Гетманство Выговского

Казацкий гетман и старшины послали из Украины депутатов на этот сейм, как будто для того, чтоб. заключить заранее с Польшею союз, обеспечивающий Украину; чтобы впоследствии, когда Московия и Польша соединятся, и Украина могла бы вступить в это соединенное государство с своими правами. – Послом в Варшаве был обозный Тимофей Носач с товарищами. Выговский в то время приказал всем казакам быть в вооружении.

Между тем, из Варшавы донесли царю его послы, что, в противность договору с Хмельницким, казацкие послы прибыли в Варшаву, и для поддержания царской чести они не хотели вступить ни в какие переговоры с поляками, пока не вышлют казацких депутатов; паны цринуждены были удалить козакав в предместье. Чрез несколько времени царь получил новое донесение от послов о совершенном нежелании поляков избирать царя на престол; послы приписывали эту перемену влиянию казаков.

В самом же деле, когда Тимофей Носач был допущен к королю, то требовал, от имени всей Украины, чтобы Польша, согласно данному обещанию, даровала корону Алексею Михайловичу, а права Украины обеспечила на будущее время особым с нею трактатом. Носач выражал свои требования с жаром и даже грубо. Паны отвечали, что присланы будут особые комиссары для заключения договора с Украиною. Депутаты сейма, обнадеженные возможностью присоединить Украину к Польше, прервали, под предлогом повальных болезней, заседания и ограничились единственно тем, что обещали московским послам назначить комиссию для рассуждения: на каких началах могут обе державы приступить к соединению. Царские послы поняли, что поляки только хотят протянуть время.

Поляки деятельно хлопотали, чтоб преклонить Выговского и всю Украину к соединению с Польшею. Хитрый Беневский беспрестанно переписывался с гетманом, со старшинами, держал в Чигирине агента, львовского мещанина грека Феодосия Томкевича, который вкрался в доверенность к полякам и казакам, беспрестанно ездил из Украины в Польшу и обратно, и служил посредником между козацким правительством и Беневским. Сначала Выговский, по-видимому, подавал полякам такую же неверную надежду, как и покойный Хмельницкий. После избрания его король, послал к нему поздравление; Выговский благодарил, но не показывал охоты к возобновлению подданства Польше. Гнезненский архиепископ написал ему, что вольному народу с вольным удобно соединиться. Выговский в ответе своем соглашался, с таким, однако, замечанием: «по Божиему устроению, ни один из наших союзников не оказал такого благородства, как царь московский, не лишающий нас милости». Он казался стоек и тверд в сношениях с поляками, не хотел уступать Пинска, отдавшегося Хмельницкому, и грозил войною, когда поляки выгнали оттуда казацкий гарнизон.

Мало-помалу все изменялось. Весною неутомимый Беневский писал, что надежды его оправдываются; что казаки не уживаются с Москвою и приписывал это своим трудам. К сожалению, неизвестны все проделки, какие употреблял этот ловкий дипломат, чтоб внушать Выговскому и казацким старшинам ненависть к московскому правительству. Знаем только, что поляки рассылали по Украине воззвания и писали разным лицам письма, где пытались напугать старшин разными опасностями, грозящими из Москвы. Несомненно, что наклонность к соединению с Польшею усиливалась вместе с теми недоразумениями, какие возникали с Москвою.

В половине июня Выговский отправил к Беневскому Тетерю, самого ревностного приверженца поляков; писал, что отрекается от союза с царем и, в случае надобности, готов с татарами идти на царя. Что касается до Беневского, то этот видимый благоприятель Украины, расточавший казакам самые мирные, самые лестные обещания, в письме своем коронному гетману изъяснял, что необходимость заставляет вести переговоры, но, конечно, лучше было бы, если б можно привести козакав во власть Польши оружием, без всяких трактатов.

Новые сборища остатков партии Пушкаря и Барабаша зашевелились на левой стороне Днепра, Враги Выговского искали содействия у Ромоданавского и у пограничных украинных воевод; между тем, гетманская политика склонялась к решительному союзу с Польшею, и Выговскому надобно было опасаться, что как скоро в Москве узнают об этом, так сейчас войско двинется в Малороссию. Гетману нужно было поговорить о важном деле с народом на генеральной раде. Гетман, – в августе, разослал по всем полкам приказания, чтоб все были в сборе, в вооружении и готовились в поход. Между тем, московское правительство хотя знало о волнении умов в Украине, но приписывало его проискам поляков и показывало прежнюю доверенность к гетману. Из Москвы послан был к Выговскому новый посланец, подьячий Яков Портомоин с подарками и милостивым царским словом. Он прибыл в Чигирин 9-го августа. В царской грамоте, поднесенной Выговскому, объявлялась ему похвала за верность, предостерегали гетмана и козаков не верить прелестным письмам, которые рассылают поляки по Украине и в них клевещут на московских бояр и воевод, желая произвести ссору.

Но подьячий увидел, что ветер уже сильно переменился. На его дружелюбные речи гетман отвечал, что он рад служить государю, потом выразился в таких словах:

«Из разных мест пишут мне полковники и сотники, и есаулы, что воевода Василий Борисович Шереметев и князь Ромодановский присылаются к нам в Малороссию для того, чтоб меня известь. В разных местах по Украине ратные люди полку князя Ромодановского убивали наших людей, чинили грабежи и разорения; сам князь Ромодановский принял к себе в полк Барабаша и Лукаша, и иных врагов моих. Когда я просил помощи против Пушкаря, государь не послал мне, а как я управился с Пушкарем сам, так тогда и войска пришли, для того, чтоб укреплять своевольников, да новые бунты заводить! Я не хочу ждать, пока ратные люди придут на нас войною. Иду сам за Днепр со всем козацким войском и с татарами! Буду отыскивать и казнить мятежников; а если государевы ратные люди вздумают заступаться за них или сделают какой-нибудь задор в нашем малороссийском крае, то я молчать не стану; и буду биться с государевыми войсками, если они станут укрывать мятежников; и в Киев пошлю брата своего Данила с войском и с татарами: велю выгнать оттуда боярина Шереметева и разорить город, который был состроен по указу его царского величества».

«Об этом, – возразил ему посланец, – тебе, гетману, и мыслить нельзя, не токмо что говорить: боярин Шереметев и окольничий князь Ромодановский посланы были по твоему челобитью. Нечего тебе верить письмам твоих полковников и. сотников, и есаулов. По государеву указу, ратным людям учинен заказ, чтоб они никаких задорав не делали и никого не обижали, и если б что такое сделалось, так тебе бы, гетману, об этом писать к великому государю, и его царское величество велел бы сыскать, и про то учинить свой указ по сыску; а когда ты собрал войско, да призвал татар, так это значит: ты преступаешь священную заповедь и нарушаешь крестное целование».

«Много я писал, – отвечал Выговский, – и послов своих не раз посылал, а теперь только и осталось мне, что идти с войском да с татарами».

В это время, как бы на обличение гетмана, боярин Шереметев прислал гонца с письмом приглашать Выговского на свидание.

«Уж не один раз ко мне пишет боярин, – сказал Выговский, – о том, чтоб нам сойтись, да времени нет. Вот как полки соберутся, тогда и разговор у нас будет».

Царского посланца отпустили на квартиру. Вслед затем приехал другой гонец из Москвы, Федор Тюлюбаев, спрашивать: что значит, что Войско Запорожское вооружается и против кого?

11-го августа гетман выехал из Чигирина. К Портомоину явилось шесть человек с ружьями и объявили, что гетман послал их держать стражу у двора московского посланца. Вслед затем привели на тот же двор Тюлюбаева и поместили, вместе с Портомоиным, под караулом. Но караул был не крепок. Вероятно, гонцы имели возможность переговариваться с приходящими, получать и передавать вести. 30-го августа, по приказанию гетмана, присланному в Чигирин, явились на дворе, где сидели гонцы, мещанский есаул и два бурмистра с отрядом козаков. Взяли обоих посланцев и с ними провожатых из Путивля, обобрали у них платье и лошадей, повели в гетманский двор, заковали в кандалы и приставили стражу. «И терпели мы, – доносил Портомоин, – и голод, и всякую нужу, а корма нам давали мало. Три недели сидели мы в кандалах, потом нас расковали, и развели по дворам, и сидели мы там под караулом, как прежде».

Между тем, в начале августа Ромоданавский препроводил Барабаша под стражею в Киев к Шереметеву – как после объяснили – для того, чтоб предать его войсковому суду. Московское правительство считало его виновным и не хотело предоставить его без войскового суда мести Выговского. На дороге, уже недалеко от Киева, в местечке Гоголеве, когда сотенный отряд, правожавший Барабаша, стал на ночлег, вдруг напал на него козацкий отряд черкесского полка под начальством черкасского полковника Джулзя. Несколько детей боярских были побиты, другие ограблены, некоторые разбежались; сам начальник конвоя Левшин попался в плен с Барабашем. Их посадили на телеги и умчали в Переяславль. Выговский велел Барабаша везти за Днепр в обозе, чтобы предать суду казацкой рады.

Около этого времени, как рассказывали, случилось будто бы следующее происшествие: – Говорили, будто по Днепру плыл гонец из Москвы с грамотою к киевскому воеводе Шереметеву. Козаки схватили его и привели к Выговскому.

На казацкой раде прочитана была перехваченная грамота. В ней – по уверению современных польских летописцев – было написано, что Выговский и старшины хотят изменить царю, и предписывалось Шереметеву тайно схватить неблагонамеренного гетмана с соумышленниками и под стражею отправить в Москву. Это, без сомнения, выдумка, и если Выговскому, попалось в руки что-нибудь подобное, то скорее это было произведение интриги. Грамота была подложная.

«Это еще не все, – говорил казакам гетман, – перебежчики из московского войска сказывали, что царь хочет послать на нас свои силы и истребить все казачество, оставить всего на все только десять тысяч».

Раздались крики негодования.

«Чего ще маемо ждати? Ходимо до громади и до оборони самих себе и старшини, присягаймо един другому лягти, ратуючи панив полковникив и старшину».

Выговский воспламенял такой дух, выкативши казакам несколько бочек горилки.

Выговский потянулся с войском к восточным пределам малороссийского левобережного края. А между тем, рассылались универсалы по всей Украине возбуждать народ к восстанию против москалей.

Настроенные против москалей, казаки стали везде задерживать, грабить и оскорблять великороссиян, где только встречали в своей Земле. Тогда между казаками были молодцы, что без всякого повода готовы были пограбить и посвоевольничать над человеком; и теперь, конечно, такие люди были рады случаю, когда своевольство их не только могло пройти даром, а еще допускалось. Не было ни. прохода, ни проезда: «и твоих государевых проезжих всяких чинов людей по дорогам черкасы побивают, а иных задерживают и отсылают к гетману Ивану Выговскому», – доносили в Москву пограничные воеводы.

Брат гетмана, Данила, по поручению гетмана, покусился взять Киев; с ним были полки: Белоцерковский с полковником Иваном Кравченком, Паволоцкий с знаменитым богатырем времен Хмельницкого Иваном Богуном, Брацлавский с Иваном Сербином и Поднестрянский с Остапом Гоголем. Им не удалось подступить к городу так; чтоб москали не узнали об этом прежде. 16 августа казаки и татары напали на московских солдат и драгун, которые были посланы в лес для острожного и волового дела. Некоторые из последних были убиты, а другие, раненые, прибежали в Киев с известием, что на город идет ратная сила. Шереметев с товарищами имел в ремя приготовиться к обороне. Киевский полковник Яненко обещал под присягою быть верным царю. Киевские мещане изъявляли перед Шереметевым свою верность и просили, чтоб им позволили войти в город, когда подойдут казаки. Они, по-видимому, не ладили с казаками Киевского полка и говорили, что казаки хотели, чтоб они копали вал на Щековице, но они не послушали их.

Чрез несколько дней полки Белоцерковский, Брацлавский и Поднестрянский прибыли к Киеву и стали за две версты от города за рекою Лыбедью. Московские подъездчики известили об этом воевод. Шереметев послал Михайла Свищава спросить, что значит эго прибытие.

«Мы – отвечал Свищаву Кравченко – пришли по приказанию гетмана Выговского; с нами еще татар нет; но скоро придет Данила Выговский, а с ним и татары будут».

Вслед затем пришел Богун с своим полком, а за ним, 23 августа, и Данила Выговский с казаками, левенцами и татарами; всех войск у него, по известиям московских воевод, было до двадцати тысяч.

Тотчас киевские мещане показали себя иными и вместо того, чтоб идти в город, стали переправляться на днепровские острова. Когда Шереметев послал к ним спросить, что это значит, они отвечали, что повинуются гетману Выговскому. Шереметев еще прежде требовал от них пушек, которые передали городу еще при Хмельницком после дрижипольской битвы князья Куракин и Волконский; ме:-щане отвечали, что у них нет их, а потом отдали эти пушки киевскому полковнику. Киевские мещане не терпели москалей, потому что имели, более чем другие малороссы, частые столкновения с ратными людьми и желали, чтоб этих гостей от них выгнали.

Киевский полковник, увидя проход своих товарищей, зашел в посад и стал вести приступ из Киселева Городка (с Киселевки). Данияо Выговский с прочли полковниками и татарами нападал на город от Золотых Ворот.

На обоих пунктах не посчастливилось украинцам. Стрелецкий голова Иван Зубов сделал смелую вылазку и выбил Яненка из Киселева Городка. Главное московское войско, находившееся в Киеве, отбило казаков и татар от Золотых Ворот.

Тогда Выговский и полковники ушли к Печерскому монастырю, стали там обозом, а ночью на 24 августа стали копать шанцы в двух местах против Печерских Ворот. С другой стороны Яненко опять сделал нападение от Щековици, где у него был обоз, против земляного нового вала на северной стороне.

И в этот день не посчастливилось украинцам.

Шереметев послал конных и пеших (пешие были под начальством иноземца Фанстедена), выбили их из шанцев, взяли несколько знамен, много пленных, бунчук, войсковую печать и пушки. Много беглецов потонуло в Днепре. Сам Выговский, раненый, едва спасся и уплыл на лодке по Днепру.

Яненко был отражен от в ала князем Юрием Борятинским, товарищем Шереметева, потерял знамя, был сбит с лошади, и ушел в свой обоз на Щековице; но посланные стрельцы и солдаты достигли до этого обоза и разгромили его; разогнанные козаки бежали во все стороны и многие утонули в Почайне.

Победителям досталось сорок восемь знамен, двенадцать пушек (из них три железных, а прочие медные), двенадцать затинных пищалей и три бочки пушечного пороха.

Сто пятьдесят два человека пленных стали просить пощады. Мы поневоле шли на бой – говорили они, – пусть великий государь нас пожалует, не велит казнить; №i будем служить верно и свою братью станем приводить на то, чтоб гетмана не слушали; мы, вместе с чернью, перебьем старшину, которая нас приводила насильно на бой.

Их отпустили, обязавши присягою исполнить то, что обещали, и присовокупили им такое нравоучение: – ска, жите всем, кто послушает гетмана Выговского и будет подходить к Киеву и другим городам, на тех великий государь пошлет ратных людей и велит побить их и жен, и детей их, и домы их разорить.

Царь Алексей Михайлович похвалил своих воевод за то, что они милостиво обошлись с пленными. Мещан снова привели к присяге.

Выговский жаловался, что после того Шереметев начал разыскивать, мучить, рубить головы – по подозрению, и вообще преследовать непокорный дух. Отец Выговского, Евстафий, приятель Бутурлина, с семейством убежал в Чигирин. Шереметев. сжег Борисполь, близ Киева, где, как узнал, собиралось ополчение.

Когда, таким образом, разыгралось неудачное покушение отнять столицу южнорусского края у москалей, Выгонский пошел к Гадячу, под предлогом преследовать и карать мятежников и своевольников, которые в этих местах снова воскрешали пушкаревскую партию, – с ним были татары и польский отряд. С ним ехали польские послы Беневский и Евлашевский с инструкциею для заключения союза. Немирич был устроителем согласия.

X

Когда войско достигло местечка Камышни, 31 августа прибыл новый царский гонец, дьяк Василий Михайлович Кикин, уже бывавший прежде у Хмельницкого и у Выговского. В Москве узнали уже о вооружении, о пахвалках на великороссийские войска, и новый гонец ехал уже не так, как злополучный Портомоин с милостивым словом, а с выговором и с упреками.

Первая встреча показывала новому послу, как идут дела у козаков. К нему явился поляк и объявил, что будет у него приставом. Но, тем не менее, соблюдены были все почести. Когда посол ехал к гетману на свидание, выстроена была пехота и стреляла на честь; Кикин заметил после, что пехота была плохо и худо одета. Высланный к нему отряд Чигиринского полка в двести человек сошел с лошадей; все кланялись, а полковник говорил приветствие. Другая встреча ожидала его далее: ее отправлял Ковалевский. Когда посол приблизился к шатру гетмана, – на третью встречу к нему вышел Немирич: присутствие такого лица и участие. в делах не обещало хорошего.

Гетман из Камышни перешел в Липовую-Долину, и там принял посла торжественно, в шатре, окруженный полковниками, сидевшими около своего предводителя кругом. Дьяк подал увещательную грамоту, и Выговский пригласил его сесть возле себя. Несмотря на неудовольствие, которое и было поводом посольства, дьяк от имени государя спросил гетмана о здоровье.

Дошло до переговоров о делах.

– Посланник спросил от имени царя: на какого неприятеля собрались вы с такими силами казацкими и татарскими?

Гетман роптал, что после усмирения Пушкаря его приверженцы нашли покровительство у Ромодановского.

«Барабаш, – говорил Выговский, – именует себя гетманом, при живом гетмане, окольничий Ромоданавский величает себя великим князем, а боярин Шереметев погубил безвинно много православных душ и пожег христианские церкви. Боярин Василий Борисович меня зазывал к себе, чтоб погубить; это я знал, и не поехал к нему, а послал на разговор брата своего Данила и в предостережение дал ему несколько цолков, именно для того, чтоб боярин не учинил какого-нибудь зла. Так и сталось. Боярин нежданно напал ратью; и Данила, и многих козаков, и мещан побили. Глуп мой Данило, не умел отделать их! Зато я пошлю на боярина войско, и со всеми его людьми прахом выкину из Киева!»

«Как же, – говорил дьяк, – ты, гетман, это говоришь, не боясь страшного владыки херувимского? Своими устами читал ты присягу на Евангелии и целовал крест быть до смерти верным царскому величеству и никакого лиха не замышлять, а теперь поджидаешь татар, идешь на помазанника и своего благодетеля, который вас денежною казною наделял так щедро, что не можно и вместить, и воинству своему повелевал кровь свою проливать за вас! Блюдитесь же, чтоб вам не навести на себя за преступления праведного Божия наказания;! Вот то, что мне прилучилось слышать о Киеве, это – пример, что Бог свыше зрит на неправду и мстит за нее!»