– К матери, проститься с нею.
Зиновьев остолбенел от удивления при таком известии.
– С твоего согласия? – быстро спросил он.
– Конечно, я позволил ему.
– Какая неосторожность! Ты только что по опыту узнал, как Станислава умеет поставить на своем, а теперь опять оставляешь сына на ее произвол.
– На какие-нибудь полтора часа. Я не мог отказать ему в этом прощальном свидании. И чего ты боишься? Уж не насилия ли с ее стороны? Осип не ребенок, которого можно отнести на руках в экипаж и увезти, несмотря на его сопротивление.
– А если он не будет сопротивляться?
– Он дал мне слово возвратиться через два часа… – выразительно сказал Иван Осипович.
Зиновьев пожал плечами.
– Слово шестнадцатилетнего мальчика…
– Который воспитан для военной службы и потому знает, что такое честное слово. Это совсем не беспокоит меня, мои опасения клонятся совсем в другую сторону.
– Сестра сказала мне, что вы наконец поладили… – заметил Сергей Семенович, бросая взгляд на сильно омраченное лицо друга.
– На несколько минут, а потом мне опять пришлось быть строгим, суровым отцом. Именно этот час показал мне, какая трудная задача покорить и воспитать такую необузданную натуру; но что бы там ни было, а я пересилю его.
Сергей Семенович подошел к окну и стал смотреть в сад.
– Уже смеркается, – заметил он, – а до лесного пруда, по крайней мере, полчаса быстрой ходьбы. Если это свидание неизбежно, то ты должен был допустить его только в своем присутствии.
– Чтобы еще раз встретиться с Станиславой. Это невозможно. Этого я не хотел и не мог требовать.
– А если это прощанье кончится иначе, нежели ты предполагаешь! Если Осип не вернется?
– В таком случае он был бы негодяем, изменником своему слову, дезертиром, так как он уже состоит на службе. Не оскорбляй меня подобными предположениями, Сергей! Ведь ты говоришь о моем сыне.
– Осип также сын Станиславы. Впрочем, не будем спорить, тебя ждут в столовой. Ты хочешь уехать сегодня же?
– Да, через два часа, – твердо и спокойно отвечал Иван Осипович. – К этому времени Осип вернется, я за это ручаюсь.
Сергей Семенович печально улыбнулся, но не сказал ничего. Оба друга отправились в столовую.
На полях и в лесу уже ложились серые тени летних сумерек. Вдоль берега лесного пруда беспокойно двигалась взад и вперед женская фигура, закутанная в теплый плащ.
Станислава Феликсовна не обращала внимания на спускавшуюся сильную росу, все существо ее было полно лихорадочного ожидания. Она напрасно прислушивалась, не раздаются ли шаги. Кругом было все тихо.
С того дня, когда девочки застали их в роще вдвоем и они были принуждены посвятить их в тайну, Станислава Феликсовна назначала свиданья по вечерам, когда около пруда и в роще было совершенно пустынно. Но они все-таки расставались до наступления сумерек, для того чтобы позднее возвращение Осипа не возбудило в ком-нибудь подозрения. До сих пор Осип всегда был аккуратен, а сегодня мать ждала уже напрасно целый час. Задержал ли его случай или же их тайна была открыта?
С тех пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.
Наконец послышался слабый звук шагов, сначала совсем вдали, но они приближались к пруду со страшной быстротой. Скоро показалась стройная фигура юноши.
Станислава бросилась ему навстречу. Через минуту сын был в ее объятиях.
– Что случилось? – спросила она, по обыкновению осыпая его бурными ласками. – Отчего ты так поздно? Я уже потеряла надежду видеться с тобою сегодня! Что задержало тебя?
– Я не мог прийти раньше, – с трудом отвечал Осип, задыхаясь от быстрой ходьбы, – я прямо от отца.
Станислава Феликсовна вздрогнула.
– От отца? Так он знает?
– Все!
– Он в Зиновьеве?.. С каких пор? Кто известил его?
Мальчик наскоро рассказал, что случилось. Не успел он кончить, как горький смех матери прервал его.
– Понятно, все они в заговоре, когда дело идет о том, чтобы отнять у меня мое дитя! А отец? Он, конечно, опять сердился, грозил и заставил тебя тяжелой ценой купить страшное преступление – свидание с матерью.
Юноша покачал головой.
Воспоминание о той минуте, когда отец привлек его к себе на грудь, было еще светло в его памяти, несмотря на горечь заключительной сцены.
– Нет, – тихо сказал он. – Но он запретил мне видеться с тобою и неумолимо требует нашей разлуки.
– Тем не менее ты здесь! О, я знала это.
В тоне этого восклицания слышалось почти ликование.
– Не радуйся слишком рано, мама, – с горечью произнес мальчик. – Я пришел только проститься с тобою.
– Осип!
– Отец знает об этом, он позволил мне пойти проститься, а потом…
– А потом он снова возьмет тебя к себе, и ты будешь снова потерян для меня? Не так ли?
Мальчик не отвечал.
Он обеими руками охватил мать, и дикое, страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание, в котором было столько же гнева и горечи, сколько страдания.
– Ты плачешь? – произнесла Станислава Феликсовна, крепко прижимая к себе сына. – Я давно все предвидела; даже если дети нас не видели бы, все равно в день отъезда из Зиновьева к отцу ты был бы поставлен в необходимость или расстаться со мной, или решиться.
– Но что решиться?.. Что ты хочешь сказать? – с изумлением спросил сын.
XXII. Искусительница
Станислава Феликсовна нагнулась к сыну и, хотя они были одни, понизила голос до шепота.