Перекрёстки. Книга первая
– А что у хорунжего не может быть краплёной колоды? – спросил, теперь уже Дьявол. Петро засмеялся. Но тут же светлый как лён казак, наверно хорунжий, бросил на вальтрап ещё не распечатанную колоду карт.
– Во как! – воскликнул Дьявол – Кто банкует?
– Наверно – чей банк весомее – ответил Петро и посмотрел Дьяволу в глаза. Они были глубокие как колодец и холодные как лёд. Петро чуть поёжился и ждал ответа. Дьявол улыбнулся и сказал —
– Я оценил твою люльку тоже в два золотых, но она с табаком – значит дороже! Банкуй, Петро! —
Присутствующие все разом посмотрели на люльку Петра! – Наверно в ней что-то есть, но никто этого не знает! – А этот шельмец оценил. И сразу Петро с люлькой поднялся в оценке.
Петро дрожащими руками разорвал колоду, осенил её крестом и как залог чести и порядочности положил свой палаш, пока покоящегося в ножнах рядом, и тоже перекрестил его.
И Дьявол положил свой палаш рядом, но крестить его не стал. Кто-то заметил, что другой палаш тоже нужно осенить крестом, иначе сила их будет не равная.
– Как вам будет угодно! – ответил с улыбкой Дьявол и изобразил в воздухе указательным пальцем над палашом крест. – Стороны были удовлетворены.
Дрожащими пальцами Петро перетасовал колоду, дал Дьяволу срезать и, раздав по одной карте, вопросительно посмотрел на него.
– По одной – сказал визави – но так, чтоб я видел.
– Глаза есть – смотри! – И Петро дал своему противнику ещё одну карту. Тот переждал какое-то время, что-то пошептал одними губами и осторожно как раскалённое железо поднял карту. Чуть повременил и так же осторожно, с опаской, поднял другую карту.
– Ещё одну. – Чуть слышно, кажется, что одними губами проговорил визави. Казалось, что пальцы его дрожали. От этого и у Петра появилась дрожь не только в пальцах, а во всём теле. Он снял ещё одну карту и медленно протянул её Дьяволу.
Дьявол вскочил, тут же сел и бросил карты Петру.
– Перебор! – сказал он.
– Да, так. У него была десятка, дама и третьей картой пришёл туз. Туз был бубновый, и, конечно, он был на стороне Петра!
Петро положил золотые в карман, Дьявол из кисета вынул ещё два золотых и положил на кон, при этом сказал —
– Моё условие, чтобы с твоей стороны на кону лежала люлька. Да прикури ты её! Какая разница – лежит здесь она, или у тебя в зубах. —
Петро не прикурил, но казалось что приятный табачный дымок примешался к ароматам вечерних трав и цветов.
Второй раз Петро вновь выиграл два золотых и тут же спрятал их в карман. Прикуривать люльку не стал. Что-то кольнуло в душе – значит не прикуренная люлька и есть мой талисман.
Дьявол вынул из кисета четыре золотых, положил на кон и опять попросил Петра прикурить люльку. – «Ах, вот что! – подумал Петро – тебе не нравится не прикуренная люлька. – Теперь понятно»!
Четыре золотых Петро вновь выиграл. Потом восемь золотых. Итого – шестнадцать золотых! Петра поздравляли. У Дьявола исчезла улыбка и он нервничал. Обзывал по матушке всех благородных и не только. Потом вынул из кармана кисет, целиком положил его на кон и сказал —
– Здесь на целый табун лошадей, но ты должен положить на кон своего коня и твою личную военную амуницию. Но… моё условие – прикури люльку!
– Играем с не прикуренной люлькой, или на этом баста! – Я тебе ничем не обязан. Игра закончена. Может в твоём кисете осталась одна медь.
Дьявол высыпал из кисета содержимое – получилась горка золота. Все присутствующие ахнули. Он сказал —
– Ладно – была – не была! Давай две карты.
Петро положил себе одну карту и дал ему две карты. Дьявол чуть-чуть приоткрыл их, улыбнулся и сказал —
– Себе!
Петро открыл свою карту – там десятка, взял вторую – валет! Всего двенадцать! Хочешь – не хочешь, нужно брать третью. Петро дрожащей рукой открывает третью карту – пиковый туз!
– Чёрт! Перебор!
Петро онемел… Дьявол открывает свои две карты, а там крестовая дама и крестовый валет – всего пять очков! Петру для выигрыша хватила бы и одна карта! Кровь хлынула ему в голову!
– Колдун! – Крикнул он, вскочил и обнажил свой палаш! Дьявол тоже обнажил свой палаш, сделал выпад и палаш Петра улетел в ночь. Петро сел и вне себя закрыл глаза руками. Всё пропало! Он проиграл казённое имущество и ему грозит каторга! Его сослуживцы тоже онемели. И пока они приходили в себя Дьявол собрал золотые монеты, высыпал их в кисет и положил в карман. Потом заговорил.
– Картёжный долг – это, как говорят, святой долг! Но выигравший его, имеет право распоряжаться по своему велению! Мое веление, как выигравшей стороне такое. – Я оставляю Петру его люльку, всё проигранное им казённое имущество и шестнадцать проигранных мной золотых. Жизнь покажет отдаю я это всё ему в долг, или безвозмездно.– Но!.. В залог… я забираю кисет с табаком. Вон там он торчит под седлом. Я знаю, кисет ему дорог! Его подарила любящая его женщина. Если Петро захочет забрать кисет обратно – он должен будет, на законном основании, отдать мне весь свой проигрыш, вплоть, до казённых кальсон.
Это условие, повторяю, выигравшей стороны. Если нет, я готов с ним скрестить свои палаши – подумал немножко и продолжал – и с вами всеми тоже… поочерёдно. Казаки вздохнули с облегчением. Кроме Петра. Он пока что ничего не осознавал.
Дьявол самолично подошёл к седлу Петра, взял кисет, свистнул, подбежал его конь, он вскочил в седло и… ищи ветра в поле!
До утра уже никто не спал и были сплошные пересуды. Кое-кто предполагал, особенно из молодых, что незваный гость и на самом деле, может быть Дьявол.
Что касается Петра, то его карман грели шестнадцать золотых, но на самом деле он впал в уныние. Он с удовольствием отдал бы это чёртово золото, за дорогой ему кисет!
Прошло… время и весь гарнизон знал, через многое перевирание и прибавление к рассказу, что кому вздумается, на свою личную фантазию – как донской казак ловко обставил Дьявола.
Сам полковник, идя однажды со своей женой, при встрече с Петром, поздравил его и сообщил, что, при случае, присвоит ему подобающий чин. Его жена, при этом, опустила глаза вниз и ни разу не посмотрела на Петра. – Обидно! – Взаимно обидно!
Глава 3-я. КИСЕТ
В конце первой главы этой повести, в дверном проёме появилась женская фигура в подвенечном наряде. —
Уже не молодая, но ещё без признаков старения, красивая женщина шагнула за дверной проём. Красивая потому, что некрасивых женщин не бывает – конечно, кто в творениях Бога разбирается!
Если бы пришлось видеть её при дневном свете, то заметили бы поволоку грусти и страдания в её глазах, но… ещё не успевшие сломить и обезобразить её душу, жаждущую жизни и женского счастья.
Какой-то неведомый, но животворный источник поливал этот, не желающий увядать, цветок. По-видимому такой источник называется – надежда! На что она надеялась знало только её сердце.
Женщина в подвенечном наряде, отошла от двери и от вяза. – Она посмотрела вверх – вяз занимал полнеба, поприветствовала правой рукой Луну и послала ей воздушный поцелуй. Левой рукой она чуть приподняла подол белого пышного, может даже роскошного платья – (ночью подробностей не разглядеть) подошла к колодцу и заглянула в него.
Наверно хотела увидеть своё отражение в зеркале воды колодца, но там на фоне огромной глубины, отражающей тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд отпечатался в центре только её тёмный силуэт. – Глубина завораживала и тянула к себе. Поэтому она отшатнулась, будто тело отбросила какая-то пружина. Не отпуская левой рукой подол платья, правой – прикрыла свою грудь, удерживая таким образом душу. Сердце её забилось в бешеном ритме.
Постояла ещё немного, вернулась к двери, плотно прикрыла её, отошла, ещё постояла, посмотрела вверх, второй раз поприветствовала Луну, вышла за невысокую калитку и по узенькой тропинке вошла в таинство ночи.
Слева от тропинки, параллельно ей, метров за десять шла поселковая дорога. Но ездили по ней мало, поэтому дорога была как и тропинка заросшая крапивой и ромашками. Плюс на дороге, кое-где встречалась глубокая колея, так что, идя ночью, можно было свернуть ноги. – Тропинка предпочтительней!
Справа чернел смешанный лес. Он манил и отталкивал. Манил своей ночной зачарованностью и предполагаемыми не разгаданными лесными тайнами. Отталкивал – тёмной громадой спрута, размытой по краям абриса, закрывающий дальний синий звёздный горизонт.
На пути тропинки встретился знакомый полусухой ручей, густо заросший пахучей осокой. Раньше мостиком через ручей служила широкая сосновая доска, но она давно сгнила и куски её валялись на неглубоком дне.
Какой-то старатель хотел построить мостик более капитальный, даже перекинул через него не толстое бревно, но на этом его старания иссякли. Бревно тоже ждало участи раньше перекинутой через ручей доски.
Женщина переходила здесь не впервые и знала что делает. – Она сняла туфли, чтобы босой ногой лучше чувствовать неровности бревна и, не теряя равновесие, смело и уверенно перешла на другую сторону.
Чуть подальше ручья на два-три метра справа, стояла одинокая сосна, как форпост чернеющего вдали леса. Женщина подошла к дереву, из белой небольшой сумочки, висевшей на таком же белом ремешке через плечо, достала два орешка и протянула ладонь с ними вперёд. Тут же, как будто её ждали, спрыгнула белка, села женщине на руку (они были друг другу знакомы) и без всякой церемонии начала разгрызать орешки. —.
Когда белка сгрызла орешки, то ни тебе спасибо, ни тебе здравствуйте, или до свидания – прямо с руки прыгнула на ствол сосны и исчезла в её ветвях. – Видимо белка посчитала, что не дающий орешки делает ей одолжение, а наоборот – она сделала одолжение что угостилась орешками. – А оно так и было! Женщина в душе улыбнулась и пошла дальше.
Ей осталось идти около версты и она торопилась. А шла она к деревянному истукану, почерневшему от дождей и другой непогоды, как выросшему из земли чуть выше человеческого роста.
Какой-то, не совсем обученный в ремесле деревянной скульптуры умелец, из ствола, поражённого громом дерева, хотел вырубить, видимо, что-то путёвое. Он наметил, нечто напоминающее глаза, нос и губы, сделал несколько зарубок, напоминающих руку на животе, да так и бросил. Не хватило духу, или умения, а может и того, и другого. Что мог – то сделал и спасибо ему.
Спасибо потому, что его истукана люди, независимо от автора, назвали – Перун.
Хотя церковь тех времён давно молилась Иисусу Христу, и предала анафеме языческие привязанности, но глубинная вера народа не хотела расставаться с такими весёлыми и красивыми языческими Богами. Бывало семьи, а то и вся деревня праздновала праздники, и старых и новых Богов.
Женщина подошла к Перуну и села на лежащее рядом бревно. Вынула из сумочки, не совсем оформленный, кисет для курительных принадлежностей мужчин, иголку с уже затянутой ниткой и сделала при свете Луны несколько стежков вышивки. Столько – сколько позволила затянутая в иголку нитка.
Потом спрятала кисет с иголкой в сумочку, опёрлась спиной о языческое Божество, чувствуя при этом двойное удовольствие – физическое и духовное, и закрыла глаза. Она грезила.
В это время из-под кустарника, что рос рядом сверкнули, отразив лунный свет два огонька. Следом за огоньками появилась голова, потом туловище и, наконец, хвост страшного в лунном свете зверя. – То была волчица со взъерошенной шерстью. Она посмотрела в разные стороны, подняла морду, и вдохнула воздух, улавливая окружающие запахи.
Обоняние волчицы существующий фон удовлетворил. – Ни намёка на запах пороха, или собак! Волчица смело подошла к Перуну и легла рядом с женщиной.
Через несколько ударов сердца, осмотревшись по сторонам, волчица положила свою морду женщине на колени. Та, не открывая глаз, опустила обе руки на холку волчице и стала нежно перебирать и приглаживать её шерсть. Ещё несколько ударов сердца и волчица тихонько заскулила.
Женщина открыла веки и они посмотрели друг другу в глаза. Во взглядах было доверие, что-то похожее на нежность и… как бы женскую солидарность. – Солидарность самок. – Во взглядах была проверка на верность и преданность.
Взглянув каждой в самую глубину души, женщина и волчица закрыли глаза и под лунное сияние, и сильное влияние полей полнолуния предались грёзам. Каждая в своём ключе.
Грезила волчица. —
Было совсем недавно. Может год с лишним назад. – Стая, под предводительством ещё не старого, но опытного вожака с крепкими, чуть пожелтевшими волчьими клыками, приблизилась к деревне, чтоб атаковать сонную овчарню и добыть право на ужин. Овчарня стояла на окраине села и вечно дразнила жирными овечьими окороками.
На выпасе брать овцу опасно. Там их охраняет наша проклятая далёкая родня – огромные волкодавы. – Никаких родственных чувств! – В человеческой, даже самой отвратительной стае, такое отношение называется предательством!
Вожак знал – нужно подойти так, чтоб ветер дул в сторону стаи. Перетерпим запах собак, но наш дух собаки не услышат. Пришлось подходить сбоку. Там хоть и чувствовался запах ружейного пороха и конского пота, но вожак полагал – сторожа перед утром досматривают сладкие сны.
Так было всегда, но не на этот раз. Человек решил избавиться от волчьей стаи живущей в его районе. – Очень часто начали пропадать овцы и свиньи – любимое лакомство волков.
Вожак умный, но… человек оказался умней!
С не подветренной стороны в лунной тени акаций уже стояли оседланные три лошади, каждая с седоком. Седоки держали наготове двухстволки с дополнительной порцией пороха и крупной дробью.
Вожак их заметил, но было поздно!
Раздалось ржанье лошади, вслед за ржанием море огня как блески молнии и хлопки страшнее грома. Кто-то из наших предсмертно выл. То был вожак.
Оставшаяся стая бросилась бежать. Её настигали лошади и горячие дробины, как огромные кровавые пчёлы вонзались в тело и вливали в него горячий, невыносимой боли – мёд! Моё, волчье, счастье, что за нами не гнались собаки. Собак стрелки не взяли специально, чтобы ночью не перепутать и не послать пчелу в собачий зад.
Я, простреленная дробью в обе лопатки забилась в кусты возле пня, который люди называют – Перун и потеряла сознание.
На следующий день, когда открылись мои глаза, увидела, возле себя сидящую женщину. Она, гладила мою холку и старалась дать из своей ладони мне воды. Я оскалилась, и в порядке защиты, хотела укусить её, но не хватило силы.
Женщина приходила ежедневно, приносила воду и еду.
Когда стали все ночи тёмные и Луна не появилась на своём небосводе, пришла женщина очередной раз. Я попробовала встать и почувствовала, что боль исчезла и ко мне вернулись волчьи силы.
Женщина радовалась вместе со мной. Я облизала женщине руки и её лицо. Она меня поцеловала.
Я осталась одна. Без стаи и преданного волка. Я чувствовала, что женщина тоже переживает своё одиночество.
В полнолуние мы встречаемся здесь летом, а зимой я в полнолуние прихожу к её дому. И, случается, мы тоскуем вместе.
Грезила женщина. —
Недавно это было. – Года полтора назад. Осенью.
Я пришла к Перуну, моему любимому Божеству днём, не так, чтобы принести ему дары, а чтобы засвидетельствовать свою любовь к нему. Села на лежащее бревно рядом с Божеством, и опёрлась о него спиной.
Вдруг почувствовала какую-то тревогу и посмотрела в сторону кустарника. Там лежал зверь, пытавшийся подняться, но не мог. Из губ его свисала кровавая пена. Наши глаза встретились. И меня объял трепет! Я увидела в тех глазах глубину бесконечных Миров создавших нас! Создавших желание торжествовать жизнью и… наше изначальное родство! – Родство живой материи! Боже мой! – Ведь мы одно целое, идущее к нам из неизмеримых глубин, может быть, миллиарды лет, чтоб оформиться в такого Зверя, что сейчас умирает, и такого Зверя как Я, убивающего Его!
Это была раненая, моим собратом, волчица. Она умирает! – Она тоже убивала! – Но сейчас умирает и в глазах её я прочла бесконечный, порочащий всё живое… упрёк! Упрёк убийству! Такое бывает только перед смертью… к сожалению!
Я была вне себя, и моё сознание перевернулось! Я полюбила её и выходила. Сейчас голова её лежит у меня на коленях. И наверно она сознаёт, что любит из всего человеческого отродья только меня! И она сознаёт – чтобы жить – должна… о, Дьявол! – убивать!
Наверно иногда ей, как и мне, плохо от своего сознания, что голод гонит её… и меня о, Боже! – на убийство! Наверно в создание её рода однажды вмешался Дьявол, чтобы смеяться над Богом! – Как он смеет!!!
Человек тоже убивает! И не только для того, чтобы утолить голод, а просто убивает чтоб кто-то был убит! Убивает такого же как и он – человека! Неужели в создание Человека, тоже однажды вмешался Дьявол, чтоб посмеяться над Богом!.. Как он смеет!!! – А посмел же!
И ещё. Это было очень давно! Прошло семнадцать лет, а Лун больше ста пятидесяти! Были живы мой отец и моя мама. Мой отец был сотником донского казачьего войска. Он часто был в походах, но когда приезжал, мама расцветала и вся семья была счастлива.
У меня еще были два старших брата, которые тоже служили в сотне отца. Один из них уже гарцевал в хорунжих, второй гарцевал, догоняя его по службе.
Был у моего отца друг кабардинец. Тоже сотник Войска Терского. А у него сын в чине хорунжего. Они часто встречались у нас дома. Говорили о лошадях, о походах, о скачках. Пили донское виноградное вино, но никогда не говорили о огородах, об урожае, о коровах и свиньях томящихся в сараях, и хорошо знающих женскую ласку.
Моя мать и я подавали им на стол, подливали вина, жарили яички и бараньи шашлыки.
Мой отец, чтоб удовлетворить гостя, по кавказской традиции, женщин за стол не приглашал.
Мы сидели в сторонке и смотрели – чего не хватает на обеденном столе, чтобы тут же восполнить пробел.
Мой отец и гость кабардинец, оба сотники, клялись друг-другу в верности, обнимались и, охмелев, пели кавказские и русские песни.
Мои два брата и сын кабардинца смотрели на старших наставников и учились дружбе в преданности. Дескать, в бою, дружба и преданность, самая ценная ипостась и за валюту её не купишь. Так говорили во хмелю!
Но, так как никакого боя в их жизни пока не было, то и проверить было не на чём.
Кроме учёбы, чтобы хорошо дружить и бражничать, сын кабардинца, очень красивый и статный юноша Букрат, поглядывал, непростительно часто, и на меня. Я краснела и какая-то непрошеная, но приятная дрожь пробегала по моему телу.
Через несколько встреч, после взглядов молодой кабардинец осмелился заговорить со мной. Краска залила моё лицо, я что-то ему ответила. Не помню что, но целую ночь до самого утра грезила о нём. И уснуть не могла.
Я влюбилась. По тому высокому напряжению, что чувствовалось между нами, знала и была уверенна в его сильных, хоть и немного греховных чувствах ко мне.
События развивались стремительно. – Нам уже разрешили не на долгое время уединяться, чтобы проверить самих себя. Мы знали, что всё идёт к свадьбе. Уже был определён список свадебных гостей. Поэтому через какое-то время мы – я и мой жених… проверяли себя по полной. И я забеременела.
Отец Букрата привёз мне подвенечный наряд. Оставалось лишь оговорить день свадьбы и моё приданое. За приданым дело не стояло! У моего отца в Сальских степях резвился табун лошадей и отара овец.
Как и полагалось в русских, да и в кавказских семьях, такое серьёзное дело нужно окропить добрым вином, или крепким самогоном. И наши отцы окропили! – Очень хорошо выпили!
Издавна известно – вино и самогон всегда зовут на подвиги. Поэтому и наши отцы хотели друг перед другом похвастаться своими жеребцами и своей залихватским умением управлять ими. Как будто они их первый раз видели.
За двором был ровный пустырь поросший мелкими ромашками. Отцы поставили барьер – два столбика с жиденькой перекладиной – сантиметров на 90 высотой.
Первым прыгал с жеребцом мой отец и его жеребец успешно справился с заданием. Но одна из утленьких стоек покосилась и отец выровнял её.
Настала очередь прыгать отцу Букрата. Вот здесь в нашу жизнь и пришла общая беда, которую не ждали.
Жеребец отца Букрата сбил перекладину! Седок, весь покрасневший как рак, спешился, выхватил шашку, а соревновались они в полной амуниции и рубанул по торчавшим стойкам. Он заругался на своём языке, и обвинил моего отца, что тот на 15 сантиметров поднял перекладину. Конечно, отец мой возражал, отец Букрата настаивал. – Им бы взять и повторить всё сначала, но… они предпочли обнажить палаши! Мои братья держали моего отца, а Букрат держал своего. Глаза их горели и метали друг в друга молнии! Наговорили они друг другу такое, что не прощается.
В конце концов отец Букрата крикнул, что ноги его здесь не будет и он не допустит чтоб его сын, такой прекрасный джигит женился на какой-то русачке! Приказал своему сыну, не как отец, а как сотник хорунжему, следовать за ним!
Не смог хорунжий нарушить воинский устав! – Не смог! – Чтоб не нарушить устав… и на смерть идут! Так в уставах написано!
Садясь на коня Букрат лишь крикнул: «Я люблю тебя! Я вернусь! Не забудь меня». – Видимо так! Но, я услышала последнее слово: «В полнолуние!»
И вот я здесь. Уже семнадцать лет вышиваю кисет невесты, чтоб подарить жениху! Я жду его! Моей и его дочери шестнадцать лет.
Отец, узнав, что я беременна, настаивал избавиться от ребёнка. Но… то ведь любовь моя! Можно ли, не убивая себя, избавиться от любви своей?!!!
Мы с моей мамой перешли жить в другой хутор к моей бабушке по маме. Уже нет ни той, ни другой.
А я всё жду. Если не дождусь, то буду вечной его невестой, и… женой.
Уже сереет.
Волчица встала, потянулась и не оглядываясь скрылась в ближайших кустах.
Ольга, так звали, верную своей любви, женщину, тоже встала и пошла чуть качающейся походкой домой. Там ждала её дочь – Наташа…
Глава 4-я. ПОИСК
Ещё не старый, но уже и не молодой джигит, что подъезжал к ночному бивуаку на крутом кабардинском жеребце, вместо законного выигрыша, забрал у донского казака, Петра, только кисет.
Когда он отъехал, ночной бивуак сказал – «Вот и ищи ветра в поле, а кисет ты потерял»! —
На самом деле кисет не потерян – он перешёл к другому владельцу. И кисет знал где он есть. Может где-то на перекрёстках счастливых, или трагических судеб, в этом муравейнике, не знающем куда он идёт и чего он хочет, искомый кисет и всплывёт в самом неожиданном месте.
Всадник подъезжал с кисетом в кармане через несколько месяцев от описанных событий к предлагаемой друзьями ясновидящей и думал. —
«На самом деле – родился человек! А зачем он родился? – спроси у него. – И он ничего не ответит. А если ответит, то это будет такой лабиринт неразберихи и пустых слов, что ты, если каким-то образом войдёшь в него, то никогда уже не выйдешь! Там и останешься! – Так что лучше не входи, а продолжай, ничего не думая, кушать салат, что тебе приготовила жена, и, при этом, мыслить, что ты родился для того, чтобы кушать салат. Во всяком случае – это будет справедливо! – Для того ты и ниву пашешь, чтоб вырастить ингредиенты. Правда нивы разные! – Пашешь ли ты её плугом, или палашом. В том-то и дело! – В том-то и сыр-бор!
Нет, человек может сказать, что он родился, для того, чтоб осуществить торжество коммунизма, призрак которого сейчас ходит по Европе, вместе с непонятным Герценом и одиозным Лениным! – Сказать-то может, но возникает вопрос – для чего тебе, человеческая твоя душа, торжество коммунизма?! – И опять те же дебри и разного рода юление, вместо твёрдого ответа, состоящего из правды!
Хотя у оракула человеческого, как оправдательный ингредиент есть матрица. – «Коммунизм нужен для равенства и братства»! – Учит же Герцен как жить России и как готовить революционные кадры, своеобразных Кирсановых! – Ею же, матрицей-то этой, и хлещут как кнутом подыхающего коня, чтоб он поднялся и сделал ещё один шаг к коммунизму. – Этот шаг и есть рождение ещё одного одурманенного. Потому что появляется вопрос – где оно братство и равенство?! Покажите нам! – В Париже? – Там раньше революционер Робеспьер отправил на гильотину революционера Давида, а потом же и Робеспьера туда увезли. Такое равенство и братство?!
Пусть будущие коммунисты, а их призрак дошёл и до нашей сотни, простят – они как пример. Существуют и другие Измы, мешающие нормально, и в своё время, умереть одурманенному честному человеку. Эти Измы, может, ещё хуже самого разрушительного в грядущем коммунизма! Не даром же Герцен учил русского человека как жить, а жрал свои креветки в Лондоне! – В Лондоне, а не в заштатном городке России! – Где у русского крестьянина, будущего герценского революционера, в доме есть только одна комната, в ней пять маленьких детей, да ещё и телёнок в зимнее время. А он, Герцен, со своей Верой Павловной… Куда ты свою Веру Павловну в таком русском доме, или кабардинской сакле!?
