Для тебя

Смеются. ОНА щёлкает ножницами. Проводит по его волосам рукой.

ОН. Не обижусь! Вперёд!

ОНА. Нет расчёски. Придётся расправлять волосы руками, пальцами… Вот так… Вот так… Чик. Чик. И нету… Да. Да. Седые есть…

ОН (кричит). Неправда! Не может быть! Их нет, нет, не может быть! Я молодой! Я ещё не старею! Нет! Нет!

ОНА (тихо). Смотрите сами. Вот. Чик. (Показывает один волосок МУЖЧИНЕ).

Тот долго и внимательно рассматривает его, морщит лоб.

ОН (в растерянности). Он выгорел на солнце… Он не седой… Вы видите, что он выгорел? Скажите, что он не седой? Скажите, ну?

ОНА (тихо). Хорошо. Хорошо. Выгорел. Сядьте, как сидели. Вот так. Выгорел. Вот ещё один выгорел. И этот. И этот. Вот – целый пук выгорел. Чик. Чик. Чик.

ОН. Вы нарочно, да?

ОНА. Простите. Простите. Не волнуйтесь. Сидите ровно на этом замечательном чёрном стуле… Как он называется? Не могу вспомнить. Ну и ладно. Во-от… Во-от… Чик. Чик. Чик-чик…

ОНА осторожно стрижёт Мужчину. Он сидит ровно и смотрит в одну точку.

ОН. Зачем вы говорите: «Чик-чик»?

ОНА. Зачем? Затем, что я делаю «чик-чик»…

Смеются.

В детстве меня подстригала мама… (Стрижет волосы, рассказывает негромко, не спеша). Волосы потом собирала с пола и бросала в горящую печку. Мы жили в городе, но у нас был свой дом, бревенчатый, тёплый, просторный… В доме стояла толстая-толстая печка. Она называлась «груба»… Почему «груба»? Я не знаю. Какое хорошее слово – «Груба»… Гру-ба. Чик-чик. Она стояла посредине нашего большого дома и своими круглыми боками выходила во все комнаты… В одной комнате её бок, и в другой комнате кусочек её бока. Она была горячая-прегорячая, докрасна раскалялась, даже кое-где с неё слезала чёрная краска. Её топили углём. Я сяду на табурет возле грубы, в комнате темно, вечер, по потолку бегают красные полоски, отражаясь из печки. Я сяду, мама ножничками – такие кривые были ножнички, неудобные очень – она меня ими «чик-чик». «Вот и хорошо, – говорит, – доченька…» Потом волосы подметала и бросала в печку, в грубу. И они вспыхивали как порох, трещали, кривились, ломались на огне! Чик-чик. В печку их нужно было бросать потому, чтобы потом не болела голова у доченьки. У меня, то есть… Если выбросить волосы на помойку, то ветер разнесёт их и будет болеть голова – такая примета. Так мне мама говорила. Чик-чик. А у нас в парикмахерской этого не знают. Приходит к вечеру уборщица, подметает волосы – а их к концу дня много-много на полу, всё смешается, куча такая… Чик-чик… Подметает и выносит их в мусорный бак. Печки у нас в парикмахерской нету… Я потом хожу по улицам, вижу женщин со злыми, сердитыми лицами и думаю: вот, вот, вот! Они ходили стричься в нашу парикмахерскую, и сейчас у них болит, болит, болит голова… Чик-чик. Чик-чик… Вы слушаете меня?

Молчание.

ОН (тихо). Я засыпаю…

ОНА. Вот – здрасьте! Я вас утомила? Не буду, не буду больше!

ОН (тихо). У вас такой голос, вы так говорите, что я засыпаю, засыпаю, засыпаю… Вижу перед глазами зелёную ёлку в детстве, в моей комнате, на ёлке фонарики, я совсем маленький, я совсем-совсем маленький, я стою у ёлки, и жду, дожидаюсь Деда Мороза… Страшного, красивого, с пушистой белой бородой, красным носом, жду его, жду… Вот сейчас откроется дверь и с улицы войдёт старый, страшный, добрый дедушка Мороз… А я маленький, а он – большой…

ОНА. Вы были маленький?

ОН. Маленький… Маленький… Маленький… Маленький мальчик… Маленький… (Плачет, не вытирает слёз. Сидит прямо).

ОНА держит руки на его голове.

ОНА. Тихо… тихо… не надо… Тихо… не плачьте… Не надо… Тише, я пока ещё не привела вас в порядок… Ещё немного… Чик-чик. Чик-чик. И ещё чик-чик. Не больно?

ОН (плачет). Больно… Очень больно…

ОНА. Ну, потерпите, потерпите… Ничего, ничего… Ещё немного осталось. Совсем немного. Чик… Ваши волосы я приведу в порядок и будете вы очень красивым… Вы и сейчас красивый, а будете – совсем красавец-мужчина!

ОН (смеётся, вытирает слёзы). Правда?

ОНА. Конечно, правда! Разве я могу врать? А то, что упало на пол, я соберу в карман, в карман, в бумажку, в бумажечку заверну, а потом буду искать печку, найду её, брошу туда ваши волосы и у вас никогда не будет болеть голова. Никогда. Никогда. Чик-чик.

Молчание.

ОН (тихо). Я обманул вас.

ОНА. Зачем?

ОН. Не знаю. Не знаю – зачем. Чтобы вы поверили, что я люблю её. Что без неё жить не могу.

ОНА. Я верю. Чик. Чик. Когда вы меня обманули?

ОН. Когда я сказал вам, что она подстригала волосы мне…

Пауза.

Этого не было. Не было никогда.

Пауза.

Я всегда сам стригу себя. Поставлю зеркало и стригу. Как баранов стригут. Сам себя.

ОНА. Я вижу. И очень, очень неаккуратно.

Смеются.

ОН (поспешно). Нет, нет, я хотел бы, чтобы она подстригала меня! Но мне всегда стыдно было попросить её об этом. Стыдно представить, что она возьмёт ножницы в руки… Понимаете, все земные предметы не могут быть рядом с нею. Они не вписываются в кадр с ней, вот так! Они кажутся лишними, глупыми, ничтожными, придуманными… Действительно, эти предметы и так глупы. Сковородка, чайник, ложка, ножницы вот, авторучка, стол, стул… Как же он называется? Забыл. Они глупы, понимаете? Но когда, вдобавок ко всему, она рядом с ними, то и подавно видишь их глупость, ничтожность, пошлость! Я опять говорю как актёр, но это для того, чтобы вы поняли меня! Именно – пошлость! Банальность! Ведь она неземная! Неземная! Мне иногда кажется, что она не ходит, а летает. Именно – летает. Нет, мне не кажется, а так оно и есть. Так и есть. Я очень часто украдкой смотрю на этот зазор, воздушный зазор между её ступнями и землёй… Как она это делает – не понимаю! Я не сумасшедший, но я видел, как она ходит по воздуху. Если бы я мог показать вам, как она ходит! Я бы очень хотел, чтобы вы увидели, как она летает! Да, да, летает над землёй! Она поднимается на три-четыре сантиметра над землёй… Совсем чуть-чуть! Почти незаметно! Но ступает твёрдо и идёт, идёт! Идёт вперёд! Летает! (Молчит). Нет. Нет. Я не могу представить её на кухне или в ванной. Не могу представить, чтобы она стирала бельё или поливала цветы, или мыла пол, или вытирала пыль с телевизора… Нет! Нет! Она не может этого делать… Может быть, и может, может быть, и умеет, но я не хочу видеть её за этим занятием. Потому что для меня она только ходит по воздуху, летает, смотрит, улыбается, от неё идут такие, знаете ли, лучи… И летает, летает! Как только я вижу её – глаза мои раскрываются, уши тоже, душа поёт, сердце стучит, и хочется дышать, дышать, улыбаться и идти за ней! И лететь! Да, лететь! (Молчит, смотрит в одну точку). Нет, не получается. Нет. Я не могу взлететь, как она, не знаю – почему. Не взлетаю. (Молчит). Правда, у меня стало понемножку в последнее время получаться. Да, да! Я почти взлетел! Но вот – я здесь. Забрали сюда. Дураки. Идиоты!!! Пусть выпустят! Пусть выпустят меня!!! Пусть выпустят!!! (Бросается к стене, стучит кулаками, пинает ногами стены. Рыдает).

ОНА вдруг пронзительно визжит.

ОНА. Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай!

ОН (повернулся). Что? Что с вами? Что? Вы укололись ножницами? Что произошло?

ОНА (помолчала). Винтик. Вылетел винтик. Из моих ножниц вылетел винтик.

ОН (молчит). Зачем же так страшно кричать? Зачем пугать меня?

ОНА. Вы ведь тоже пугаете меня…

ОН (молчит). Я по другому поводу.

ОНА. Вы по своему поводу, я – по своему поводу. Винтик, винтик, винтик. Я потеряла винтик… Мой любимый винтик… Вылетел винтик… Как же я теперь без винтика… (Плачет. Встала на колени, хлопает руками по полу, ищет винтик).

ОН долго молчит, смотрит на НЕЁ, подходит, умоляюще просит:

ОН. Не надо… Не надо…