Адмирал Советского Союза

«Королева Мерседес» еще долго оставалась плавучей казармой на чужом флоте. В одном из американских журналов я прочитал сообщение о том, что в 1957 году крейсер сдали на слом.

Да, судьбы у кораблей, как и у людей, очень различны. Одни проходят почетный, блестящий, хотя и короткий, путь. Другие кончают свою жизнь бесславно. А третьи гибнут, не успев совершить полезных дел.

Есть у нас старый крейсер – «Аврора». Он прожил долгую и героическую жизнь. Его имя стало бессмертным. Мы по праву гордимся историей этого корабля. Он участвовал в боях еще в русско-японскую войну. В исторические дни Октября Центробалт послал «Аврору» вместе с «Зарей Свободы» (о которой рассказывается в драме Бориса Лавренева «Разлом»), эсминцем «Самсон» и другими кораблями в Петроград. Матросы крейсера штурмовали Зимний.

В конце сороковых годов, когда решалась судьба корабля, ко мне, помню, поступило множество писем от моряков. Все они в один голос заявляли: «Надо сохранить “Аврору” как историческую реликвию». Я обратился по этому вопросу в Исполком Ленгорсовета, и в августе 1944 года по моему предложению он принял решение об установлении навечно крейсера «Аврора» на Неве у Петроградской набережной. Старый крейсер стал не только революционным памятником и интереснейшим музеем. Он до сих пор служит школой для будущих командиров флота.

В день празднования пятидесятилетия Великого Октября крейсер «Аврора» встал там, где он стоял в 1917 году. В 21 час 35 минут над Невой прогремел выстрел. Стреляло носовое орудие крейсера, то самое, чей выстрел полвека назад ознаменовал начало новой эры в истории человечества.

Не только крейсер «Аврора» вписал в историю русского флота героические страницы. Имена многих наших кораблей останутся в памяти потомков. На Черном море я знал два корабля, достойных упоминания за их долголетие и честное служение народу. Крейсер «Коминтерн», который раньше назывался «Память Меркурия», в царском флоте считался ненадежным. Потом он был восстановлен и в наше время много лет плавал как боевой, а позже – как учебный корабль. Он дожил до Великой Отечественной войны. И когда корпус и механизмы корабля стали непригодными, его затопили у входа в реку Хопи недалеко от Поти. Даже после этого он по мере сил служил флоту – использовался как волнолом. Нечто подобное случилось и с «Красным Кавказом». Перед войной он считался отличным боевым кораблем. В годы войны выполнял самые ответственные поручения. Не раз прорывал блокаду и доставлял людей и вооружение в осажденный Севастополь. В конце 1941 года под командованием А. М. Гущина крейсер провел на редкость смелую операцию: ворвался в занятую врагами Феодосию, под огнем ошвартовался у стенки порта и высадил десант, чем помог нашим войскам освободить Феодосию и Керчь. Когда кончилась война, старый крейсер стал учебным кораблем. Но и этому пришел конец. Свои последние дни крейсер доживал в качестве морской цели. Он принял участие в испытании новых ракет. Мне хорошо помнится доклад: первая же ракета попала без промаху. «Красный Кавказ» начал медленно крениться и затонул около Феодосии, возле того города, где он несколько лет назад метко разил врага и высаживал десант.

На флоте издавна существует хорошая традиция – именами прославленных кораблей называть новые корабли, только что вступившие в строй. Тем самым как бы воскрешаются страницы героического прошлого и эстафета славы передается от поколения к поколению. Радует, что сейчас у нас эта традиция получила широкое распространение.

В начале августа 1937 года меня вызвали в Москву. Накануне моего отъезда в нашем клубе собрались советские моряки-волонтеры. Они пожелали мне доброго пути и дали множество поручений. В капитанию зашел командующий республиканским флотом М. Буиса.

– Возвращайтесь скорей, – сказал он.

Короткая остановка в Валенсии: выполнил поручение посла Розенберга, получил задание Штерна доложить в Москве о его нуждах, сделал визит вежливости морскому министру Прието. С ним у нас давно установились неплохие отношения.

В Барселоне с удовольствием остановился у нашего консула В. А. Антонова-Овсеенко. Разговорились… Он вспомнил Октябрьские дни, Балтийский флот, рассказал, как в начале июля 1917 года сидел в тюрьме вместе с П. Е. Дыбенко, простым моряком с «Гангута», ставшим вскоре председателем Центробалта.

Вернуться в Испанию мне не пришлось. Но испанские события еще долго владели моими мыслями.

Я остался убежденным, что основная масса испанских моряков была глубоко предана республике, так как героически сражалась с флотом мятежников. Своим моральным состоянием республиканцы, несомненно, превосходили противника. Главная заслуга флота в войне – обеспечение морских коммуникаций, и прежде всего – с Советским Союзом. Без этого было бы немыслимо создать новую республиканскую армию и вести длительную войну на всех фронтах.

Мог ли республиканский флот достичь больших успехов? Да. Флот мог бы действовать более решительно, наносить ощутимые удары фашистам, особенно в первое время, пока те были слабы на море. Но это уже зависело не столько от команд кораблей, сколько от руководства флотом и всей войной со стороны верховного командования и правительства республики.

К тому же отсутствие опытных офицеров, нехватка топлива и боеприпасов, невыгодное географическое расположение единственной базы в Картахене, конечно, снижало активность флота.

Надо иметь в виду и другое: Испанская республика получала самолеты, танки, пушки и другую военную технику. А флот имел все годы лишь те боевые единицы, которые остались на стороне правительства в дни мятежа. Фашисты же вводили в строй все больше новых боевых кораблей, получая их от Германии и Италии.

Советский Союз по некоторым причинам не мог помочь республике своими надводными и подводными кораблями. Даже оружие и технику для флота, учитывая его особенности, нельзя было получать извне. Лишь Англия могла бы поставлять республиканскому флоту то, в чем он нуждался. Но Англия ничего давать не желала. Вот почему превосходство на море, принадлежавшее вначале республиканцам, постепенно перешло к фашистам.

Во время этой войны мы, советские моряки, приобрели немалый опыт, ясно представили роль авиации в любых операциях флота, необходимость воздушного прикрытия его сил в базах; убедились, как важно, чтобы авиация, призванная действовать с флотом, организационно входила в его состав, была с ним под единым командованием и повседневно обучалась действовать на море. Наконец, мы воочию увидели, насколько быстротечны события в современной войне, особенно в ее начале, как внезапным ударом можно повлиять на весь ход войны. Это заставляло серьезно думать о постоянной боевой готовности советского флота.

Тихий океан

Путь на восток

Давно ли я расстался с Картахеной, побывал на Всемирной выставке в Париже, пережил неприятные часы, проезжая Германию. Но вот я уже за тысячи километров от Пиренейского полуострова. Скорый поезд мчит меня из Москвы в Сочи. В столице я пробыл совсем недолго.

– Хотите вернуться в Испанию? – спросил Нарком обороны, выслушав мой доклад.

Как известно, военный человек готов служить всюду, куда его пошлют.

– Нам теперь здесь нужны люди, – добавил К. Е. Ворошилов.

Определенного решения он не принял.

– Пока отдохните в санатории, а потом будет видно.

Я подъезжал к Черному морю, а мысли мои были еще в Испании: как там? что делается в Картахене?

Шел август 1937 года. Никогда прежде я не отдыхал на курорте. Сочи много раз видел только с моря да однажды сошел на берег на какой-нибудь час, осмотреть город времени не хватило.

Сочи оказался переполненным. В санатории имени Фабрициуса встретил друзей по Испании: Я. В. Смушкевича, Д. Г. Павлова, И. И. Копца и других. Они приветствовали меня веселыми шутками, принялись вспоминать недавние боевые дни…

Не сразу заметил я, что у многих отдыхающих – это были крупные военные работники – какое-то мрачное, подавленное настроение. За время нашей работы в Испании произошли большие перемены, тревожившие людей. Мы, «испанцы», еще не особенно задумывались над происходящим. Разумеется, нас поражало, что тот или иной известный товарищ оказывался «врагом народа», но в обоснованности арестов тогда еще не сомневались. Мы долго отсутствовали, а теперь, вернувшись, ходили в «героях».

Вместе с Яшей Смушкевичем мы наметили программу экскурсий. Конечно, надо было съездить в Сухуми, побывать на озере Рица, в горах…

Но выполнить эту программу не удалось: меня вызвал к телефону управляющий делами Р. П. Хмельницкий и передал приказание Наркома обороны немедленно выехать в Москву.

– Вы назначены на ТОФ, – доверительно сообщил Рудольф Павлович.

– ТОФ, ТОФ… – озадаченно повторял я, повесив трубку, не сразу расшифровав, что это означает Тихоокеанский флот.

Опять дорога Москва – Сочи, только поезд идет в обратном направлении. Я мысленно прощаюсь с товарищами, оставшимися в Картахене. Значит, не бывать мне там. Очень хотелось заглянуть на «Червону Украину», в Севастополь, поделиться своими испанскими впечатлениями с друзьями, но времени не хватило. Стараюсь представить себе далекий Владивосток. Всплывают в памяти слова наркома: «Нам теперь здесь нужны люди». Это был намек на перемены, происходящие в руководящих кадрах.

Прямо с вокзала поехал в Наркомат обороны. Управляющий делами Хмельницкий предложил немного обождать. Прочитал приказ о назначении меня первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом.

«Раз спешно вызвали, – значит, не сегодня-завтра должен буду выехать к новому месту службы», – раздумывал я.

У наркома вдруг образовалось «окно», в которое и протолкнул меня Руда, как мы в своем кругу звали Хмельницкого.

– А вы чего так быстро вернулись? – спросил неожиданно Климент Ефремович. Я передал слова Хмельницкого: «Немедленно выезжайте».

– Ну, уж такой спешки нет, чтобы прерывать отпуск, – сказал нарком.

Воспользовавшись его словами, я попросил разрешения на несколько дней съездить в Ленинград.

– Вот вам две недели на сборы, – ответил нарком.

Я вышел из наркомата, получив при прощании приказание явиться к своему флотскому начальнику.

Неделя, проведенная в Ленинграде, прошла быстро, и я возвратился в Москву. Побывал у нового начальника Морских Сил М. В. Викторова и у начальника Главного морского штаба Л. М. Галлера. Мне было известно, что это бывалые, заслуженные моряки, но до тех пор встречаться с ними приходилось редко. Когда в 1932 году я стажировался в штабе Балтийского флота, Викторов был командующим. Я редко переступал порог его кабинета. Дистанция по служебной лестнице между нами была велика, а Викторов к тому же не очень-то был доступен. С Галлером, тогдашним начальником штаба Балтфлота, я чувствовал себя проще. Он интересовался молодежью, умел вовремя дать добрый совет. Несколько раз мы беседовали вне службы, и разговоры эти остались у меня в памяти.

Теперь, перед отъездом на Тихий океан, я особенно много ждал от разговора с Викторовым: он прибыл оттуда и хорошо знал дальневосточный флот. Однако разговора по душам не получилось. Викторов спросил, скоро ли я выеду. О Тихоокеанском флоте было сказано очень мало.

– Теперь там командует Киреев. Думаю, сработаетесь. – Затем, сославшись на срочные дела, направил меня к Галлеру.

Лев Михайлович встретил меня иначе. Подробно рассказал о составе флота, объяснил, какие на нем решались задачи боевой подготовки. Всех командиров соединений он называл по фамилии. Я не удивлялся: уже давно слышал, что Галлер знает по имени командира любого буксира. Давая подробные характеристики людям, с которыми мне предстояло работать, Лев Михайлович ни о ком не говорил плохо. Он не скрывал недостатков, однако на первый план выдвигал достоинства товарищей. Лишь иногда Галлер предупреждал:

– За этим командиром надо присматривать внимательно. Пометьте в записной книжке. Ведь вы не сразу узнаете людей.

Опять поезд, опять дальняя дорога… Помню волнение, охватившее меня, когда из окна вагона я увидел широкий Амурский залив. Легкая рябь пробегала по водной глади и серебрилась на солнце. Миновали подземный грохочущий туннель, и перед глазами раскинулась бухта Золотой Рог, величавая и спокойная, вся залитая светом.

Тут мне предстояло теперь работать и жить. Далеко позади осталось Черное море, к которому я привязался, которое полюбил за годы службы на кораблях. Новые просторы открывались передо мной. Я не боялся этих малообжитых в то время мест, у меня тогда не было семьи, для которой подобные перемены обычно бывают трудны. Наоборот. Увлекала перспектива освоения огромного морского театра. Тихоокеанскому флоту в те годы уделяли много внимания. Поэтому он развивался очень быстро. К тому вынуждала международная обстановка. Агрессивные замыслы японских милитаристов требовали от нас быть во всеоружии. Сознавая все это, я испытывал большой подъем. И вместе с тем в сердце жило тревожное чувство: как справлюсь с новой работой, как пойдут здесь мои дела.