Бог без машины. Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля

Вместо того чтобы меняться, страна живет по модели, надиктованной безумным отношением СССР к людям, – удерживать необжитые территории, пренебрегая надеждами граждан селиться в более пригодных для жизни местах. Деньги на освоение этих территорий кончились, когда инфраструктура только начала тянуть щупальца на север, и люди застряли в глуши.

Перед командировкой в Якутию я изучал, как рефлексирует малый бизнес, описывая свои проблемы, и встретил любопытную гипотезу. Ее автор Чурюмов, директор Центра мобилизационного консалтинга, писал: «Экстремальная ситуация – это мощный стимул для развития»[7 - Чурюмов С. Б. Требуется пассионарий!: доклад // материалы круглого стола «Экспертно-аналитическое и информационное обеспечение подготовки российских отраслей и предприятий к деятельности в условиях присоединения России к Всемирной торговой организации (ВТО)» / ИНИОН РАН, 2007. URL: http://www.conflictmanagement.ru/text/?text=611 (http://www.conflictmanagement.ru/text/?text=611).]. Идея Чурюмова совпадала с известной точкой зрения профессоров швейцарской бизнес-школы IMD и других консультантов.

Я решил проверить, насколько экстрим развивает фантазию и изворотливость предпринимателей. Опрос коллег, которые давно изучают русский бизнес, дал три точки стресса: география (отсутствие инфраструктуры), отношения с государством (от юридических до личных) и менталитет (низкое качество труда). К ним я прибавил риски бизнесменов, которые стали собственниками предприятий, чьи условия и структуры производства надиктованы советской властью, и изменить их нельзя.

Улетая из Якутии, я закрыл первый пункт: отсутствие инфраструктуры разрывает связи и предпринимательский дух выжигается в состоянии зерна. Дотировать бизнес на окраинах империи, как США – предпринимателей с Аляски, Россия не считает нужным.

Русское Устье попало в эту ловушку, застыв, как насекомое во льду. Первопроходцы сдали детям усталость от нескончаемого похода по земле без свойств, и теперь их потомки не хотят возвращаться – но и действовать на заброшенной окраине страны не могут.

Мы улетали вечером. Гаснущее синее небо, вечер, огни летного поля. Продолговатое облако, кресты винтов. Фигурки у трапа, собака с хвостом-запятой, ангары и диспетчерская. Тишина, огни полосы, инородцем желтая луна.

За 1000 километров до Якутска под крылом не засветилось ни огонька.

Глава II Нокаут тени

Чиновники отнимают бизнес у предпринимателей – те продают свои заводы-пароходы и исчезают. Новые собственники управляют компаниями неумело. Увеличивается разрыв между быдлом и ворами из знати. Экономический спад приводит к бунту против правительства.

Знакомая картина? Задолго до путинского десятилетия ее описала Айн Рэнд в бестселлере «Атлант расправил плечи»[8 - Рэнд А. Атлант расправил плечи: в 3 кн. М.: Альпина Паблишерз, 2011.]. В его финале бизнесмены возвращаются из гор, где пережидали хаос, и захватывают власть. Возможен ли этот сценарий в России, где в тюрьмах сидят тысячи предпринимателей, а сотни тысяч на воле терпят поборы «контролирующих органов»? Вполне – если найдется человек, который, как директор железнодорожных линий Дэгни Таггарт из «Атланта», не сбежит, а вступится за бизнес и сотрудников. Олигарх вряд ли сможет стать такой фигурой, а обычный предприниматель, отстоявший свое дело, – очень даже.

Из разболтанного крана сочится струйка. Руки в ржавой мойке – одна, черная по запястья, отдраивает другую, в такой же густой мази. Не выходит. Газетой тоже.

Соседи колотят в дверь и просят мыло. Страж приносит кусок хозяйственного, такого твердого, что, кажется, оно видело декабристов. Задержанная смотрит на руки – два часа назад они сияли чистотой, а для снятия отпечатков погрузились в черное. Ее замазали, и она преступница.

Перед этим был арест – ее доставили к следователю по фамилии Васильков, и сначала задержанная спрашивала о чем-то, но следователь отвечал так, что она поняла: с таким же успехом можно говорить с лампой на столе. Потом она возьмет ручку и запишет, что все слова и обстоятельства после попадания человека в наручники работают на то, чтобы он чувствовал себя негодяем.

Но это позже, а пока арестантка по имени Яна Яковлева старается не плакать. Ее везут к судье.

Коридоры, бледный свет, конвой, автозак. Перовский суд. Заметалась, куда идти – в спину подсказали прикладом.

Тусклый зал, казенное место, ожидаемо напоминающее больницу. У человека в мантии готовое решение. Незаконный оборот наркотиков, суд выбрал меру пресечения, в СИЗО. Яна безразлично слушает судью.

Она вспоминает недавний сон. Будто попала в камеру, человеческий муравейник, ее охватывает ужас, и, чтобы не сойти с ума, она начинает зарядку, разные упражнения. К ней примыкают другие люди, и то, что она теперь не одна, приносит облегчение.

Суд кончен. Яна сидит с ногами на шконке – в джемпере, спортштанах и вязаных носках. Кроме худого одеяла она закутана в полотенце, под простынями газеты, чтобы утеплить ложе снизу – в камере не закрываются окна, сквозняк.

Она вспоминает жизнь и, как всякий арестант, видит себя яснее, чем на свободе. Тюрьма убивает иллюзии.

«Детский мир»: боевая девочка требует с папы не куклу, но меч. Папа покупает. Барышня, набравшаяся во дворе таких манер, что интеллигентные родители в ужасе, летит во Францию учиться. Студентка-вечерница торопится на встречу с бизнесменом – тот зовет в фирму, которая поставляет химкомбинатам редкие компоненты.

Она не видит себя в науке и выбирает бизнес. Кивнув на предложение бизнесмена со связями в химпроме, безвылазно сидит на телефоне – обзванивает заводы, записывает нужные вещества, а потом теребит производителей, просит эти соединения. Ее «Софэкс» – расторопный посредник, который знает, какие химикаты у кого брать.

Студентка превращается в финдиректора и совладельца. Коллектив побаивается ее из-за жесткости и чтит за непреклонность. Посредник расправляет крылья и открывает минизавод. Теперь их с основателем компании бизнес – не примитивное «купи-продай».

Яна вспоминает рай дотюремного бытия. Она готова придушить себя за беспечность. Точнее, за то, что не думала о сложном. Ее заботили простые вещи типа как больше заработать, научиться играть в теннис (компаньон подначил: «не сможешь»), съездить в Швейцарию покататься с гор на лыжах.

До 11 июля 2006 года она не размышляла об отношениях предпринимателя и власти – ей было не до того. Она снимала квартиру на Фрунзенской набережной, бегала вдоль реки к метромосту, гуляла с любимым мужчиной по Парижу.

Простые вещи ослепляют. Яна проиграла переломный момент, когда президентом избрали разведчика и чиновника, и угадайте, какие классы стали хозяевами страны. Когда я спросил Яну, неужели никто из коллег не сталкивался с угрозами со стороны силовиков, она ответила, что в химпроме царил штиль, никаких намеков.

И как глупо она села.

Партнер по бизнесу, Алексей Процкий, рассказал, что ему назначил встречу мелкий чин из службы контроля за оборотом наркотических веществ. Яна пожала плечами – может, формальность? Однако Процкий что-то почуял и призвал знакомого из ФСБ, подсадил вместо Яны – прикидываться, что финдиректор.

Чин понес хтоническую ахинею, что, мол, ему надо «кормить генералов» и вы будете работать с такой-то фирмой, а прибыль разделим. Другая его идея – поставлять в Таджикистан уксусный ангидрид (компонент для героина) – наводила на мысль, что ведомство создали люди, которые хотят оседлать наркотрафик, чтобы ширяться бесплатно.

Фээсбэшник велел хватать пришельца за руку и сажать либо посылать. Финдиректор не захотела войны и проголосовала за второй путь.

В СИЗО Яна поймет, насколько важно наносить упреждающие удары и выходить на тропу публичной войны до того, как в тебя метнули томагавк. Наркоконтролеры обиделись и, похоже, решили создать с «Софэксом» прецедент, чтобы пугать других химиков. Завели дело – медицинский эфир там фигурировал как наркотик. Предпринимателей обвинили, что семь лет они торговали эфиром без лицензии, а выручку квалифицировали как доходы от незаконной деятельности.

Летним вечером Яна выбежала из фитнес-клуба, спеша на ужин с родителями. Ее взяли под руки и, сделав комплимент «приятно приличного человека задерживать», усадили в собственную машину и велели рулить в контору. Следователь, откинувшись в кресле, штурманил.

Яне испачкали руки в грязи, снимая отпечатки, и втолкнули в камеру, где ее рук ждали кран, газеты и «декабристское» мыло.

«Физкультурница, эй, вставай, подъем!» Соседка трясет Яну. Та бормочет «спасибо» и откидывает одеяло. Заунывно скрипят пружины коек, с которых поднимаются десятки женщин. Как сомнамбулы, досыпая на ходу, они бредут вон из камеры.

Построение в коридоре, перекличка контингента в тренировочных и рейтузах. Арестантки по очереди выкрикивают фамилию и статью, по которой ждут суда. Шаг вперед: «Яковлева Яна Викторовна, двести тридцать четвертая!» И назад, в шеренгу.

Хук справа, еще, хук слева, двоечка, обман. Яна скачет по тюремному двору, боксируя с тенью. К ней прилепились несколько девушек – повторяют наклоны, шпагаты и прочую гимнастику. Так сбывается сон: Яна учит людей фитнесу.

Сокамерниц она не боится. Убийц нет – кто за наркотики, кто за мошенничество. Целый день мелют языком, сидят, толстеют. Лишь одна выдержит ритм Яны и будет изгибаться и прыгать на прогулке еще восемь месяцев.

Яна пишет на волю: «Воскресенье – тяжелый день. Орет MTV, все ржут, кто-то пританцовывает, кто-то играет в «города», кто-то кричит громко: “Дура-а!” Сбоку гавкают, снизу шуршат пакетами, в ванной льется вода из пяти кранов. Вот в аду, наверное, так же».

И еще: «Я все время себе говорю – это игра и таковы ее декорации. Я пройду все уровни этой игры. Я вернусь, этот мир не может без меня!»

Привыкшая всех строить, безмозглая идеалистка. Верит в справедливый суд и оправдательный приговор.

Это еще что. Она не жалеет, что могла оборвать дело до суда и не воспользовалась шансом.

На нее вышел некто, отрекомендовавшийся генералом, и предложил закрыть дело. Цена – миллион долларов. Недолго думая, Яна послала коррупционера туда же, куда наркополицию.

Она не знала, как причудливо завьется история. Ее знакомая будет искать способ вытащить мужа-предпринимателя из СИЗО, и ей позвонит тот же персонаж. Знакомая продаст квартиру и уплатит миллион. Генерал возьмет деньги и исчезнет.

Вечер, на воле праздник. Воля дарит зэчкам треск своих фейерверков. Сегодня на прогулке Яна боксировала с тенью и думала, что образ такого боя, может, и затаскан, но отражает ее историю. Она не знает, кто из высших чинов санкционировал их с Процким посадку, а исполнители серы и неуловимы, один следователь меняет другого.

Она вновь над бумагой – пишет любимому мужчине, в какие лотки стиральной машины сыпать порошок и что из мебели выбрать для спальни, вспоминает ужин в Санкт-Морице и утра на даче. Ей отвечают скупо, и Яна предчувствует расставание.

Яна напечатает эти послания в книге «Неэлектронные письма». Правозащитник Людмила Алексеева по кличке Бабушка в предисловии скажет, что «Письма» – чтение о любви, обязательное для взрослых и детей.

А на свободе – переполох. Родители видят, что адвокаты защищают вяло. Ищут новых. Однажды в автозаке, везущем на очередное заседание суда, Яна узнает в соседе Процкого и с ужасом видит, как тот сгорбился и сник. Процкий рад ее видеть. Пока автозак кружит по городу, они разговаривают и Яне кажется, что ей удалось его ободрить.

Яна слушает сокамерниц, и ей плохо от хора униженных и растоптанных. Сидит владелица турагентства, которую шантажировали статьей за мошенничество – она поддалась и стала платить. С нее требовали все больше и больше, и в конце концов она не нашла денег. Посадили. Она смирилась и теперь высчитывает, успеет ли родить после окончания срока.

Другая – бухгалтер, села вместо сбежавшего собственника. Попалась под руку, и ей влепили восемь лет. А еще строители, риелторы, торговцы – люди, которых изолировали, чтобы не мешали отбирать деньги или бизнес. Все сидят по проклятым статьям «Мошенничество», «Легализация доходов» и «Незаконная предпринимательская деятельность». Глядя на них, Яна почти теряет надежду.

Она пишет: «Дали еще три месяца ареста. Опять продлили. Кажется, этому нет конца. Все, что было, уже забывается. Иногда говорю себе – я, Яна Яковлева, финансовый директор».

А потом на волю: «К чему мы идем? Я думала, к капитализму, в котором правила для всех едины. Только я не учла, что менталитет у советского человека не изменился и что честно работающих меньшинство, а большинство не рассталось с мыслью о халяве».