Генералиссимус Суворов

– Какую? – спросил он, обернувшись и держа книги в руках.

– Можно освободиться тебе от строевой службы…

Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.

– Что вы, батюшка!

– Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…

– Настоящую, настоящую, то-то и хорошо… – прервал отца Александр Васильевич.

– Помолчи, твоя речь впереди будет, – остановил его Василий Иванович.

Мальчик замолчал и стоял уже весь бледный, и на глазах его дрожали слезы.

– Этому горю помочь можно – это приятель-то мой мне говорит. Он как по письменной части… Это про тебя-то… Дока, у меня он во всем дока – похвастался я… Тогда его можно будет пустить по письменной части… в канцелярию полка, до офицерского чина. Слышь, парень?

Мальчик не отвечал и стоял, как бы приросший к месту.

– И долго, говорю я ему, ваше высокопревосходительство, придется в нижних чинах быть? Нет, говорит, долго не задержим… Услужим для приятеля… Вот как! Слышишь, парень?

Александр Васильевич молчал, но слезы ручьями текли по его бледным щекам.

– Да ты никак ревешь? – вдруг воскликнул Василий Иванович, только что заметивший впечатление, произведенное на сына его речью. – С радости, что ли?

– Батюшка… Я хочу быть солдатом… Ведь вы же знаете… – повалился сын в ноги сидевшему на табурете отцу.

Василий Иванович встал и поднял его.

– Встань, встань, какой же ты солдат, коли ревешь, как баба.

– Я хочу быть солдатом, – продолжая всхлипывать, говорил мальчик.

– Ну и будешь солдатом… Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…

– Какой я, батюшка, мастак, – сквозь слезы ответил Александр Васильевич, – коли я пишу точно курица бродит… Разве так писаря пишут…

– Обвыкнешь… Все же это легче, чем в строю… В строю ой тяжела солдатская служба… Слышь, парень, так тяжела, что месяца не выживешь.

– Выживу, Бог милостив, только простите, батюшка, я в строй, а в писаря я не хочу.

– Что-о-о?! – вытаращил на него глаза Василий Иванович.

Слезы вдруг высохли на глазах мальчика, и в них загорелся огонь бесповоротной решимости.

– Я желаю служить, батюшка, как служат все солдаты… мне не надо чинов, добытых по-приятельски…

– Молчать! – крикнул Василий Иванович. – Щенок, своего счастья не понимаешь! Туда же, я хочу… Я из тебя, наконец, дурь выбью…

Отец подскочил к сыну совсем близко. Сын не шелохнулся.

– Вот они где… Вот и сам будущий фельдмаршал! – раздался в дверях голос.

В комнату входил генерал Авраам Петрович Ганнибал. Мальчик бросился на шею старику.

– Здравствуй, брат, – встретил приятеля не пришедший еще в себя от волнения Василий Иванович. – Вот вырастил дурака-то… А все мать… Царство ей небесное! Не тем будь помянута…

– В чем дело? – спросил Авраам Петрович, усаживаясь на табуретку.

– Да как же, счастья своего не понимает… упрям как черт, прости Господи…

– В чем счастье-то? Приехал ведь в полк… – не понимал старик.

– То-то же, что в полк… Строевым, значит, надо служить…

– Всеконечно.

– А теперь вот представляется случай пустить его по письменной части в канцелярию того же полка… И легче, и чины быстрее пойдут…

Василий Иванович наклонился к генералу Ганнибалу и что-то стал ему говорить шепотом с серьезно-озабоченным видом. Генерал выслушал.

– А Саша отказывается?

– Вообрази, да…

– И дельно паренек делает.

– И ты туда же?

– Я всегда, брат, туда, где правда… Еще наш незабвенный благодетель Петр Великий говаривал: «По кривой дороге вперед не видать». Саше же твоему вперед хочется… Служба службой, а дружество дружеством, этих двух вещей смешивать не следует…

– Да ведь он, Кощей эдакий, в строю двух недель не выживет!..

– Авось выживет… Коли он Кащей, значит, бессмертный, – пошутил Ганнибал. – Так ли, Саша?

– Я вынесу, все вынесу… – простонал мальчик.

– И не стыдно тебе, Василий Иванович, скажу я тебе уж напрямик, по-приятельски, мальчика мучить. Решил уж раз предоставить ему свободу в выборе службы, дал слово и шабаш. Знаешь, чай, пословицу: «Не давши слова крепись, а давши, держись».

– Да ведь я, любя его, жалеючи… – уже более мягким тоном сказал старик Суворов.

– Жалость жалости рознь, а иную хоть брось. Ты поразмысли-ка, к чему он науку военную изучал, карты читал, ишь какую уйму книг прочитал? Для того ли, чтобы в писарях несколько лет пробыл, в офицеры не по заслугам выскочить… и в отставку…

– Зачем в отставку?

– Да какой же он офицер будет из писарей… К солдатам он и приступить не сумеет… В фронтовой службе аза в глаза знать не будет… Значит, и остается ему только в деревню ехать, бабьи холсты считать…

Авраам Петрович остановился. Василий Иванович молчал, Саша все еще продолжал стоять в прежней позе, порой лишь вскидывая благодарный взгляд на генерала Ганнибала.