полковнику, но он посмотрел на носки собственных ботинок и тихо произнес:
– Постараемся, чтобы подобного не произошло.
– Да! Вы уж расстарайтесь! Считайте, я вас предупредил!
– Только так я и расцениваю ваши слова, – Грек поднял глаза, посмотрел на чиновника преданно. А как полковнику хотелось высказаться, он даже губу прикусил до крови.
Новости у Грека были горячие, прямо огненные, и сообщать о них недалекому человеку было ни в коем случае нельзя.
Дело в том, что полковник пять минут назад видел Гурова у дверей приемной вице-премьера. Зачем розыскник пожаловал на столь высокий уровень – неизвестно, но, узнай подобную новость молодой чиновник, начнется истерика, суета, черт знает что, совершенно непредсказуемое.
А Гуров явился в высшие коридоры власти с намерением сыграть ва-банк. Известны случаи, когда срывали банк, имея на руках всего двенадцать очков. А проигрывать сыщику нечего, его бумажник был пуст. Самое страшное, что может произойти, – выставят из кабинета, решат, мол, абсолютный кретин, возможно, сообщат Орлову или Шубину. Петр на него наорет, генерал-полковник даже разговаривать не станет, бросит тому же Орлову, дескать, офицерам положено ходить коридорами, а не лезть через забор, и забудется.
Чувствовал себя Гуров на подъеме, разгуливал с деловым видом, лишь не знал, как проникнуть в кабинет вице-премьера. Сыщик не очень хорошо представлял, что говорить небожителю, уповал на импровизацию. Он походил на мальчишку, зажавшего в руке камень и желавшего этот камень швырнуть в улей и посмотреть, что произойдет.
Дверь приемной открылась, и в коридор стали выходить люди. Гуров скользнул между ними, секретарь решил, что это один из бывших на совещании: человек что-то забыл в кабинете, возвращается за папкой или за каким-то документом.
Гуров решительно пересек кабинет, негромко сказал:
– Извините, Валентин Николаевич, но я знаю, кто убил Леонида Голуба.
– А я здесь при чем? – удивился Валентин Николаевич Попов. – Прикройте дверь и сядьте. Прежде всего, кто вы такой? И почему врываетесь ко мне с подобным заявлением?
Попову было около пятидесяти, он был безукоризненно одет, выбрит и причесан, спокоен, даже ироничен, но совершенно напрасно снял роскошные дымчатые очки. Гуров лишь на мгновение увидел его глаза и понял, что попал. Сыщик, конечно, не мог и представить, что обратился к главному теоретику заговора, но что данный человек, как выражаются розыскники, в деле «замазан», уже не сомневался. Этот внезапно расширившийся и метнувшийся в сторону зрачок выдавал человека, его испуг. И то, что Попов вновь надел очки и без надобности переложил бумаги на столе, являлось уже мелочью. Сыщик взглянул на надбровные дуги небожителя, увидел капельки пота и доверительно сказал:
– Простите меня, ради Бога, Валентин Николаевич. Я полковник милиции, работаю по раскрытию убийства, мне не к кому обратиться. Меня раздавят, как клопа, правда, вони будет меньше. Я с вами незнаком, но вы мне глубоко симпатичны. Я сыщик, интуитивно чувствую порядочного человека.
– Но вы же не подозреваете в коррупции своего министра? – Попов пришел в себя, начал судорожно просчитывать, кто из соратников мог подослать провокатора?
– Конечно, нет! – Гуров почему-то перекрестился. – Но министр не имеет прямого хода к президенту. А пока министр до Бориса Николаевича доберется… до меня доберутся быстрее.
– Допустим, я вам верю. – Попов выдержал паузу. – Какие документы я могу положить на стол президента?
– Никаких, – ответил Гуров. – Никаких документов не существует. Лишь мое чутье сыщика и теоретические выкладки. Стрелял человек маленький, доказать его вину трудно, но стоит мне двинуться по этому пути, как меня пошлют в командировку на Сахалин. А вы представляете, сколько людей могут убить по дороге на Сахалин? Слава Богу, я веду розыск практически один, у меня трое подчиненных, никто ничего не знает. Почему не раскрыто ни одно заказное политическое убийство?
– Простите, полковник, вы давно были у врача? Я не хочу сказать, что вы больны. Но при вашей работе естественно переутомление, могут появиться навязчивые идеи. Один ваш приход ко мне, человеку совершенно стороннему от криминала, чего стоит.
Гуров воспользовался предлогом и поднялся. Он свое дело сделал, пора закругляться.
– Вы мне советуете к врачу обратиться? Благодарю! Только вы не удивляйтесь, когда нас отстреливают, а убийц не находят. – Он поклонился и пошел к двери. – Все сыщики либо уволились, либо в дурдоме сидят.
– Вы меня неправильно поняли! – Попов поднялся.
– Мой труп будет на вашей совести, я об этом позабочусь, – и Гуров вышел.
К нему тут же подошел охранник.
– Документы! Как вы попали в кабинет?
– Ногами вошел, мудак херов. А документы следует спрашивать, когда человек входит, а не выходит. – Он вновь открыл дверь. – Валентин Николаевич, подтвердите, что я не нанес вам никакого ущерба, а то ваша охрана всполошилась.
– Все в порядке! – крикнул Попов.
Гуров хлопнул охранника, где у того лежал пистолет:
– Скажу, чтобы тебя выгнали курятник сторожить. Пока ты развернешься, я из тебя клоуна сделаю, – и вышел в коридор.
Через несколько шагов он столкнулся с приятелем, генералом контрразведки Павлом Кулагиным, взял его за локоть, кивнул на топтавшегося за спиной охранника:
– Привет, Павел, твой разгильдяй?
– Нет, – генерал рассмеялся. – Управление охраны.
– Скажи, чтобы выгнали. Извини, тороплюсь.
Через полчаса он был уже в своем кабинете, смотрел в лукавые глаза Станислава, на флегматичное лицо следователя прокуратуры и еще на двух оперативников, заимствованных из охранного бюро, с которыми сотрудничал уже не первый год, Валентина Нестеренко и Григория Котова. Они были неразлучные друзья, причем один антисемит, а второй еврей. На эту тему они постоянно дискутировали.
– Лев Иванович, признайся, как тебе удалось девицу расколоть? – вопрошал патетически Станислав. Кивнув в сторону Гойды, продолжал: – Игорь давно не мальчик, но не сумел. А ты выехал на полдня – и в дамки.
– Станислав, тебе не понять, – ответил Гуров. – Могу лишь сказать, я не употребляю ментовские выражения типа «расколоть». Мы доверительно поговорили, и девушка не сочла нужным скрывать. Да, я дал ей слово, что о нашем разговоре никто не узнает, так что забудьте. Получены агентурные данные – и конец связи.
– Авилов Юрий Сергеевич, – прочитал Станислав лежавшую перед ним справку. – Восемь лет назад сидел за разбойное нападение, – он хмыкнул, взъерошил волосы, – получил почему-то всего два года, через год освободился, больше нигде не проходит, проживает…
– У Белорусского вокзала, – продолжил Гуров. – И я его отлично помню, собирался в свое время вербовать, мы тогда еще в МУРе пахали. Интересная история, банально, но мир действительно тесен. Григорий, Валентин, завтра спозаранку двигайте к Белорусскому вокзалу и соберите мне о парне все возможное и невозможное. Прошу всех, прокуратуру особенно: о том, что мы зацепились, никому ни слова.
– А Петру Николаевичу? – ехидно спросил Станислав.
– А Петр Николаевич, дорогой мой, будет спрашивать у меня, а не у тебя. Повторяю, никому. Сами забудьте. Разрабатываем парня, так как мы многих разрабатываем. Никаких двусмысленных ответов типа «поезд тронулся» или «спросите полковника Гурова». Ничего нет и не предвидится, а Гуров деспот и самодур.
– Хорошие слова, надо запомнить, – пробормотал Станислав.
– Ты сначала научись их выговаривать, затем раскрой словарь, узнай, что они означают, – Гуров отчего-то рассердился. Тут же понял: оттого, что обещал Нине молчать, но слово не сдержал. А как он мог не сказать, когда вся группа знала, куда и зачем он поехал?
Увидев, что друг не в настроении, Станислав взял инициативу на себя.
– Мы можем быть убеждены, что убийство совершил Авилов, но доказательств у нас ноль целых. Так? – Он взглянул на следователя прокуратуры.
Гойда лишь хмыкнул и пожал плечами, считая вопрос риторическим.
– Мы, конечно, можем предъявить его фотографию видевшим его в коридоре сотрудникам. Допустим, они его опознают и подтвердят это на допросах и очных ставках. Легенда у него, естественно, готова, он объяснит, зачем приходил на телевидение, – продолжал Крячко.
– Но пропуск на него не заказывали, не выписывали, как он прошел, неизвестно, – заметил Григорий Котов.
– Какое-то объяснение у него заготовлено.
– Необходимо проверить, возможно, он работает на ЦТ, – сказал Гойда. – Рабочим, сантехником, и у него просто имеется служебный пропуск. Пистолет он, конечно, выбросил. Выстрел очень профессиональный, человек должен был тренироваться.
– Взять его под наружное наблюдение. Но Лев Иванович не хочет обнародовать, что мы вышли на какой-то след, – сказал Нестеренко. – Тогда заказ наружки никак не объяснить.
– Не говорите глупостей, – поморщился Гуров. – Допустим, он тренировался. Но после убийства он в тир не пойдет, с заказчиком встречаться не будет, наблюдение за ним сегодня совершенно бессмысленно.
Зазвонил телефон, Станислав снял трубку и, пародируя Гурова, сказал:
– Слушаю вас внимательно.
– Здравствуй, Станислав, Кулагин беспокоит. Начальнику не подражай, не получается.
– Здравия желаю, господин генерал! – весело ответил Станислав. – Чем можем быть полезны доблестным контрразведчикам?
