Трактир на Пятницкой. Агония

– Наше с Лавровым мнение, что вскрывшееся обстоятельство не должно влиять на ход операции, так как его друг детства, видимо, ничего о Лаврове не знает. Иначе бы они не церемонились, – пояснил Николай.

– Почему Лавров не является сюда? Почему он скрыл от меня, что москвич? – сердито спросил Климов.

– Он не может прийти, Василий Васильевич, так как все время сейчас проводит с Серым. В отношении второго я его сам спрашивал. Молчит. Думаю, что боялся быть отстраненным от операции.

– Казаки-разбойники, – пробормотал Климов и замолчал, увидев кулак начальника.

– Но сейчас ведь успех зависит только от него, – сказал запальчиво Панин, выгораживая товарища. – Мишка сейчас рядом с Серым – вот так. – Он показал стиснутые ладони. – Это целиком заслуга Лаврова. Вчера вот только… – Панин смешался, потом рубанул воздух рукой и продолжал: – Сорвался он вчера. Немного. Сами понимаете, Василий Васильевич. Это его выдержку иметь надо, чтобы в такой ситуации не сгореть дотла. Сейчас все в порядке, – быстро заговорил Панин. – Честное комсомольское, все в порядке! Он ухитрился не только оправдаться, но и кое-что выиграть от своего срыва. Серый, конечно, не до конца верит Мишке, но Серый никому не верит. И вообще, – тон Николая изменился и стал поучающим, будто он, взрослый человек, втолковывал прописные истины двум непонятливым подросткам, – находиться там и быть вне подозрений абсолютно невозможно. Даже меня, казалось бы верного человека, проверяют. Утром хозяин зазвал в свою клетушку и давай про дом расспрашивать. Я сначала и не понял, к чему это он? Дом, амбары, коровы, лошади, то да се. Потом вижу, он из-под бровей зыркает. Тут я понял: идет проверочка. А когда старый хрыч имя с отчеством моего мнимого папаши невзначай перепутал, все стало яснее ясного. Тут я ему и загнул. – Панин довольно ухмыльнулся. – Подошел к нему ближе и спрашиваю: «Что же это получается? Батя о вас такого высокого мнения, а вы даже его имени толком не знаете? Нехорошо это, свояки все-таки». Он засуетился, стал про старость всякие слова говорить и отпустил меня. Я вышел, а у дверей Валет стоит, и рука в кармане. Тут я вконец рассвирепел, подлетаю к нему и спрашиваю: «Деньги принес? Давай сюда!» – и хлоп его по карману. Там наган, конечно.

– Какие деньги? – спросил начальник.

Панин молчал и смотрел поочередно то на начальника, то на Климова.

– Николай жуликам деньги в долг дает, под проценты, – сказал Климов и улыбнулся. – Я вам потом объясню, Николай Федорович.

– Рассказывай, извини, что перебил.

– Я это к чему говорю? К тому, что все под подозрением, и Лавров не исключение. Он ближе, ему и труднее.

– Очень толково ты все объяснил. – Начальник поднялся, взял стул и пересел ближе. – Ты, случайно, Павла Антонова не знаешь?

– Пашка Америка, – пояснил Климов.

– Известная личность. Карманник.

– Жаль, что карманник. – Начальник хрустнул пальцами и вздохнул. – Я в германскую с его отцом в окопах бок о бок сидел. Хороший мужик был.

– А Пашка тоже парень неплохой, – быстро сказал Панин, – меня ненавидит – аж зубы скрипят. Это за мои ростовщические привычки. Да и к налетчикам он не благоволит.

– Василий, ты напомни мне об Антонове, когда развяжемся с бандой. Не забудешь? – Начальник повернулся к Панину. – Как я тебя понял, Коля, дела у вас хороши, да не очень. Хозяина нащупать вы не можете. Серого надо брать с поличным, а он на дело не пойдет, пока вас не обнаружит. Источник информации продолжает оставаться неизвестным. Так?

– Уверен, что хозяин в трактире ни разу не появлялся, иначе если не я, то Лавров бы его засек наверняка.

Климов смотрел на Панина, слушал его рассуждения и не переставал удивляться. Куда девался рыжий мальчишка? О ходе разработки докладывал молодой, но рассудительный и даже осторожный сотрудник. Слушал внимательно, не рубил сплеча, говорил медленно, взвешивал каждое слово. И начальник на Николая смотрит серьезно, рассуждает, советуется с ним. Сидят, как равные, выставили упрямые лбы, прямо совет старейшин.

– Почему ты думаешь, что хозяин Серого должен явиться со стороны? – второй раз спросил начальник. – Может, он все время рядом, в той же банде, но не показывает своего старшинства, держится в тени?

– Рядом? – Панин наморщил лоб, и так невелик был у него запас морщин, что он сразу опять стал мальчишкой. – Рядом, рядом, – твердил он. – Это мы не сообразили, надо подумать.

– Подумай, Коля, а пока что честно, как отцу, скажи: сколько, по-твоему, шансов на успех? Учти, что мы с ними меняться людьми не можем. За одного Фалина десять бандитских групп необходимо взять.

Было видно, что ему трудно далось это признание.

– Сейчас не могу ответить на этот вопрос. В ближайшие сутки риск минимален, а завтра я приду и скажу, что и как. Есть у нас с Михаилом один план, но сегодня говорить о нем рано.

– Видал, Василий, как рассуждает? Может, отозвать обоих ребят? Серый поймет, что мы сняли людей, и рванется на дело. Мы его и возьмем.

– Где вы его возьмете? Москва большая. А главарь? Нет! – Панин упрямо наклонил голову и смотрел на начальника так, будто хотел его загипнотизировать. – Михаил предвидел такой оборот и велел передать: «Не для того погиб человек, чтобы мы отступили».

– Ну если Михаил так сказал, – начальник встал и развел руками, – тогда подождем до завтра. – Он подошел к Панину и вытянулся по стойке смирно. – Спасибо, что привез Александра. Большое спасибо, Коля.

Минуты две все молчали, потом Панин пробормотал:

– До завтра, – и пошел к дверям. На пороге он остановился, секунду помедлил и осипшим голосом сказал: – Еще Михаил велел передать, что готов нести уголовную ответственность, но Свисток умрет до задержания шайки.

Климов хотел его вернуть, но Панин был уже на площадке, гулко хлопнула дверь парадного, и стало ясно, что догнать его не удастся.

Глава седьмая. Тезки

Когда ему было девять лет и прислуга называла его «барчуком», а матушка «лапонькой», случилось так, что он спас жизнь беглому каторжнику. Он не знал, кто этот грязный, дурно пахнущий человек, неожиданно появившийся у задних дверей барского дома. Он только что прочитал «Отверженные» и, увидев бродягу, не испугался, а, услышав на улице свистки полицейских, взял незнакомца за руку, отвел его в детскую, потом спрятал на чердаке и кормил неделю. Он ни о чем не расспрашивал этого человека и молча сделал, что считал нужным: притащил на чердак кипяток, мыло и ножницы, отцовский костюм и бумажник, а обнаружив однажды отсутствие своего гостя, так же молча уничтожил следы его пребывания и через несколько дней забыл. Этой забывчивости помогли события, свергнувшие царя и отобравшие у родителей «лапоньки» особняк, положение и средства к существованию.

Он понял, что к особняку возврата нет, сначала только морщился на стенания и жалобы стариков, а потом ушел от родителей. Переход от полного благополучия к лишениям и ожесточенной схватке за существование дался ему сравнительно легко. На улице он оказался сильнее, умнее, а главное, озлобленнее своих сверстников. Взрослые, которых он встречал на своем пути, обогащали его жизненный опыт. Он понимал, что если хочет осуществить свою мечту, то должен учиться. Нашлись люди, которые ему помогли.

К восемнадцати годам определился его характер – расчетливый, смелый, решительный и жесткий. Он выбрал свой путь раз и навсегда.

Как-то брел он по Сухаревке, обдумывая предстоящее дело, и натолкнулся на какого-то мужчину, сделал шаг в сторону, но мужчина загородил ему дорогу и свистящим шепотом сказал:

– Харю-то подыми. Брови у тебя знаменитые, на всю жизнь запомнил. Узнаешь?

Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспомнил.

– Жан Вальжан, – сказал он, быстро прикидывая, что можно извлечь из неожиданной встречи.

– Какой еще Жан? Зови, как все, Коброй. Мужиком стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем признал. Да, как зовут-то тебя, барчук?

– Михаил.

– Хорошее имя, – просипел Кобра. – Пойдем, Михаил, обмоем встречу.

На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно его выслушал и просипел:

– Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь пристать к верным ребятам? Попробую. Когда-то я был хозяином на московских малинах.

Они прошатались несколько дней по притонам, встретили на улице Серого, и Михаил вошел в его банду. Он понимал трудности, которые его ждут, понимал, но, как выяснилось, недооценивал. Проходило время, а он не сумел стать для бандитов своим человеком.

Он понял, что налетчиков, какими он видел их со стороны, не существует, что в их мире смелость и ум – качества непривычные и даже чуждые, а такие понятия, как профессиональная честность при дележе и благодарность за помощь, полностью отсутствуют. В этом мире ценятся жестокость и вероломство. Прекрасно, и то и другое будет выдано сполна. Приняв это решение, он успокоился, но тут появилось неожиданное препятствие в лице его тезки, друга детства, вынырнувшего неизвестно откуда.

Они были знакомы еще до революции. Их семьи занимали одинаковое положение. Отцы посещали один и тот же клуб, а матери – одних и тех же портних. Дружба Михаилов поощрялась родителями, и после занятий они почти ежедневно появлялись в гостях друг у друга, оба в гимназических мундирчиках, оба подтянутые и серьезные, как и подобало подросткам этого круга.

В долгие зимние вечера они чинно сидели в гостиной и, слушая «Лунную сонату» в исполнении музицирующей матушки, мечтали о «Наутилусе» капитана Немо, кабачках Монмартра и переделке мира. Мир переделали без них. С тех пор они не виделись.

Цыган приоткрыл тяжелые от бессонницы веки и оглядел комнату. Серж лежал лицом вниз, плотно обхватив подушку, спал или делал вид, что спит. Ночью, когда Серый посоветовал ему не расставаться с ребятами, Серж не возражал, пришел сюда и как лег, так и лежит. Его ровное дыхание Цыган слушал всю ночь. Оба они не раздевались, и Цыган был почти уверен, что под подушкой рука Сержа сжимает рукоятку нагана.

Цыган вскочил, достал из кармана ключ, отпер замок и, громко хлопнув дверью, вышел в коридор. Сделав несколько шагов, он на цыпочках вернулся и заглянул в замочную скважину: видны были только ноги, но, судя по их положению, Михаил не шевелился.

В соседней комнате был один Валет, который, сидя за столом, играл сам с собой в очко.

– Постигаешь науку? – спросил как можно миролюбивее Цыган.