Рубашка

Но надо было выспаться: предстоящий день был очень важным. А именно – первым рабочим днем в его жизни. Нет, ему, конечно, приходилось работать на кафедре во время учебы, но это было совсем не то. Там все его знали, там он был свой, там он чувствовал себя если не хозяином, то уж точно не гостем. Здесь же позади не было того опыта, на который он мог бы опереться. И от этого становилось страшно и тревожно.

Максим сидел на кухне и пил чай, стараясь все делать тихо, чтобы не разбудить Машу. Он слышал, как беспокойно она спит, а иногда даже что-то выкрикивает во сне. Понимал, что она тоже волнуется за него. И тут он впервые задумался: любит ли он ее? Ведь он никогда не задавал себе этот вопрос, не думал об этом. А почему? Ведь странно – жить с человеком и не думать о таких вещах. Да, Маша была удобным вариантом: тихая, нетребовательная, любящая, в конце-то концов. В этом он не сомневался. Но любил ли ее он сам? И что теперь будет с ним? С Аней, которую он любит, в чем Максим был уверен?

«Как все запутанно в этой жизни… Как все непросто… А ведь мне еще нет и тридцати», – размышлял он, размешивая кусочки сахара в чашке.

Тихий стук ложки успокаивал Максима, и легкая дрема накрыла его, уволакивая в свой манящий волшебный мир…

Он вдруг увидел Машу. Она шла по полю в черном просторном балахоне с капюшоном. В руке у нее был кухонный сервировочный нож, тупой, с маленькими зубчиками. Ноги почему-то были босыми. Максим пошел за ней и стал громко ее звать: «Маша, ты куда?» – и понял, что говорит шепотом. «Ты куда? Стой!» – опять закричал он, но получилось еще тише.

Маша шла не спеша. Временами она наклонялась и что-то подбирала с земли. Сергею казалось, что жена то приближается, то вновь удаляется: иногда она была в нескольких метрах от него, а иногда он с трудом различал ее силуэт. Он пробовал за ней бежать, но ватные мягкие ноги не слушались его, заплетались, словно две веревки.

«Машка, миленькая, подожди! Не уходи! – В этот раз шевелились только его губы, а звуки почти не выходили наружу. – Я прошу тебя…»

Но Маша неотвратимо удалялась. Максим вдруг стал прыгать на месте и размахивать руками, кричать что есть мочи. Тщетно: жена уходила все дальше. Спокойно и степенно. Словно она шла туда, откуда ей уже не вернуться.

Максим посмотрел на свои руки: они были измазаны яркой алой кровью.

«Маша! Машка!!!» – закричал он истошно.

И внезапно проснулся. Рядом с ним на кухне стояла испуганная Маша, не понимающая, что происходит. В одной руке она держала стакан воды, в другой – какие-то таблетки. На ее лице была смесь ужаса и растерянности.

– Ты что?.. – с трудом выдавила она из себя. – Что с тобой? Ты так кричал…

Максим вдруг упал на колени и стал обнимать ее ноги, потом целовать колени и бедра. Он весь дрожал и был в испарине. Его пальцы побелели от напряжения. Он что-то еле слышно бубнил. Маша с трудом различала звуки.

– Не уходи, Машенька. Не уходи от меня. Я же не смогу без тебя…

Маша потрогала его лоб. Он был мокрым и горячим. Она потянулась за градусником, который лежал на холодильнике.

– Да у тебя жар, милый! Ложись на кровать.

– Не уходи, пожалуйста, – скулил он, все еще обнимая ее колени.

– Никуда я не уйду. Чего ты так испугался?

– Это сон! Дурной сон, будь он неладен.

– Да всякое может присниться!

– Ты не уйдешь от меня? – вдруг на полном серьезе спросил он.

– Да куда же я уйду от тебя? – Она улыбнулась, немного наклонив в сторону голову. Застеснялась.

– Я тебя никуда не отпущу!

Маша помогла мужу подняться, усадила на диван. Затем включила чайник и, достав банку с медом, разложила его по тарелкам.

Максим посмотрел в окно. На улице, нарушая темноту, светил тусклый одинокий фонарь. Рядом с ним бегала дворняга, иногда тявкая и скуля. Максиму стало жалко дворнягу – ему захотелось взять ее к себе и ухаживать за ней. Вдруг он подумал, что хочет сына или дочку. Хочет ребенка, чтобы заботиться о нем. Он осознал это так ясно, что ему даже стало больно: почему он потерял столько времени? Они потеряли!

– Маша, я хочу ребенка! – сказал он и встал с дивана.

Жена слегка опешила от услышанного и даже закашлялась.

Поставила чашку с чаем на стол и уставилась на мужа.

– Чего? – Она все еще делала вид, что не расслышала.

– Я хочу ребенка!

– Но ты же… – неуверенно начала она. – Вроде бы ты всегда говорил…

– Ну и что? Мало ли что я говорил? А сейчас я передумал! Бывает!

– Хорошо… как скажешь, – тихо произнесла она и опустила глаза.

– Я люблю тебя, Маша! – сказал он неожиданно для себя.

Жена ничего не ответила, а лишь села ему на колени и нежно обняла. И тут до него дошло, что он никогда ей такого не говорил. Что сказал эту фразу ей первый раз в жизни. И от этого ему стало больно и жалко – и ее, и себя. Жалко до боли. Он жадно прижал к себе Машу и заплакал.

– Успокойся, милый, все ведь хорошо, – тихо говорила она и гладила его по голове.

За окном появились первые лучи солнца. А бездомная голодная собака все так же скулила, нарушая ночную тишину.

Через несколько минут они заснули.

Здание института располагалось рядом с метро на севере Москвы, в часе езды от дома. Это было старое массивное советское строение. Не сказать чтобы красивое, но и не слишком страшное. В общем, рядовое советское здание. Таких по всему бывшему Союзу насчитать можно не одну тысячу.

Максим подходил к нему и по пути считал этажи. Их было семь. Тоже – не много и не мало.

От всей этой ординарности и обыденности Максиму стало грустно. Он понял, что теперь вся его жизнь будет связана с этим зданием. В лучшем случае лет через тридцать он станет директором института, скорее же всего так и будет прозябать заведующим лабораторией. Устройство этой, по сути министерской, системы было незыблемо. Человек попадал в нее, пристраивался, а дальше уже плыл по течению. И так всю жизнь.

Максиму же хотелось бурной деятельности, развития, свершений и, конечно, успехов. Ох как он был голоден до них. Лучший студент, лучший аспирант – все это уже было, а тут его карьера только начиналась. Но, глядишь, все не так и плохо. Ведь Союза больше нет, у института новый молодой директор, которому меньше сорока. Он сможет стать его другом. Конечно, они не ровесники, но все же и не люди разных поколений.

Директор – светлая голова, яркий ученый и интересный человек – сразу заприметил молодого аспиранта Максима на одной из конференций. Затем позвонил ему и предложил должность. Максим согласился не сразу. Долго думал и советовался – то с друзьями, то с родителями Маши. Он понимал, что страна распалась, пришли новые времена и многие ученые уходят в бизнес, создают свои компании. Чувствовал: если застрянет здесь, все его бурные и оригинальные идеи так и останутся лишь идеями, потому что институт будет выживать в этой новой системе ценностей и приспосабливаться к ней. И даже неясно, выживет или нет.

Видя, как Максим не может принять решения, как он мечется, директор пригласил его на обед в одно из московских кафе недалеко от института. Максим пришел на пятнадцать минут раньше и стал ждать директора за столиком.

За окном появилась темная стильная «Волга», за рулем которой сидел молодой русый парень. «Водитель, – мелькнуло в голове у Максима. – Еще сорока нет директору, а уже с водителем». Сам же Максим приехал на метро. Хотя дома у него была старенькая «девятка», подаренная тестем.

Из «Волги» вышел директор института, Антон Юрьевич, высокий подтянутый мужчина средних лет с довольно обычной славянской внешностью. У него были короткие немного седоватые волосы, светлые брови, с трудом различимые на лице, неяркие глаза и тонкие губы. Директор показался Максиму каким-то бледным и серым, даже некрасивым. На общем фоне он выделялся, пожалуй, только ярким светло-голубым итальянским костюмом и белой хлопчатой рубашкой со стильно торчащим воротом. Без галстука.

Он зашел в ресторан и стал искать Максима глазами. Тот привстал и помахал ему рукой. Директор кивнул и направился в сторону Максима. Подойдя, сел на стул.

– Ну что, когда защита? Или уже можно поздравить? – без приветствия начал директор.

– Через месяц, – смущенно ответил Максим и посмотрел на руки директора. В глаза сразу бросилось тоненькое обручальное колечко, а еще – редкие светлые волоски на пальцах. Сами пальцы показались Максиму некрасивыми.

– Ну, это уже ерунда!