Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

Куликовская битва. Поединок Пересвета с Челубеем

Весной 1372 года Михаил с литовцами захватил по дороге у новгородцев Торжок, посадил там своего наместника, а потом ворвался в Московскую землю, покушался взять Переяславль, но был отбит, захватив, однако, Дмитров. Литовцы сожгли много селений, наловили пленников… Тем дело окончилось.

Михаил возвратился в Тверскую землю и принудил кашинского князя действовать с ним заодно, потом двинулся на Торжок, узнав, что новгородцы выгнали оттуда его наместников, которых он там только что посадил. Его союзники литовцы не слишком дружелюбно обращались с Тверской землей, когда проходили через нее: Михаил должен был все терпеть и спешил только поскорее вывести их из своих владений в Новоторжскую волость.

У новгородцев были с Михаилом давние недоразумения. Тверские бояре покупали земли в Новгородской земле, а тверской князь, считая себя господином над этими боярами, показывал притязания на их владения, несмотря на то что они находились в черте Новгородской волости. Новгород долго и напрасно добивался прекращения этих злоупотреблений. Кроме того, когда Михаил собирался искать великого княжения в Орде, новгородцы, недовольные Москвой, обещали признать его великим князем, если его утвердит хан, но теперь не хотели знать его, когда услыхали, что великим князем остается Дмитрий. Поэтому Михаил захватил Торжок. Когда до него дошла весть, что новгородцы не только выгнали его наместников, но и ограбили тверских купцов, Михаил сильно озлобился на Новгород и, оставив войну с Москвой, устремил все свои силы против новгородцев. 31 мая 1372 года он подошел к Торжку, требовал выдать тех, которые ограбили тверских купцов, и принять вновь его наместников. Начальствовал в Торжке новгородский воевода Александр Абакумович, удалой предводитель ушкуйников[21 - Ушкуйники были удалые новгородские молодцы, ездившие разбойничать по Каме и Волге.]; он отказал Михаилу наотрез, вышел на битву против него и пал в ней со многими товарищами. Новгородцы покинули Торжок и бежали в Новгород, а тверичи и литовцы в это время успели зажечь посад. Случилась буря, множество новоторжцев погибло в пламени, другие бросались в воду, а тех, которые попадались в плен неприятелю, убивали и мучили с особенным поруганием. «Тверичи, – говорит летописец, – обнажали честных женщин и девиц и заставляли их от стыда бросаться в воду». Тогда ограбили и сожгли все церкви, и весь Торжок был стерт с лица земли. Варварски мстил Михаил новгородцам, но зато нажил себе в них опасных мстителей на будущее время.

Михаил возвратился с добычей в Тверь, должен был дожидаться прихода Дмитрия и опять умолял Ольгерда о помощи. Сестра его еще раз уговорила мужа заступиться за брата, несмотря на родство его с московским князем, тем более, что выданная за Владимира Андреевича Елена была дочерью Ольгерда от первого брака. Ольгерд пошел с войском на Москву летом 1373 года. Этим походом он временно приостановил поход Дмитрия на Тверь. Михаил присоединился к Ольгерду. Москвичи на этот раз не сплоховали, как прежде, и не допустили врагов к Москве. Они встретили Ольгерда у Любутска (близ Калуги). Обе рати долго простояли по обеим сторонам крутого оврага, но битвы между ними не произошло. Великие князья московский и литовский заключили перемирие. Дмитрий обязался не беспокоить Михаила в Твери, а Михаил не должен был искать великого княжения, обязался возвратить все похищенное в земле Дмитрия и вывести оттуда своих наместников, а если тверской князь не выполнит своих обещаний и если на него окажется какая-нибудь жалоба в Орде, то Ольгерд не будет за него заступаться.

O.A. Кипренский. Дмитрий Донской на Куликовом поле

Михаил, лишившись в очередной раз помощи Ольгерда, по-видимому, уже не мог вскоре надеяться на нее, однако все-таки он не оставил своей борьбы с Москвой. Получилось, что люди, пришедшие из Москвы, сами подстрекали его. В Москве умер последний тысяцкий Василий Вельяминов. Великий князь решился упразднить этот важный древний сан вечевой Руси. Тысяцкий выбирался землей, минуя князя, предводительствовал земской ратью, был представителем земской силы, опорой вечевого строя. Эта старинная должность с ее правами стояла вразрез с самовластными стремлениями князей; она также была не по сердцу и боярам, которые окружали князя, хотели быть его единственными советниками и разделять с ним управление землей, не обращаясь к воле народной громады. У последнего тысяцкого остался старший сын Иван, недовольный новыми распоряжениями. С ним заодно был богатый купец Некомат, торговавший так называемым суровским товаром (то есть дорогим, красным). Они оба убежали в Тверь к Михаилу и побуждали его опять добиваться великого княжения. Михаил препоручил им же выхлопотать для него новый ярлык в Орде, а сам уехал в Литву, пытаясь все-таки найти там себе помощь. Из Литвы Михаил вскоре вернулся с одними обещаниями, но 14 июля 1375 года Некомат привез ему ярлык на великокняжеское достоинство, и Михаил, недолго думая, послал объявить войну Дмитрию. Он надеялся сокрушить московского князя силами Орды и Литвы и обманулся жестоко.

За Дмитрия кроме сил Московской и Владимирской волостей ополчились подручные Москве князья, обязанные помогать ей в войне. Его тесть, князь суздальский, с братьями и детьми вел рати суздальские, нижегородские и городецкие, шли князья ростовские, ярославские; кроме того к Москве пристали тогда князья смоленский и южные, из древней земли вятичей, – новосильский, оболенский, тарусский. Последние не хотели подчиняться власти литовской и потому добровольно признали над собой первенство Москвы и вступили в число ее подручников. Были еще в этом ополчении и князья только «по имени», называвшиеся по бывшим своим уделам, так как их уделы находились в руках других князей, поставленных Ольгердом, как, например, стародубский и брянский; а иные, как белозерский и моложский, не были уже владетелями своих уделов, непосредственно присоединенных к Москве, и состояли на службе у московского великого князя; такая участь впоследствии постигла без различия и всех удельных князей. Наконец, за Дмитрия был тогда Новгород, с радостью увидевший возможность отомстить Михаилу за разорение Торжка. Новгородцы так горячо бросились помогать Москве, что на призыв Дмитрия в три дня собрали свою рать. Русские князья, как и вообще русские люди в то время, негодовали на тверского князя за то, что он поднимает смуту, призывает на Русь литовцев и, главное, возбуждает Мамая; уже тогда на Руси созрело сознание, что приходит пора не кланяться татарам, а помериться с ними силами. «Мамай дышит яростью на всех нас, – говорили тогда. – Если мы спустим тверскому князю, то он, соединившись с Мамаем, наделает нам беды».

Чудов монастырь Московского Кремля

В августе 1375 года Дмитрий с союзниками вступил в Тверскую землю, взял Микулин, осадил Тверь. Он простоял там четыре недели, а между тем его воины жгли в Тверской области селения, травили на полях хлеб, убивали людей или гнали их в плен. Михаил, не дождавшись ниоткуда помощи, выслал владыку Евфимия к Дмитрию просить мира. Казалось, пришла самая благоприятная минута покончить навсегда тяжелую и разорительную борьбу с непримиримым врагом, уничтожить тверское княжение, присоединить Тверскую землю непосредственно к Москве и тем самым обеспечить с этой стороны внутреннее спокойствие Руси. Но Дмитрий удовольствовался вынужденным смирением врага, который в крайней беде готов был согласиться на какой угодно унизительный договор, лишь бы оставалась возможность его нарушить в будущем. Михаил обязался за себя и своих наследников находиться в таких отношениях к Москве, в каких был Владимир Андреевич, считать московского князя старейшим, ходить на войну или посылать своих воевод по приказанию московского князя, не искать и не принимать от хана великокняжеского достоинства, отречься от союза с Ольгердом и не помогать ему, если он пойдет на смоленского князя за его участие в войне против Твери. Михаил обязывался не вступаться в дела Кашинской земли, и, таким образом, Тверская земля разделялась с этих пор на две независимые половины, и власть Михаила Александровича простиралась только на одну из них. В удовлетворение Новгороду тверского князя обязали возвратить церковное и частное имущество, награбленное в Торжке, и освободить всех новгородских людей, которых он закабалил себе посредством грамот. Михаил обязался возвратить Новгороду все земли, купленные его боярами, и все товары, когда-либо захваченные у новгородских гостей. Наконец, что важнее всего в этом договоре, постановлено было по отношению к татарам: если решено будет жить с ними в мире и давать им выход, то и Михаил должен давать, а если татары пойдут на Москву или на Тверь, то обеим сторонам быть заодно против них; если же московский князь сам захочет идти против татар, то и тверской должен идти вместе с московским. Таким образом, Москва, возвысившись прежде исключительно татарской силой, теперь уже имела настолько собственной силы, что обязывала князей других земель повиноваться ей и в войне против самих татар. Несчастные беглецы, подстрекавшие Михаила на новую борьбу с Дмитрием, были, по договору, преданы Михаилом на произвол судьбы. Всем другим боярам и слугам обеих земель предоставлялся вольный отъезд, и князья не должны были «вступаться» в их села, а имения Ивана и Некомата предоставлялись без изъятия московскому князю. Через несколько лет после того их самих заманили хитростью и привезли в Москву. Там, на Кучковом поле (где теперь Сретенский монастырь), 30 августа 1379 года над ними была совершена публичная смертная казнь, насколько известно – первая в Москве. Народ с грустью смотрел на смерть Ивана, красивого молодца; вместе с головой Ивана отсекались для народа все заветные предания старинной вечевой свободы. Казнь Ивана, однако, не помешала его братьям служить Дмитрию и воеводствовать у него.

Русские воины XI–XIV вв.

Усмирение тверского князя возмутило Ольгерда, но не против Дмитрия, а против смоленского князя, потому что последний, которого он считал уже своим подручником, участвовал в войне против Михаила. Ольгерд опустошил в отмщение Смоленскую землю и взял много людей в плен. Гораздо сильнее разгневался за Тверь Мамай, и притом на всех вообще русских князей: он видел явное пренебрежение к своей власти; его последний ярлык, данный Михаилу, был поставлен русскими ни во что. Тогда один татарский отряд напал на Нижегородскую землю, объявляя ей наказание за то, что ее рать ходила на Тверскую землю; другой отряд за то же самое опустошил землю Новосильскую. Вслед за тем в 1377 году татарский царевич Арапша из Мамаевой Орды опять совершил нападение на Нижегородскую землю. Соединенные суздальская и московская рати по собственной оплошности были разбиты у реки Пьяны, и последствием этого поражения явились взятие и разорение Нижнего Новгорода. Наконец в 1378 году Мамай послал мурзу Бегича на великого князя. Ополчение его шло через Рязанскую землю. Великий князь упредил Бегича, перейдя Оку, вступил в Рязанскую землю и здесь, на берегах реки Вожи, 11 августа разбил татар наголову.

В то время сподвижником Дмитрия являлся сын Ольгерда Андрей. Ольгерда уже не было в живых. Воинственный князь не только принял христианство, но перед смертью постригся в монахи и умер, как говорят, схимником. Андрей Ольгердович не поладил с преемником отца, своим единокровным братом Ягеллом, и бежал в Псков, где был посажен князем, а потом со псковичами служил Москве против татар. После битвы на Воже этот князь вместе с Владимиром Андреевичем и с воеводой (называемым в летописях иногда и князем) Дмитрием Михайловичем Боброком, волынцем, взяли бывшие под властью Литвы города Трубчевск и Стародуб в Северской земле с их волостями. Брат Андрея Дмитрий Ольгердович, княживший в Брянске и Трубчевске, также недовольный Ягеллом, перешел добровольно под руку великого князя, который дал ему Переяславль-Залесский со всеми пошлинами, то есть доходами княжескими. Эти недружеские отношения к Литве вызвали со стороны преемника Ольгерда Ягелла вражду против Москвы и заставили его войти в союз против нее с Мамаем.

Русские воины XIV–XVI вв.

После битвы на Воже Мамай прежде всего подверг каре Рязанскую землю за то, что поражение татар произошло в Рязанской земле. Татарские полчища ворвались туда, разорили много сел, угнали в плен много людей и сожгли Переяславль-Рязанский. Олег не успел собрать своих сил и убежал, а потом, чтобы не подвергать вновь опасности свою волость, поехал к хану, поклонился ему и обещал верно служить Мамаю против Москвы.

Мамай перестал уже возводить на престол призрачных ханов для того, чтобы управлять под их именем: он сам назвался ханом. Дмитрий не повиновался ему; русские оказывали явное пренебрежение к татарскому могуществу: это раздражало Мамая до крайности. Он замыслил проучить непокорных рабов, напомнить им батыевщину, поставить Русь в такое положение, чтобы она долго не посмела помышлять об освобождении от власти ханов. Мамай собрал всю силу Волжской Орды, нанял хивинцев, буртасов, ясов, вошел в союз с генуэзцами, основавшими свои поселения на Черном море, и заключил с литовским князем Ягеллом договор заодно напасть на московского великого князя. И Олег Рязанский посылал от себя своего боярина к Ягеллу, совещался о том, чтобы литовский князь прибыл в срок на Дон для соединения с Мамаем; однако в то же время Олег Рязанский отправлял сообщения Дмитрию о замыслах Мамая и Ягелла. Дмитрию уже прежде стало известно об этих замыслах. Когда Мамай, летом 1380 года заложив свой стан при устье реки Воронеж, назначил там место сбора для своих полчищ и ждал Ягелла, Дмитрий собирал подручных князей на общее дело защиты Руси. Желание разделаться с поработителями настолько уже созрело и овладело чувствами русского народа, что московскому князю не предстояло необходимости ждать ратных и понуждать к скорейшему прибытию. Кроме тверского князя, непримиримого врага Москвы, да Олега, который поневоле должен был держаться Мамая из расчета спасти свою землю, все русские князья и все русские земли охотно готовились участвовать в предстоящей борьбе русского народа с татарами. С Дмитрием были силы земель Московской, Владимирской, Суздальской, Ростовской, Нижегородской, Белозерской, Муромской; псковичи со своим князем Андреем Ольгердовичем и брянцы с братом Андрея Дмитрием Ольгердовичем. Летопись говорит, что у Дмитрия набралось тогда 150 000 воинов. Если это количество и преувеличено, то все-таки ополчение, готовое выступить против Мамая, было, вероятно, очень велико, как можно судить по всеобщему сочувствию русских к этому делу.

Успенский Дубенский монастырь в 1765 г.

Митрополита Алексия уже не было в живых. Он скончался в 1378 году. Этот архипастырь, главнейший советник Дмитрия, во все время своего первосвятительства употреблял свою духовную власть для возвышения Москвы и служил ее интересам. Такой образ действий навлек на него врагов. После задержания Михаила Александровича в Москве тверской князь жаловался на коварство Алексия царьградскому патриарху Каллисту и требовал над ним соборного суда. Со своей стороны Ольгерд жаловался тому же патриарху, что Алексий, посвятив себя исключительно Москве, не желает вовсе знать ни Киева, ни всего Литовского княжества. Патриарх требовал Алексия к себе на суд, но вместе с тем советовал ему во избежание такого суда помириться с Михаилом и Ольгердом. «Мы, – писал он Алексию, – рукоположили тебя митрополитом всей Руси, а не одной какой-нибудь ее части». Митрополит не обращал внимания на эти убеждения. После смерти Каллиста такие же жалобы на Алексия обращались и преемнику Каллиста патриарху Филофею. Ольгерд среди прочего обвинял митрополита в том, что он разрешает от крестного целования тех, кто убегает из Литвы в Москву, и наоборот, предает проклятию тех, которые не хотят служить московскому князю, а последнего благословляет на кровопролитие. Филофей и писал Алексию увещания, и требовал его на суд: все было напрасно. Алексий твердо служил московским видам, не хотел посещать ни Киева, ни литовских владений; наконец по просьбе Ольгерда в 1376 году патриарх посвятил в сан киевского митрополита серба Киприана, который еще прежде, будучи послан от патриарха для проверки жалоб на Алексия, заявил себя недоброжелателем последнего. Новый митрополит намеревался было оторвать Новгород от власти Алексия, но это ему не удалось: новгородцы сказали, что они тогда признают митрополитом Киприана, когда его признает московский великий князь. Киприан жил в Киеве, управлял церковью в областях, подчиненных литовскому великому князю, а после смерти Алексия попытался было приехать в Москву, но Дмитрий прогнал его. Великий князь представил для рукоположения в митрополиты прирожденного москвича, давнего своего любимца архимандрита Михаила, известного под именем Митяя. Московскому князю не хотелось иметь в Москве иных первосвятителей, кроме таких, каких само московское правительство будет представлять патриарху для посвящения. Но тогдашнее московское духовенство не терпело Митяя; сам преподобный Сергий не благоволил к нему; несмотря, однако, на это, Дмитрий все-таки отправил Митяя в Царьград в полной надежде на успех, потому что преемник Филофея патриарх Макарий не терпел Киприана и готов был исполнить желание московского великого князя. Таким образом, в то время, когда приходилось Дмитрию идти на войну, Москва оставалась без митрополита: и это обстоятельство лишало предпринимаемый поход обычного первосвятительского благословения; однако Дмитрий обратился за благословением к преподобному Сергию, хотя и был с ним в размолвке по поводу Митяя. Сергий пользовался всеобщим уважением; его молитвам приписывали большую силу; за ним признавали дар пророчества. Сергий не только ободрил Дмитрия, но и предсказал ему победу. Такое предсказание, ставшее известным, вызвало в войске отвагу и надежду на победу.

Дмитрий выступил из Москвы в Коломну в августе; русские силы отовсюду присоединялись к нему. В это же время пришли к нему послы от Мамая с требованием «выхода» в том размере, в каком русские платили дань при Узбеке и Джанибеке, но Дмитрий отвечал, что он готов дать только такую дань, какую постановил в свою последнюю поездку в Орду. 20 августа коломенский епископ Герасим благословил Дмитрия идти против «окаянного сыроядца Мамая, нечестивого Ягелла и отступника Олега», и Дмитрий двинулся из Коломны на устье Лопасни; здесь присоединились к нему Владимир Андреевич и остальные отряды московского ополчения. 26 и 27 августа русские переправились через Оку и пошли по Рязанской земле к Дону. На пути прискакал к Дмитрию гонец от преподобного Сергия с благословенной грамотой: «Иди, господин, – писал Сергий, – иди вперед. Бог и Св. Троица поможет тебе!»

Вид Серпуховского Владычного девичьего монастыря с северо-восточной стороны

6 сентября русские увидели Дон. Мамай уже шел от Воронежа навстречу русской рати. Все русские полки со своими князьями и воеводами выстроились в боевом порядке в своих местных одеждах. Тогда князья, бояре и воеводы стали держать совет. Одни говорили: «Перейдем через Дон»; другие: «Не ходи, князь, враг силен; с татарами литва и рязанцы». Больше всех побуждали русских идти вперед литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. «Если, – говорили они, – останемся здесь, то слабо будет войско русское, а перейдем через Дон, так все будут биться мужественно, не надеясь спастись бегством: одолеем татар – будет тебе, князь, и всем слава, а если они перебьют нас, то все умрем одною смертью!» Дмитрий согласился с ними. 7 сентября он приказал наскоро мостить мосты через Дон и искать брод, а 8-го, в субботу, на заре русские уже были на другой стороне реки и при солнечном восходе двигались стройно вперед к устью реки Непрядвы.

День был пасмурный; густой туман расстилался по полям, но часу в десятом стало ясно. Около полудня показалось несметное татарское полчище. Сторожевые (передовые) полки русских и татар сцепились между собой, и сам Дмитрий выехал вместе со своей дружиной «на первый суйм» открывать битву. По старинному прадедовскому обычаю следовало, чтобы князь как предводитель собственным примером вызывал у воинов отвагу. Побившись недолго с татарами, Дмитрий вернулся назад устраивать полки к битве. В первом часу началась сеча, какой, по выражению летописца, не бывало на Руси. На десять верст огромное Куликово поле покрылось воинами. Кровь лилась, как дождевые потоки; все смешалось; битва превратилась в рукопашную схватку, труп валился на труп, тело русское на татарское, татарское на русское; там татарин гнался за русским, там – русский за татарином. В московской рати было много не бывавших в бою; на них нашел страх, и они пустились в бегство. Татары со страшным криком ринулись за ними и били их наповал. Дело русских казалось проигранным, но к трем часам пополудни все изменилось.

В дубраве на западной стороне поля стоял избранный русский отряд, отъехавший туда заранее для засады. Им предводительствовали князь Владимир Андреевич и волынец Дмитрий Михайлович Боброк, прибывший из литовских областей служить Москве. Увидев, что русские пустились бежать, а татары погнались за ними, Владимир Андреевич порывался ударить на врагов, но рассудительный Боброк удерживал его до тех пор, пока татарская рать, устремившись в погоню за русскими, окончательно не повернулась к ним тылом. Тогда на счастье русским ветер, дувший до того времени в лицо сидевшим в засаде, изменил свое направление. «Вот теперь час пришел, господин князь, – сказал Боброк, – подвизайтесь, отцы и братья, дети и друзья». Весь отряд стремительно бросился на татар, которые никак не ожидали нападения сзади[22 - Известие о засаде взято из «Повести о Мамаевом побоище», которая существует во множестве отдельных списков и также вошла целиком в Никоновский свод летописи. Повесть эта заключает в себе множество явных выдумок, анахронизмов, равным образом и преданий, образовавшихся в народном воображении о Куликовской битве уже позднее. Эта повесть вообще в своем составе никак не может считаться достоверным источником, но известие о засаде мы считаем себя вправе признавать достоверным не только по своему правдоподобию, но по совпадению с рассказом в старейших списках летописи. В последних так же, как и в повести, говорится, что русские обратились в бегство и татары гнались за ними, а потом в девятом часу дня (то есть в третьем или в три часа по нашему времяисчислению) дело изменилось внезапно, и, неизвестно по какой причине, татары в свою очередь обратились в бегство. Летописец приписывает такую перемену заступничеству ангелов с архистратигом Михаилом и Святым воинам – Георгию, Димитрию, Борису и Глебу. Рассматривая события с земной точки зрения, мы невольно должны прийти к такому заключению, что подобная перемена обстоятельств могла всего скорее произойти от движения русских в тыл неприятеля, и таким образом известие о засаде дополняет для нас то, о чем мы и без того должны были догадываться, тем более что в описании самой битвы в старейших списках ничего не говорится о действиях Владимира Андреевича, тогда как и по предыдущим событиям мы знаем, что он был храбрейшим из тогдашних князей.]. Убегающие русские ободрились и бросились на татар. Тогда в свою очередь на полчище Мамая нашел панический страх. Поражаемые с двух сторон татары бросали свое оружие, покинули свой стан, обоз и бежали опрометью. Множество их утонуло в реке. Бежал сам тучный Мамай, бежали все его князья. Русские гнали татар верст на тридцать до реки Красивой Мечи.

Победа была совершенная, но за то много князей, бояр и простых воинов пало на поле битвы[23 - Князь Феодор Романович Белозерский и сын его Иван, князь Феодор Тарусский, брат его Мстислав, князь Димитрий Монастырев, Семен Михайлович Микула, сын Василья тысяцкого, Михайло, Иван, сыны Акинфовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич (другой сын тысяцкого), Акатьевичи, называемые Волуи, Михайло Бренок, Лев Морозов, Семен Мелисов, Дмитрий Минич, Александр Пересвет, бывший прежде боярин брянский, и многие другие.]. Сам великий князь хотя не был ранен, когда открывал битву с татарами «на первом суйме», но доспехи на нем были помяты[24 - В «Повести о Мамаевом побоище» рассказывается, будто Дмитрий еще перед битвой надел свою княжескую «подволоку» (мантию) на своего любимца Михаила Бренка, сам же в одежде простого воина замешался в толпе, а впоследствии, когда Бренок в великокняжеской одежде был убит и битва закончилась, Дмитрия нашли лежавшим в дубраве под срубленным деревом, покрытым его ветвями, едва дышавшим, но без ран. Такое переодевание могло быть только из трусости, с целью подставить на место себя другого во избежание опасности, грозившей великому князю, которого черное знамя и особая одежда издали отличали от других; естественно, врагам было всего желательнее убить его, чтобы лишить войско главного предводителя. Если принимать это сказание, то надо будет допустить, что Дмитрий оделся, как простой воин, под предлогом биться с татарами вместе с другими, а на самом деле для того, чтобы скрыться от битвы в лесу. Судя по поведению Дмитрия во время случившегося позднее нашествия татар на Москву, можно было бы допустить правдивость такого рассказа; но следует обратить внимание на то, что в той повести говорится, будто русские гнали татар до реки Мечи и начали искать великого князя, уже возвратившись из погони. Искали его долго, наконец нашли лежавшим под ветвями срубленного дерева. От места побоища до реки Мечи верст тридцать с лишком; неужели пока русские гнали татар до Мечи и возвращались оттуда (вероятно, возвращались они медленно вследствие усталости и обремененные добычей), Дмитрий, не будучи раненым, все это время пролежал под «срубленным деревом»? Очевидная нелепость!]. Похоронив убитых, великий князь со своим ополчением не преследовал более разбитого врага, а вернулся с торжеством в Москву и хотел немедленно послать войско в Рязанскую землю, чтобы разорить ее за измену Олега; но рязанцы приехали к нему с поклоном, извещали, что князь их бежал, и изъявляли желание быть в послушании у московского князя. Дмитрий отправил к ним своих наместников.

Мамай, убежавший в свои степи, столкнулся там с новым врагом: то был Тохтамыш, хан Заяицкой Орды, потомок Батыя. Он шел отнимать у Мамая престол Волжской Орды как похищенное достояние потомков Батыя. Союзник Мамая Ягелло, не успевший вовремя на помощь ему против Дмитрия, услыхал о куликовском поражении, поспешно вернулся в Литву и оставил Мамая на произвол судьбы. Тохтамыш разбил Мамая на берегах Калки и объявил себя владетелем Волжской Орды. Мамай бежал в Кафу (нынешняя Феодосия на восточном берегу Крыма) и там был убит генуэзцами.

Тохтамыш, воцарившись в Сарае, отправил дружественное посольство к Дмитрию объявить, что общего врага их нет более и что он, Тохтамыш, теперь владыка Кипчакской Орды и всех подвластных ей стран. Дмитрий отпустил этих послов с большой честью и дарами, но не изъявлял знаков рабской покорности. На другой год Тохтамыш отправил ко всем русским князьям царевича Акхозю с требованием покорности и дани; Акхозя, доехав до Нижнего, не посмел ехать в Москву. Это показывает, что в Москве считали дело с Ордой поконченным и не боялись ее: там после сокрушения Мамая не предпринималось никаких мер ни к дальнейшему истреблению татар, ни даже к собственной обороне.

В следующем году (1382) Тохтамыш двинулся наказывать Русь за попытку освободиться от татар. Он начал с того, что послал слуг своих в Булгар, приказал ограбить там русских купцов и задержать, чтобы они не отправили вести в Москву, а суда их доставить к себе на перевоз. Переправившись через Волгу, Тохтамыш намеревался совершить такой быстрый набег, чтобы захватить Москву врасплох; по-видимому, он принял в соображение оплошность русских, слишком возгордившихся своими победами. Путь татар шел к Рязанской земле; князь суздальский, чтобы избавить свою Нижегородскую землю от разорения, отправил к Тохтамышу своих сыновей Василия и Семена изъявить покорность; но Тохтамыш не позволял татарам тратить время на обычные разорения по пути и так спешил, что нижегородские князья с трудом успели догнать его. На границах Рязанской земли встретил Тохтамыша рязанский князь Олег, бил ему челом и изъявлял готовность вести татарское войско, указывать ему пути и переправы; он уверял, что есть полная возможность взять Москву и захватить в ней Дмитрия. Ставший проводником у татар, Олег намеренно повел их так, чтобы миновать Рязанскую землю, и навел на Серпухов, который был истреблен.

Князь Дмитрий Иванович Донской. Гравюра 1850 г.

Весть о походе Тохтамыша, однако, хотя поздно, но все-таки дошла к Дмитрию прежде, чем татары приблизились к Москве. Дмитрий с воеводами и ратью выехал из столицы, соединился с некоторыми князьями и совещался, как им отражать врага. Внезапность нашествия произвела такое впечатление, что князья, воеводы и бояре совсем потеряли голову. Между ними началась рознь, взаимное недоверие; великий князь побоялся идти навстречу хану, повернул назад и, покинув Москву на произвол судьбы, бежал в Переяславль, оттуда в Ростов, а затем в Кострому.

Отправленный Дмитрием в Царьград для посвящения в митрополиты Митяй утонул на пути, а один из его спутников, Пимен, составив подложную грамоту от имени великого князя, был посвящен царьградским патриархом, но по прибытии в Москву подвергся гневу Дмитрия и был сослан в Чухлому. Тогда великий князь пригласил в Москву Киприана и признал его первосвятителем: это было в 1381 году. Теперь, во время нашествия татар, этот митрополит оставался в Москве. Киприан был чужеземцем, не мог иметь на народ такого влияния, какое оказал бы митрополит, русский по происхождению, да и сам Киприан был чужд национальных русских интересов и думал прежде всего о себе. Когда в Москву дошла весть о том, что великий князь убежал, народ пришел в ужас и смятение. Грозный враг не сегодня-завтра должен появиться, а в столице не было ни князя, ни воевод. Одни кричали, что надо затвориться в Кремле, другие хотели бежать. Зазвонили во все колокола на вече. Поднялся вопль. Народ кричал: затворять ворота и не пускать никого из города. Митрополит и бояре бросились первыми из города: их выпустили, но ограбили; а когда за ними стали убегать другие, то ворота закрыли; одни встали у ворот с рогатинами и обнаженными саблями, угрожали бить бегущих, а другие метали в них камни со стен. Наконец это смятение несколько утихомирил приехавший в Москву князь Остей, внук Ольгерда. Он убедил москвичей выпустить часть народа и затворился в Кремле с теми, кто решил остаться; бояре, купцы, суконники и сурожане сносили в Кремль свои товары; кроме москвичей в город набежал народ из окрестностей: все надеялись на крепость каменных стен и спешили в Кремль со своими пожитками; женщины с детьми толпами бежали туда же. По позднейшим спискам летописи, сами москвичи сожгли тогда посад около Кремля.

Князь Василий I. Гравюра 1850 г.

23 августа, в понедельник, подъехали передовые татарские конники к кремлевским стенам. Москвичи смотрели на них со стен. «Здесь ли великий князь Дмитрий?» – спрашивали татары. Им отвечали: «Нет». Татары объехали вокруг Кремля, осматривали рвы, стены, бойницы, заборолы, ворота. В городе благочестивые люди молились Богу, наложили на себя пост, каялись в грехах, причащались Св. Тайн, а удалые молодцы вытаскивали из боярских погребов меды, доставали из боярских кладовых дорогие сосуды и напивались из них для бодрости. «Что нам татары, – говорили они во хмелю, – не боимся поганых; у нас город крепок, стены каменные, ворота железные. Недолго простоят под городом! Страх на них найдет с двух сторон: из города мы их будем бить, а сзади князья наши на них устремятся».

Пьяные влезали на стены, кричали на татар, ругались, плевали и всячески оскорбляли их и их царя; а раздраженные татары махали на них саблями, показывая, как будут рубить русских. Москвичи расхрабрились так, думая, что татар всего столько и пришло, сколько они их видели под стенами. Но к вечеру появилась вся ордынская громада с их царем, и тут многие храбрецы пришли в ужас. Началась перестрелка; стрелы в изобилии летали с обеих сторон, словно дождь. Татарские стрелки были искуснее русских; наездники на своих легких конях скакали взад и вперед, то приближаясь к стенам, то удаляясь от них, на всем скаку пускали стрелы в стоявших на стенах москвичей и не делали промаха; много русских на заборолах падало от стрел татарских. Другие татары тащили лестницы, приставляли к стенам и лезли на них; москвичи обдавали их кипятком, бросали на татар каменья, бревна, поражали самострелами. Один из москвичей, суконник, по имени Адам, заприметив татарина, знатного по виду, ударил его из самострела стрелой прямо в сердце. Этот татарин был сыном мурзы, любимец хана. Его смерть вызвала большую скорбь у Тохтамыша. Три дня повторяли татары свои приступы; граждане упорно отбивали их. Наконец Тохтамыш сообразил, что не взять ему Кремля силой, и решил взять его коварством. На четвертый день в полдень подъехали к стенам знатнейшие мурзы и просили слова. С ними стояли двое сыновей суздальского князя, шурины великого князя. Мурзы сказали: «Царь наш пришел показнить своего холопа Дмитрия, а он убежал; приказал вам царь сказать, что он не пришел разорять своего улуса, а хочет соблюсти его и ничего от вас не требует – только выйдите к нему с честью и дарами. Отворите город; царь вас пожалует!» Суздальские князья говорили: «Нам поверьте: мы ваши христианские князья; мы ручаемся за то, что это правда». Москвичи положились на слово русских князей, открыли ворота и вышли мерным ходом: впереди князь Остей, за ним несли дары, потом шли духовные в облачении, с иконами и крестами, а за ними – бояре и народ. Татары, дав москвичам выйти из ворот, бросились на них и начали рубить саблями без разбора. Прежде всех пал Остей. Духовные, умирая, выпускали из рук кресты и иконы: татары топтали их ногами. Истребляя кого попало направо и налево, ворвались они внутрь Кремля: одни через ворота, другие по лестницам через стены. Несчастные москвичи – мужчины, женщины, дети – метались в беспамятстве туда и сюда; напрасно думали они избавиться от смерти; множество их искало спасения в церквах, однако татары разбивали церковные двери, врывались в храмы и истребляли всех от мала до велика. По известию летописца, резня продолжалась до тех пор, пока у татар не утомились плечи, не притупились сабли. Церковные сокровища, великокняжеская казна, боярское имущество, купеческие товары – все было ограблено. Тогда множество книг, снесенных со всего города в соборные церкви, оказалось уничтоженным; вероятно, в это же время безвозвратно утрачены многие памятники древней литературы, которые представили бы нам в гораздо более ясном свете прошлую духовную жизнь русского народа, если бы уцелели до нашего времени. Наконец город был зажжен. В огне погибали те немногие люди, которые успели избежать татарского меча. Так покарав Москву, татары отступили от нее.

Страшное зрелище представляла собой русская столица, незадолго до этого еще многолюдная и богатая. Не было в ней ни одной живой души; кучи трупов лежали повсюду на улицах среди обгорелых бревен и пепла, и растворенные церкви были завалены телами убитых.

Некому было ни отпевать мертвых, ни оплакивать их, ни звонить по ним.

Татары рассеялись и по другим городам: одни разоряли волости Звенигорода, Юрьева, другие шли к Дмитрову, иные – к Волоку и Можайску; полчище татарское зажгло Переяславль: жители, покинув свой город, спаслись на судах посреди озера. Повсюду татары убивали людей или гнали их толпами в плен. Припомнились давно забытые времена Батыя с той разницей, что в батыевщину русские князья умирали со своим народом, а теперь глава Руси сидел, запершись в Костроме со своей семьей, другие князья или также прятались, или спешили раболепством получить пощаду у разгневанного владыки. Только один Владимир Андреевич не изменил себе: выехав из Волока, ударил он на татарский отряд, разбил его наголову и взял много пленников. Этот подвиг так подействовал на хана, что он начал отступать назад к Рязанской земле, опасаясь, чтобы русские, собравшись с силами, не ударили на него: вот доказательство, что это нашествие не имело бы такого печального исхода для Москвы и всей Руси, если бы русские не были так оплошны и великий князь своим постыдным бегством не предал своего народа на растерзание варварам. Татары, возвращаясь в Орду через Рязанскую землю, не пощадили владений своего союзника, разорили их и увели из Рязанской земли много пленных. Олег бежал.

Дмитрий вместе с Владимиром Андреевичем, прибыв в Москву, тотчас занялся погребением мертвых, чтобы предупредить распространение заразы. Он давал за восемьдесят погребенных тел по рублю, и пришлось ему заплатить 300 рублей. Этот счет показывает, что в Кремле погибли от татарского меча 24 000 человек, не считая сгоревших и утонувших. Потом мало-помалу начали собираться остатки населения и отстраивать сожженный город. Тогда за невозможностью мстить татарам Дмитрий обратил мщение на Рязанскую землю: московская рать вступила в эту землю и вконец разорила ее без всякого милосердия, хуже татар. Олега в ней не было.

Киприана вызвали из Твери. Он прибыл 7 октября; великий князь Дмитрий укорял митрополита за малодушное бегство, хотя сам был виновен в этом более Киприана. Прежняя ненависть великого князя к митрополиту возобновилась не столько оттого, что Киприан бежал, как оттого, что он убежал именно в Тверь к заклятому врагу Дмитрия. Киприан покинул Москву и уехал в Киев, а Дмитрий позвал на русскую митрополию сосланного Пимена; но через несколько месяцев, опять невзлюбив Пимена, отправил для посвящения в митрополиты епископа суздальского Дионисия и вместе с ним послал просьбу о низложении Пимена. В этом случае впервые проявляется произвол московского великого князя в духовных делах. Как самовластный государь он считает себя вправе выбирать по своему нраву кандидатов в митрополиты, отправлять в заточение, возводить их на кафедру снова, когда захочет почтить своей милостью, и опять подвергать опале.

Князья русские, напуганные страшной карой под Москвой, один за другим ездили в Орду кланяться хану. Надежда на свободу блеснула для русских на короткое время и была уничтожена малодушием Дмитрия. Хан, уходя из Москвы, задержал при себе одного из сыновей суздальского князя Василия, а другого отправил к отцу; он, по-видимому, не доверял покорности тестя князя Дмитрия и потому счел нужным взять к себе его сына в заложники. Дмитрий Константинович, чтобы показать свою покорность, весной отправил Симеона к хану с поклоном и дарами. Туда же поехал сын Бориса Городецкого Иван, а за ним поехал и его отец Борис и выпросил себе нижегородское княжение после скончавшегося в то время Дмитрия Константиновича (1383). Затем Михаил Александрович Тверской с сыном Александром отправился в Орду окольной дорогой, чтобы не попасть в руки Дмитрия: он надеялся вновь выпросить себе великое княжение. Но Дмитрий весной отправил к хану своего сына Василия, который был удержан в Орде заложником верности и долга в 8000 рублей, насчитанного на Дмитрия. Московский князь так усердно унижался тогда перед Тохтамышем, что хан объявил ему свою царскую милость, однако в наказание наложил на его владения тяжелую дань в таком большом размере, что со всякой деревни приходилось платить по полтине, а в те времена деревня состояла порой из двух дворов, иногда даже из одного. Городам приходилось давать золото. Но этого было мало: по-прежнему стали шататься на Руси ханские послы и бесчинствовать над жителями. Уступчивость московского князя Дмитрия являлась причиной того, что тверской князь, несмотря на все свои старания, не мог добиться великого княжения. «Я свои улусы знаю сам, – сказал ему Тохтамыш, – каждый князь русский пусть служит мне по старине, а что мой улусник провинился предо мною, так я его поустрашил, а теперь он мне служит правдою». Хан никому не хотел потакать и не доверял тверскому князю, несмотря на все его поклоны; отпустив его в Тверь, он удержал в Орде его сына Александра. Должно быть, Тохтамыш рассчитывал, что князь Дмитрий, проявивший себя таким малодушным трусом во время нашествия татарского хана на Москву, управляя разоренной землей, менее представлял опасности, чем предприимчивый и упрямый тверской князь. Через несколько лет (в 1385 году) сын Дмитрия Донского Василий убежал из Орды, пробрался в Молдавию, а оттуда в Литву; однако не таким удачным оказался побег Василия, сына суздальского князя: он был пойман татарами, приведен в Орду и там, по выражению летописца, «принял большую истому».

Вражда московского князя с Олегом прекратилась в 1385 году. Поводом к уступчивости со стороны Дмитрия было то, что Олег, овладев снова Рязанской землей, взял Коломну, и посланная против него московская рать ничего не могла с ним сделать. Мир был заключен при посредничестве преподобного Сергия. В утверждение этого мира, названного «вечным», сын Олега Федор женился на дочери Дмитрия. Летописцы наши постоянно рисуют этого Олега самыми черными красками и наделяют его всякими ругательствами, однако, рассуждая беспристрастно, мы должны признать, что этот князь оказался ничем не хуже других. Он скорее был несчастен, чем преступен перед судом истории. Ни одна русская земля в то время не терпела столько разорений, как Рязанская. Ее, как мы видели, беспрестанно опустошали то татары, то москвичи. Олегу приходилось выбирать из двух зол меньшее. После того как Рязанскую землю разорили татары за поражение при Воже, нанесенное им москвичами, Олег примкнул к Мамаю поневоле, потому что иначе, прежде чем бы пришли к нему на помощь русские из других земель, он был бы вынужден с одними силами своей земли выдерживать напор всей Орды Мамая. То же повторялось и с Тохтамышем. Заботливость, с какой удалил татар от своей земли Олег во время этого нашествия, показывает его любовь к своим подчиненным. За то рязанцы и любили его.

Благословение Димитрия Донского Сергием. Миниатюра из «Жития преподобного Сергия Радонежского». Конец XVI в.

Разорение татарами Москвы и обязанность платить тяжелую дань, естественно, довели казну великого князя до оскудения, и Дмитрий задумал поправить ее за счет Новгорода. Были благовидные причины напасть на новгородцев. В последнее время сильно разгулялась новгородская вольница: ушкуйники два раза ограбили Кострому, нападали на Ярославль, на Нижний, на Вятку и не только наживались чужим добром, но хватали людей и продавали их в неволю восточным купцам. Эти поступки вызывали по всей Руси негодование, и потому-то под знаменами великого князя с охотой встали против Новгорода рати 29 городов; даже из волостей новгородских – Торжка, Бежичей, Вологды – были рати с Дмитрием, и только большие люди новоторжские (вероятно, и из других волостей) оставались верны Новгороду и убегали в Новгород. Поход был предпринят в 1386 году зимой, перед праздником Рождества Христова. Великий князь двинулся со всеми своими ратями, на пути сжигая и разоряя села Новгородской земли. Новгородцы выслали к нему своих послов просить мира. Дмитрий не хотел их слушать, шел дальше и в начале января 1387 года расположился за пятнадцать верст от Новгорода. Новгородцы в отчаянии зажгли около города посады. Сгорели 24 монастыря. Сам город наскоро укрепили острогом по земляному валу. Новгородцы еще раз послали к великому князю посольство с владыкой Алексием. «Господин князь, – говорил Алексий, – я тебя благословляю, великий Новгород бьет тебе челом: пусть не будет кровопролития между нами, а за вину людей своих, что ходили на Волгу, Новгород заплатит тебе 8000 рублей». Дмитрий не принял просьбы, грозил идти далее и взять Новгород. Страшный переполох произошел тогда в Новгороде, когда прибыл туда владыка Алексий с таким известием. Все решились защищаться до последнего. В Новгороде начальствовал в то время призванный новгородцами на княжение литовский князь Патрикий Наримонтович (племянник Ольгерда). 10 января разнесся слух, что великий князь приблизился к Жилотугу (одному из протоков Волхова на восточной стороне города). Все годные к войне – и пешие и конные – бросились за город, а между тем еще раз послали к Дмитрию двух архимандритов, семь попов и пять человек от житьих людей пяти концов города. Дмитрий, рассудив, что его упорство доведет Новгород до отчаяния, перестал сопротивляться и согласился на мир.

Новгород положил заплатить 8000 рублей, из которых 3000 рублей отсчитали тотчас же, а остальные предоставили великому князю взять с Заволочья (Двинская земля), потому что заволочане также участвовали в поволжских разбоях и посылали туда своих новгородских бояр для сбора этих денег. Это была пеня за разбой, но, кроме того, великий князь выговорил для себя еще и «черный бор» (ежегодную подать с черных людей, собираемую великокняжескими наместниками через особых чиновников, называемых «черноборцами»). Заключив мир на таких условиях, великий князь Дмитрий повернул назад, но его посещение тяжело отозвалось на всей Новгородской земле: много мужчин, женщин и детей увели москвичи в неволю; много ограбленных ратными людьми и выгнанных из своих пепелищ новгородцев погибло от стужи.

Тогда как Москва прикрепляла к себе Новгород наложением на него дани, на западе отнимали у Москвы власть над Смоленском. В Литве произошел важный переворот: сын Ольгерда, литовский великий князь Ягелло, в 1386 году женился на польской королеве Ядвиге, принял католичество, крестил в римско-католическую веру своих языческих литовских подданных и сделался главой как Польши, так и всей Литвы и Западной Руси с ее удельными князьями. С этого времени начинаются постепенное соединение Великого княжества Литовского с Польшей и распространение католичества в Западной Руси в ущерб православию. Подручник Ягелла, его брат Скыргайло, человек свирепый, получивший от Ягелла право на Полоцк, схватил находившегося там князя Андрея Ольгердовича и убил его сына; тогда друг Андрея Святослав, смоленский князь, стал мстить за Андрея и совершать жестокие разорения в Литве, но потом был разбит Скыргайлом и его братьями и пал в битве. Победители хотя и дали княжение на Смоленской земле сыну Святослава Юрию, но с условием, чтобы он был подручником Ягелла. Это было предвестием дальнейшего покорения Смоленска: оно совершилось уже после смерти Дмитрия (в 1404 году), когда Витовт прогнал князя Юрия и посадил в Смоленске своих наместников. (При Дмитрии Смоленск со своей землей в течение некоторого времени признавал первенство Москвы, но со вступлением на княжение Василия Москва надолго лишилась его).

Дмитрий скончался 19 мая 1389 года на сороковом году от рождения. Он оставил великим князем сына Василия, наделил других сыновей уделами и обязал их находиться под рукой старейшего брата, великого князя.

Княжение Дмитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа. Беспрестанные разорения и опустошения то от внешних врагов, то от внутренних усобиц следовали одни за другими в громадных размерах. Московская земля, не считая мелких разорений, была два раза опустошена литовцами, а потом потерпела нашествие Орды Тохтамыша; Рязанская – страдала два раза от татар, два раза от москвичей и была приведена в крайнее разорение; Тверская – несколько раз разорялась москвичами; Смоленская – терпела и от москвичей, и от литовцев; Новгородская – понесла разорение от тверичей и москвичей. К этому присоединялись физические бедствия. Страшная зараза, от которой Русская земля пострадала в сороковых и пятидесятых годах XIV века наравне со всей Европой, повторялась и в княжение Дмитрия с большой силой в разных местах Руси. В 1363 1364 годах она поражала Нижний Новгород с его волостью, потом Переяславль, Владимир, Тверь, Суздаль, Дмитров, Ростов, Можайск, Волок и другие города. Из описаний признаков, сопровождавших смерть пораженных заразой, видно, что в те времена свирепствовало сразу несколько эпидемических болезней. У одних больных опухали железы на разных частях тела; у других появлялось кровохарканье; третьи чувствовали сначала жар, потом озноб. Смерть постигала больного обычно в течение одного или двух дней болезни: редкие доживали до третьего дня. Живые не успевали хоронить мертвых. В одну могилу приходилось сваливать по сто и полтораста трупов. В Белозерске вымерли все жители; земля опустела. Подобное бедствие повторялось и в другие годы. В 1387 году в Смоленске – если только верить рассказу летописи, вероятно, преувеличенному, – случился такой сильный мор, что осталось в живых всего пять человек, которые вышли из города и закрыли за собой ворота. Вслед за тем мор поразил Псков, потом Новгород. К заразе присоединялись неоднократные засухи, как, например, в 1365, 1371 и 1373 годах, которые повлекли за собой голод, и, наконец, пожары – обычное явление на Руси. Если принять во внимание эти бедствия, соединявшиеся с частыми разорениями жителей от войн, то должны представить себе Восточную Русь того времени страной малолюдной и обнищалой. Сам Дмитрий не был князем, способным мудростью правления облегчить тяжелую судьбу народа; действовал ли он от себя или по внушениям бояр своих – в его действиях виден ряд промахов. Следуя задаче подчинить Москве русские земли, он не только не умел достигать своих целей, но даже упускал из рук то, что ему доставляли сами обстоятельства; он не уничтожил силы и самостоятельности Твери и Рязани, не умел и поладить с ними так, чтобы они были заодно с Москвой для общих русских целей; Дмитрий только раздражал их и подвергал напрасному разорению ни в чем не повинных жителей этих земель; раздражал Орду, но не воспользовался ее временным разорением, не предпринял мер к обороне против опасности; и последствием всей его деятельности стало то, что разоренная Русь опять должна была ползать и унижаться перед издыхающей Ордой.

Великий князь и государь Иван Васильевич

Эпоха великого князя Ивана Васильевича составляет перелом в русской истории. Эта эпоха завершает собой все, что выработали условия предшествовавших столетий, и открывает путь тому, что должно было выработаться в последующие столетия. С этой эпохи начинается бытие самостоятельного монархического Русского государства.

После смерти Дмитрия Донского великим князем стал сын его Василий (1385–1425), который, насколько мы его понимаем, превосходил своего отца умом. При нем значительно двинулось расширение московских владений. Москва приобрела земли Суздальскую и Нижегородскую. Получив от хана великое княжение, Василий Дмитриевич настолько впал к нему в милость, что получил от него еще Нижний Новгород, Городец, Мещеру, Тарусу и Муром. Москвичи взяли Нижний изменой: нижегородский боярин Румянец предал своего князя Бориса Константиновича; Василий Дмитриевич приказал взять под стражу этого князя, его жену и детей; Нижний Новгород навсегда присоединился к московским владениям. Племянники Бориса, суздальские князья, были изгнаны, и Суздаль также достался Василию. Впоследствии, хотя суздальские князья помирились с московским великим князем и получили от него вотчины, но уже из рода в род оставались московскими слугами, а не самобытными владетелями. В 1395 году случилось событие, поднявшее нравственное значение Москвы: по поводу ожидаемого нашествия Тамерлана, которое, однако же, не состоялось, Василий Дмитриевич приказал перенести из Владимира в Москву ту знаменитую икону, которую Андрей некогда унес из Киева в свой любимый город Владимир; теперь эта икона служила освящением первенства и величия Москвы над другими русскими городами.

По следам своих предшественников Василий Дмитриевич притеснял Новгород, однако не достиг цели своих замыслов. Два раза он покушался отнять у Новгорода его двинские колонии, пользуясь тем, что на Двинской земле образовалась партия, предпочитавшая власть московского великого князя власти Великого Новгорода. Новгородцы благополучно отстояли свои колонии, но заплатили за это недешево: великий князь произвел опустошение в Новгородской волости, приказал передушить новгородцев, убивших в Торжке одного доброжелателя московского великого князя, заставил новгородцев давать «черный бор», захватил в свою пользу имения в волостях Бежецкого Верха и Вологды, а главное, Новгород сам не мог обойтись без великого князя и должен был обращаться к нему за помощью, так как другой великий князь, литовский, собирался овладеть Новгородом.