Журнал «Парус» №69, 2018 г.

Лёша читал, не сразу улавливая, о чем речь. Осмыслить написанное мешало изумление. Та же прокуратура за подписью того же главного лица доводила до сведения заявителей вещи, напрямую противоречащие тому, что утверждалось той же прокуратурой в предыдущей бумаге. Теперь там были убеждены, что «заключение» отдела архитектуры и строительства достоверно отобразило реальное состояние объекта, что городские службы в целях безопасности обязаны произвести отключение газа и что жильцам настоятельно рекомендуется не препятствовать им в этом.

Читая, Алексей невольно подумал о своем – ему вдруг показалось, что не только имеющаяся у него платежка, но, пожалуй, и само на гербовой бумаге свидетельство о собственности ничего не решит окончательно. Всё, оказывается, без особого труда и без каких бы то ни было зазрений совести в одну минуту могут вывернуть наизнанку.

– Да-а… – с безнадегой выдохнул Виктор. – С сильным, говорят, не борись, а с богатым не судись. Вы, теть Люба, как себе знаете, а мы пас. У нас есть Викина комната, тут возьмем деньги и съедем.

Любовь Игнатьевна показала Лёше взглядом на опустившего лицо Виктора. Что-то от школьницы промелькнуло в ее лице. Так укоряют дети предателей.

– А что, – чувствуя необходимость оправдаться, произнес Виктор наступательно. – Красного петуха подпустят – не ровен час, сами с домом сгорим. А в лучшем случае ни с чем останемся.

– Угрожали? – спросил Лёша, припомнив слова стряпчего о людях, которые потом еще и обижаются.

– И угрожать не надо. Вон на Дарвина в точности, как наш, домишко – дотла. А семейство упиралось, вроде нас с вами. Теперь бродит по головешкам.

– Вольному воля, – сказала тетя Люба. – А я так дешево, как им хочется, не отдам. Пойду к прокурору, пусть в глаза мне посмотрит.

Мысль о том, что их обветшалое строение могут поджечь, прежде как-то не посещала Алёшу. А ведь это действительно, – подумал он, – очень просто сделать. Заброшенные старые сараи, оставленные давно переселившимися жильцами, с проходом между дощатыми стенами, похожим на лабиринт… Развести там костерок, в этих закоулках – и среди бела дня никто не хватится, пока не займётся так, что не спасти. А у него, у Лёши, в мастерской одного оборудования, которым он обрастал незаметно… А запасов химии! А сколько всего чужого, принятого в ремонт и на заправку!..

Оставшись после ухода соседей один на один с тревожной неразберихой внутри, Алёша почувствовал, что ему, пожалуй, самое бы время согласиться. И взять, пока дают, то, что дают. Ведь и в самом деле: что стоит тем могущественным людям безнаказанно устроить тут пепелище, тем более что главный правоохранитель области – и тот переметнулся на их сторону?

А потом – ведь кто ОНИ? Их нет. Их как бы не существует. Суетится посредник, который сам по себе никто и звать его никак. Газ отрезают, запугивают тоже не ОНИ. И подожжет халабуду тоже какое-нибудь ничтожество, которое и знать не знает, от чьего имени чиркнет спичкой.

Нет, – подумал Лёша, – теперь, когда он уже собственник, надо только дождаться стряпчего и дать добро. Потянул резину – хватит. Покупка, слава богу, сладилась – пора и честь знать.

Но риелтор, как назло, исчез. То наведывался дважды в неделю, а тут скоро месяц, как от него ни слуху ни духу. Это внезапное его исчезновение, да еще и после ультиматума, предъявленного на повышенных тонах, тревожило Алёшу всё основательнее. Что-то там затевается, что-то они наверняка придумали новенькое…

Когда заглянул Виктор с просьбой помочь по-соседски вынести и погрузить на машину старинный сервант, безотказный Лёша тут же откликнулся и позвал своих. В комнатах наверху, уже пустых и неопрятных, вокруг громоздкой вещи, которая больше века простояла на одном месте и впилась ножками в доски пола, из дюжины неумех обособились, как это водится, трое охочих командовать и затеяли перебранку.

Лёша, не имея привычки вмешиваться в такие споры из-за убеждения, что там сами разберутся, подумал, что вот они и съезжают, Виктор с Викторией. И что это ему, Алёше, еще один звоночек. И как бы не запоздалый. И вдруг в его голове мелькнуло: если квартира продана, то продана кому-то. Переговоры ведет посредник, но покупает-то тот, кто посредника нанял!

– Слушай, Вить, а купил-то кто?

По горячности, с которой спросили, Виктор понял суть заинтересованности и ответил, безнадежно улыбнувшись:

– Некое предприятие «Рассвет». В лице директора Городецкой А.П.

– А какие-то данные о предприятии?

– Данные? В машине у меня договор, пойдем глянем.

Свидетельство о регистрации номер такой-то. Лёша, во избежание ошибки трижды перепроверив цифры и буквы кода, переписал для себя этот номер, а также фамилию директрисы и название предприятия.

В инете ни по фамилии, ни по названию фирмы никаких сведений он не обнаружил. Подумал вдруг, что соответствующим службам получить по номеру свидетельства полный расклад – проще пареной репы. Но сам-то он ведь не служба, а физлицо, ему не дадут. Поспрашивал у ребят в мастерской – нет, ни у кого таких знакомых, которые могли бы оказаться полезными, не нашлось. Сделал несколько звонков. Мимо.

Уже под вечер вспомнился тёзка-пожарный. Пройдоха. И служит в органах. Компетентных или не очень, но все-таки. И лицо в некотором роде заинтересованное.

Тёзка после трудов праведных уже отдыхал дома. Условились, что Лёша подъедет, и они переговорят в машине. Запрыгнув на бордюр вблизи искомого подъезда, Алексей втиснулся между машинами на бывший газон, пущенный местными и залетными под стоянку. Позвонил, сказал, что на месте. И стал поглядывать на освещенные яркой лампой двери под козырьком, чтобы маякнуть, когда пожнадзор выйдет, показать ему, где приткнулся.

Люди возвращались с работы, заходили в дом. Выскочила какая-то девчонка; оживленно общаясь, будто сама с собой, по невидимой связи, перебежала в соседний подъезд. Вышел старик, отступил на пару шагов в сторону, закурил. Некто субтильный, сутуленький и какой-то пришибленный, словно только что получивший подзатыльник, спустился с крыльца и, ступив на проезжую часть, вытянул робкую шею, озираясь. Лёше показалось, что он знает откуда-то этого затравленного человечка. Не вспомнив, однако, где бы они могли встречаться, он перевел ожидающий взгляд на двери. Никто не появлялся, и глаза сами вернулись к неузнанному знакомцу, который искал кого-то, присматриваясь к пасущимся на убитом газоне машинам. «Да это же тёзка!» – будто бы некто посторонний изумленно воскликнул у Лёши в мыслях, и он, распахнув дверцу, поспешно выбрался наружу, сигналя рукой. Тёзка махнул, что видит, засеменил навстречу. Пока он, в клетчатой, тесноватой ему рубашке и домашних трениках, такой не похожий на себя в форме, приближался, Лёша ошеломленно думал, что вот, оказывается, какой он на самом деле, его тёзка! Стоило снять форму и… А если вдобавок отнять у него и службу?..

С трудом узнанный инспектор зябко поежился от вечерней свежести и потер себя по плечам, согреваясь в машине. Просьбу он принял как вполне объяснимую, но согласие посодействовать дал с осторожностью.

– Я понюхаю через знакомых, но только ты меня ни о чем не просил, а я тебе никаких данных не давал. Идет?

Добытые сведения тёзка продиктовал при новой встрече, заставив Алёшу записать их своей рукой. Городецкая Алена Павловна. Юридический адрес предприятия, адрес фактический и два телефона – сотовый и стационарный. Держат магазины ювелирных изделий, выступают заказчиками в строительстве, владеют и сдают в аренду торговые, производственные и офисные площади. Каждый из названных пунктов был подкреплен перечнем адресов.

Теперь, пока могущественные люди, отчаявшись получить Лёшино согласие, не решились на что-то для него непоправимое, надо поскорее возобновить переговоры. К тому же им будет очень полезно узнать, что он знает. Ведь их собственность способна сгореть, если что, ничуть не менее ярко, чем собственность его. Нет, сам он, понятное дело, никогда не отважился бы на поджог. Но это известно только ему, уж никак не Алене Павловне.

Позвонить? Объясняться, не видя человека, не зная, кто он и с какого перепугу набивается на разговор, Лёша не умел и не любил страшно. Нельзя сказать, что очные знакомства подобного рода нравились ему больше. Но если общения не избежать, он всё же предпочтет видеть того, с кем говорит. К тому же обитает Алена Павловна, как оказалось, совсем рядом, буквально в двух кварталах от Лёшиной мастерской.

На первом этаже бывшего НИИ в здании сталинской постройки шел ремонт. Но лестница на второй этаж была уже старательно отмыта, и несколько влажных тряпок, расположенных по восходящей на широких ступенях, настоятельно рекомендовали вытирать ноги. Широкий и длинный коридор, уже переделанный под эрзац-шик евроремонта, оставался по-старому сумрачным и ничего не сообщал о людях, занимавших комнаты справа и слева. Но там явно работали – почти беззвучно и малоподвижно, как того и требуют добросовестные учет, отчетность и деловая переписка.

Лёша наугад заглянул в комнату, где за включенными компьютерами сидели несколько женщин и молоденьких девчушек.

– Не подскажете, как мне найти Алену Павловну? – спросил он у старшей из них по положению, о чем свидетельствовали и стол, за которым она сидела, и место, где он стоял.

– Алену Павловну? – отозвалась она с тревожным удивлением, а все ее подчиненные с одинаковым любопытством повернулись к нему.

– Да, мне нужна Алена Павловна. Предприятие «Рассвет». Директор.

– А по какому вопросу?

– Я владелец помещения, которое ваша фирма намерена приобрести, и хотел бы переговорить.

– Именно с ней? – спросила старшая по комнате как о чем-то почти невозможном.

– С ней. А то посредник, знаете… Как испорченный телефон.

– Но Алену Павловну не так просто застать…

– Да? – озадачился Алёша. – А можно, я оставлю номер своей мобилки? – И попросил: – Пожалуйста!

– Ну… оставляйте, – поразмыслив, уступила старшая. – Я передам. Но не обещаю, что это будет сегодня.

– Спасибо! – улыбнулся Алёша.

Минут через двадцать курлыкнул в кармане телефон.

– Ты разыскивал Алену Павловну? – недовольный мужской голос.

– Да, но потому и разыскивал, что не хотелось бы через посредника…

Там мгновенно вспылили:

– Вот ты и говоришь напрямую!

– Понял, – отозвался Лёша, толком ничего еще не понимая.

– Ты где сейчас?

– У себя. Это в двух кварталах от Алены Павловны.

– Знаю. Машина есть?

– Есть.

– Подъезжай сейчас, как ты говоришь, к Алене Павловне. Брякнешь по этому номеру – я выйду. В машине и потолкуем.

Подъехав, Лёша дважды нажал на кнопку, оживил связь.

– Иду! – коротко и раздраженно бросили оттуда. – Ты на чем?

– Старенький «Опель». Синий, – прибавил Алексей после заминки – торопливо, чтобы успеть, пока там не отключились. – И немытый.

На ступени у входа, где по случаю ремонта стояли заляпанные дощатые козлы, выскочил сухопарый коротышка в обтягивающей тесной одежде, резко не походящей на то, что носил Лёша. Быстрым взглядом с первой попытки угодил в Алексея и выставил палец, спрашивая: ты?

Лёша кивнул и потянулся к дверце пассажира, чтобы приоткрыть.

Высоким ботинком из крокодиловой кожи коротышка, брезгливо мигнув щекой, ступил на затоптанный коврик, уселся. Машинально закрывая за собой, глазами нацелился в глаза Алексея и смотрел не мигая, как смотрят боксеры перед боем.

Неожиданная тяжесть этого взгляда заставила Лёшу потерять из виду, что собеседник щупл и невелик ростом. Оставаясь на месте, атакующие глаза словно бы приближались, прокалывая зрачки Алёши, и он, Алёша, желая не спасовать, но и не имея охоты бодаться, посмотрел в ответ открыто и беззлобно. И атакующий натиск соперника провалился, как проваливаются те же боксеры, вложившись в удар, который не попал по цели.

– Как ты меня вычислил? – с нотами допроса начал пришедший.– Сёма растрепал?

Сёмой, было понятно, он назвал риелтора, и Алексей, чистосердечно ответив движением лица, что нет, успел подумать, как опрометчиво не приготовился к такому вопросу. Впрочем, кто-то другой в нем, находчивый и не расположенный с оглядкой взвешивать каждое слово, заметил не без лукавой таинственности:

– Ну мы же все у родины переписаны… И Алена Павловна ничем не хуже прочих.

– Далась тебе эта Алена Павловна! Всю жизнь копытим, копытим. И – на жен, на жен. Сами под Богом ходим, на нас не запишешь. Тебе еще не приходилось из собственной благоверной, которая ни палец о палец, делать миллионершу? Нет? Везунчик! – раздражение в собеседнике, как дрова, которые шевельнули, вспыхнуло ярче, и он, снова напирая взглядом, произнес, прервав самого себя:

– Короче! Что ты мне хотел сказать без посредника?

Лёша продумывал, как поведет разговор, но заготовка, казавшаяся толковой в замысле, озвучилась до того вычурно, что он почувствовал, как краснеет.

– Я не хочу быть бревном на пути прогресса. И сразу сказал, что готов меняться на равное помещение. Но такое стоит сейчас триста тысяч.

– Так, – оживился пришедший, явно расположенный здесь и сейчас завершить сделку. – Ты хочешь триста, я предлагал двести, давай ни мне, ни тебе: двести пятьдесят!

– Но ты уже предлагал через Семена Борисовича двести пятьдесят…

– Да?

– Да.

– Ладно, предлагал так предлагал. Тогда от этой цифири метим на другую: ни нашим, ни вашим, двести семьдесят пять!

В резкости последних слов Лёша почувствовал предел, за которым всё может сломаться. Он, собственно, готов был согласиться и на двести пятьдесят, и возразил вовсе не для того, чтобы переместиться в торге еще на шаг в свою пользу, а просто уточняя, как было на самом деле.

– Хорошо, – ответил Лёша. – Хотя, честно сказать, ума не приложу, куда перебираться.

– Ты это серьезно или только так – чтобы не промолчать?

– Серьезно.

– Да ты открой рекламу! Предложений – чертова гора! Только свистни – и арендуешь место в сто раз лучше, чем имел!

– Арендовать? Я как-то не подумал. Зациклился: купить, купить! А оно и правда – взять в аренду…

Покупатель смотрел на него как на нечто небывалое – весело смотрел и с неожиданной в его колючем облике радушной симпатией.

– Ну, ты даешь! – и снова резко сменил настрой. – Выходит, предложи тебе Сёма аренду – мы бы давно уже поладили?

– Не знаю. Я как-то аренду совсем упустил из вида.

– Ну, Сёма, ну, засранец! Полгода проморочить голову!.. Так: появится – ты ему ни слова о том, что мы ударили по рукам! Продаешь сам, а кому – не его собачье дело! Хочу увидеть, с какой рожей заявится ко мне! Ладно, ближе к делу. Готов завтра с утра быть у моего нотариуса с документами?

– Готов. Но вот такую сумму принять на счет – готов не очень. У меня и без того – переводят туда, переводят…

– Мне тоже светить такие траты не с руки. Сколько покажем официально?

Подумав, что купил у города за эквивалент семи, Лёша сказал:

– Тысяч пятнадцать? Для ровного счета…

– Идет. Тогда посиди, принесу остальное.

Через несколько минут покупатель появился на своем крыльце с пакетом. Будто в несвежую, подо что-то уже простилаемую прежде газету завернули небольшую буханку «Бородинского».

– Держи. Все двести шестьдесят. Открывать не надо – меня последнее время пасут, как шпиона. За подлинность купюр и точность пересчета отвечаю.

Лёша спровадил сверток себе за спину – на коврик под задним сидением, сказал:

– Но мы даже не познакомились.

– Мой номер в твоем телефоне. Пометишь – Саша. Ну а я тебя – как облупленного…

– Вот именно. Как-то оно не того: ты обо мне всё, а я – Саша…

У покупателя снова недоброй тяжестью наполнился взгляд, но теперь в этой тяжести не было наступательного напора – в ней угадывалось словно бы некое сожаление и даже, показалось, старательно скрываемая неловкость. Он усмехнулся половиной лица и назвал полное с отчеством имя и фамилию известнейшего в городе бандита. Фамилию звучную, с детства служившую вместо клички.

– Доволен?

Вопрос пришелся в самую точку. Пожалуй, что Лёше действительно было бы комфортней оставаться в неведении. Он, этот Саша, и нынешний мэр города дружили с юности и бандитствовали по-черному в девяностые и начале нулевых.

– Сделку, считай, закрыли, можно и поделиться, – сказал Саша. – Видишь ли, мы с Юрчиком, как он избрался, забожились друг перед другом, что впредь каждый наш чих будет законным. Но как же это трудно! Не держи я сам себя зубами каждую минуту – вы бы у меня вылетели из этой халупы в два счета и без всякого выходного пособия. А я вам – сотни тысяч зеленых, и время на вас трачу, время, которое стоит миллионы! И так ведь не только с вами – на каждом шагу, за что ни возьмись! А как, бывает, чешутся руки!.. Пытка! Пытка! – И снова оборвал себя. – Так, завтра в десять. И можешь сделать для меня доброе дело? Поговори с бабкой! Я отстегиваю ей справедливые деньги, она же загадывает такое – волосы на затылке шевелятся. Будь другом, скажи ей, что уходишь. Уже для нее аргумент. Время, понимаешь ты – время! Чувствую, еще немного – и никому они станут нафиг не нужны, эти козырные квартиры…

Дома Алёша открыл свёрток. Пачки сотенных купюр, перепоясанные крест-накрест банковскими лентами. Пересчитывая, переложил их с места на место. Двадцать шесть. У него не было сомнений – сосчиталось как-то само собой, механически. Банкноты и вовсе новые, и уже побывавшие в ходу. Новые, свежие на ощупь, чем-то напомнили Лёше мерею на лайковых перчатках мамы. Давняя память, из детства. А к деньгам не проснулось никакого чувства. От родителей это в нем, что ли? Зарабатывая на хлеб и воду, всю жизнь они проездили с цирком. И ныне продолжают колесить. Клянут свое существование последними словами, а бросить всё, осесть на месте, – всё одно для них, что лечь в могилу. Его, Лёшу, когда подрос немного, оставили сиротой у деда с бабушкой…

В книжном шкафу располагалась библиотека, собранная покойными стариками. Он вынул несколько томов из первого на широкой полке ряда. Пяток книг из второго ряда устроил лежа в узком просвете. Туда, в возникшую прореху во втором ряду, угнездил сверток, наново укутанный в газету, замуровал томами, стоявшими впереди.

На этом полученное от Саши ушло из его мыслей. Наперед стыдясь почему-то того, что должен сказать, Алексей думал: как, в каких словах известит он Любовь Игнатьевну?

И всё ощутимее теснила сердце забота – куда переезжать? Что ж, с утра он займется поисками, попросит всех своих, чтобы узнавали, где, что и по какой цене.

Тетя Люба осветилась улыбкой, исподтишка излучающей превосходство, когда он, мямля и заходя издалека, заговорил о своих новостях. И, не дослушав, объявила, что и сама со дня на день намерена выбираться.

– Дали согласие? – обрадовался Алексей.

– Дала. Но не этим. И получаю ровно вдвое по сравнению с тем, что эти мне навязывали!

Видно было, что ей, Любовь Игнатьевне, ставили строжайшим условием неразглашение имен и должностей, но что она не в силах не поделиться с кем-нибудь, а прежде всего – с Лёшей, юным, полным сил соратником, который банально сдался в отличие от нее, беспомощной старушки, одержавшей верх.

– Я продала квартиру… – она театрально подержала паузу, – сыночку прокурора области! Им, как вы сами понимаете, здесь не жить, им все эти фокусы с газом, светом и поджогами до одного места. И возьмут они с наших ретивых застройщиков не деньгами, нет! – тетя Люба опять интригующе потянула время, и Алексей успел заметить, что она, поладив с кем-то, вся теперь на стороне тех, кому дала согласие. Как, впрочем, и он, ударивший по рукам с Сашей и теперь безотчетно желающий ему успеха. – Они затребуют долю в строительстве! – завершила Любовь Игнатьевна победоносно, а Лёшу затронула невеселая мысль о том, что все, включая, оказывается, и его самого, норовят урвать у тех, кто затевает дело.

…Бойкое место у выхода из метро. Нижний этаж арендованного павильона служит приемной, где Лёша встречает клиентов, принимая заказы, и где на красивых стендах в тесном, но безупречном порядке ожидают выдачи заправленные и отлаженные печатные устройства. Заправка и ремонт осуществляются на этаже верхнем, где каждый сантиметр площади пришлось задействовать с сугубой рациональностью. Отсутствие прежней шири само собою избавило фирму от непрерывных кутежей и свиданий с подружками. Сам Лёша по собственной воле ни за что бы не покусился на праздничность и праздность былого существования. Он, который оплачивал пирушки и брал на себя хлопоты хозяина, считал это почетным долгом. Ведь ему подфартило с помещением и заработками, и он был уверен, что всякий на его месте так же безоглядно поделился бы всем этим с приятелями. Как-то незаметно вошло для обитателей мастерской в привычку, сделалось само собою разумеющимся, что все затраты несет он, Лёша. И убирает после всех, и доделывает за всех просроченные из-за развлечений заказы. И каково же было его удивление, когда он стал обнаруживать, что ему садятся на голову, что об него едва не вытирают ноги. Воспротивиться, однако, не хватало характера. Многие уже не останавливались перед тем, чтобы в приказном порядке давать ему задания, и поторапливали, посмей он замешкаться. И он всё больше делался объектом насмешек. Причин – хоть отбавляй. Тут тебе и воздержанность к питью, и робость с девчонками. Со странным его пиететом к ним, едва не обожествлением.

Но вот остались в прошлом гулёвые квадраты, и прибавилось, благодаря расположению у выхода из метро, заказов. И осыпались, как-то сами по себе отряхнулись, отстали от коллектива нагловатые бездельники. Скупые производственные площади водворили дисциплину и ответственность. Оставшаяся меньшая половина ребят вполне управлялась с объемом работы, возросшим втрое. И все оставшиеся прониклись к нему, Алексею, истинным уважением, которое не в последнюю очередь подкреплялось новой величиной их заработков. А не ушли из мастерской именно те, кто в заработках больше всех и нуждался.

За стеклянной стеной павильона валил снег с дождем, а тут было тепло, тесновато и уютно. Погода распугала клиентов. Лёша смотрел на тяжелые хлопья, бьющие по луже и сразу становящиеся водой, и чувствовал что-то подзабытое, что-то из детства – грустное и мечтательное.

Тенью мелькнула мимо витринного стекла легкая фигурка, сигнальным колокольчиком тренькнула дверь.

Она вошла, хлюпая мокрыми насквозь сапожками, остановилась у приемного стола. Большой, заполненный до отказа пластиковый пакет переложила из руки в руку и освободившуюся зябко сжала в кулачок. Когда она всхлипнула, он понял, что лицо ее влажно не от снега. Или не только от снега. И, удачно найдясь, предложил:

– Хотите кофе? – и подхватился, не дожидаясь ответа, к стоящему всегда под парами автомату.

Уже устроенная им в кресле для посетителей, она смутилась, когда он поставил перед ней чашечку.

– Вы пришли с заказом, вам полагается! – балагурил он, запрашивая кнопками кофе и для себя.

Не смотрел, чтобы не стеснять, но видел, как она непослушными, замерзшими губами коснулась обжигающей пенки. Запомнил, поймав первым взглядом, светлые крапинки на ее широковатых скулах и близкие крапинкам по цвету янтарные глаза. Подумалось, что, наверное, она рыженькая, но отемняет волосы, и подрисовывает брови и ресницы.

Похожее на позыв к озорству, вдруг подступило к нему желание угадать, какая она без ретуши, и представилось, что она должна смахивать на конопатого мальчишку, которому покажи палец – и он расхохочется. Такое лицо – сценическое, для манежа – делает его мама. И ей так часто под развеселой маскою лица бывает не до смеха. Как вот теперь и его заказчице.

– Вас кто-то обидел? – спросил он и оробел, подумав, что поступает бестактно.

А она, словно только этого ей и не хватало – чтобы спросили участливо, – вдруг прорвалась признанием:

– Она придирается ко мне, чтобы выгнать! На каждом шагу придирается! Мои испытательные полгода без зарплаты заканчиваются – и она, чтобы не оформлять, чтобы задаром другую взять дурочку… А мы с мамой мечтали, что вот начну зарабатывать. Немножечко, но все-таки. Ничего я не начну! – и уткнувшись в кисти рук со школьным бесцветным маникюром, она расплакалась навзрыд.

Слезы и эта ее доверчивость легли ему на душу как признание в дружбе.

– Да что вы! – вырвалось у него так громко, что следующие слова он произнес почти шепотом. – Да это же хорошо! Вам надо учиться, а не прислуживать какой-то хамке!

– На бесплатный мне не поступить, а на платный у нас нету! – ревела она, уже не сдерживая себя.

– Ой, как вы ошибаетесь, думая, что вам делают плохо! – заговорил Алексей торопливо, словно хотел не дать ей и секунды для ее слов. – Меня вот пожарник два года поедом ел, а потом оказалось, что он выхватил мою фирму на такую высоту, что и мечтать нельзя! Или стали выживать из помещения. Думал – беда! А вышло… Я выкупил его у города за семь тысяч, а мне выложили в сорок раз больше! Где бы такое было мыслимо?