Годы лейтенантские. Я родился на советской земле. Исповедь офицера

Между тем, приближалась итоговая проверка роты за весь учебный год, который продолжался с 1 декабря 1970-го по конец сентября 1971-го.

По-разному тогда звали такие вот проверки. Кто-то упорно именовал их инспекторскими. Возможно, когда-то так они и назывались в соответствующих документах. Впрочем, я над этим не задумывался. Проверка и проверка. С подобным мероприятием уже успел познакомиться ещё в 1-й отдельной бригаде охраны МО СССР.

Но теперь у меня была в подчинении рота, и непростая рота!

Конечно, казалось бы, какой с меня спрос? Роту принял только августе. А проверка уже в октябре. Около месяца командовал, ну, может, чуть больше. Но в армии существует порядок, давным-давно заведённый: принял офицер в командование подразделение или часть, или даже соединение, и с момента подписи акта о принятии дел и должности, а точнее даже с момента представления командира подчинённому ему воинскому формированию любого ранга, он за него отвечает полностью.

Да и может ли быть иначе? Ведь если завтра в бой, кому доказывать, что вот только принял, ещё не разобрался, что к чему. Противнику? Нет, противнику нужно приводить свои доказательства умелой организацией боя, достижением победы в этом бою.

Но все же люди, все, как говорится, человеки. Не думаю, что если подразделение показало бы очень плохие результаты, то командира сразу бы сняли или наказали. Что там говорить – справедливость всё же негласно торжествовала. Учитывалось, сколько данный офицер командует той же, к примеру, ротой.

Командир части инженер-полковник (тогда именно инженер-полковник, а не полковник-инженер, как позже) Лорис Константинович Тополев собрал специальное совещание, посвящённое проверке. Назначил офицеров базы в комиссию, распределив между ними, кто и какие предметы проверяет.

Ну что там проверять? По политической подготовке, конечно, специалистов предостаточно, но там всё на себя взяли заместитель командира базы по политчасти майор Быстров и секретарь парткома майор Зайцев. Им это ещё было в охотку. Недавно оказались они, в общем-то, на ответственных должностях, если принять во внимание важность самой базы боеприпасов, в которой и хранение было, и производство некоторых изделий, кажется, даже с грифом секретности. А до того, в Калинине, что-то пропагандировали – один в артбригаде, другой не химбазе.

Но, что тот, что другой понятия не имели, как общаться с рабочими и служащими, особенно, конечно, с рабочими, а потому частенько торчали в роте, или, в крайнем случае, в военно-пожарной команде, ужасно мешая работе. В последующих главах я расскажу, как одно из таких «торчаний» привело к чрезвычайному происшествию с трагическим исходом.

Чему они могли научить, если сами ничего не умели? Найти брошенную нерадивым солдатом бумажку или окурок? Это пожалуйста. Ну ещё могли отметить плохую заправку солдата, слабо натянутый ремень. Но для этого не нужен целый майор. Это задача сержанта.

Утром время спрессовано в минуты. Утром у роты подъём, зарядка, подготовка к утреннему осмотру, утренний осмотр, завтрак и после короткого перекура – развод на занятия. Утром ротному важно и порядок проверить, и задачи командирам взводов поставить, а если занятия в поле, которые самому надо провести, то и какие-то ещё моменты не упустить.

Вот теперь, с высоты опыта, полученного, кстати, в Куженкино, совершенствованного в дивизии и использованного на военной кафедре в институте, где приходилось выезжать на уборку урожая во главе отряда студентов в полторы тысячи человек, приходит такая мысль. Нас прекрасно готовили в училище по тактике, по огневой, по другим предметам. Нас учили военной педагогике и военной психологии. Но не было предмета – руководство подразделениями. Стажировка в роли командира взвода на третьем курсе перед самым его завершением и отпуском, лишь частично покрывала этот недостаток.

От постоянных соглядатаев нам бы с замполитом нужно получить какие-то рекомендации в организации работы с подразделением, а вовсе не оказание «необыкновенно важной помощи», разумеется, в кавычках, по изысканию окурков и определению натяжения поясного ремня. А что они ещё умели? Быстров 11 лет откомандовал артиллерийским взводом, в котором, даже если он и был в артбригаде, около 15 человек. 11 лет он командовал пятнадцатью солдатами. Вот это опыт! Ну а батарею такому знатоку скорее всего доверили кадрированную. А потом и вовсе выдвинули в пропагандисты, а кто такие пропагандисты, выше уже упоминалось.

В результате, был один лишь апломб. А нам с замполитом необходимы были дельные советы, нужные советы. Их никто дать не мог. В линейной роте командиру есть к кому обраться за помощью и советом. Там есть командир батальона, его заместитель по политчасти. А у этих «наставников» грамотёжка у этих с позволения сказать наставников, хромала. К примеру, Быстров, читая доклад на партсобрании части, употреблял такие фразы: «Ниже скажу…». Хотя известно, что выше и ниже относится к тексту. А в устном выступлении говорится: «Дальше скажу» или «Раньше я уже отмечал». Ну это самый безобидный пример.

Проверка проходила по всем дисциплинам. Но тут надо сказать, что, порою, проверяющие сами не знали, что и как проверять. Одно дело офицеры, окончившие Тульское высшее инженерно-артиллерийское училище с богатыми традициями, мощным профессорско-преподавательским составом, училище не какое-то там Ярославское финансовое, над которым вплоть до эпохи демократии посмеивались, точнее над теми, кто в то время поступал туда. Теперь в училище это поступить практически невозможно.

Много позже, уже военным журналистом, в Тульском училище мне довелось побывать. Я сделал большой очерк для журнала «Советское военное обозрение» и материал для отдела литературы и искусства «Красной Звезды». Специально для газетного материала даже провели экскурсию в Ясную Поляну, в «Музей-усадьбу Льва Толстого».

Так вот одно дело офицеры с базовым военным образованием и совсем другое – двухгодичники. Были и такие в части. Не все фамилии помню, да если бы и помнил, не очень корректно называть.

Однажды заступал в наряд дежурным по части молодой офицер двухгодичник. Это что за явление природы? Очень простое. После института с военной кафедрой призывали на службу, на два года. На службу в лейтенантском звании.

Пришёл этот молодой лейтенант производить развод караулов и суточного наряда. Посидели мы с ним в канцелярии роты, поговорили о том, о сём. Мне бы спросить, знает ли он вообще, что такое развод караулов? Не догадался. Просто не подумал, что надо что-то пояснять.

И вот выстроились на небольшом плацу перед входом в казарму роты два караула, суточный наряд по роте, суточный наряд по контрольно-пропускному пункту (КПП) части и по КПП гаража. И, конечно же оркестр.

Точно в определённый распорядком час дежурный вышел на плац.

Начальник первого караула подал команду:

– Смирно! Для встречи с фронта, на кра…ул!

То есть всем, думаю, понятно, проглатывается при команде «на караул» буква «а», ну и получается как-то эффектнее. Да и сама команда более соответствует истине, поскольку в роте на вооружении карабины. Реально, карабин берётся в то положение, что определено уставом.

Начальник же караула, если он срочной службы, сам оружие в положение «на кра-ул» не берёт и идёт четким строевым шагом навстречу дежурному. Тот тоже, в свою очередь, вышагивает на середину плаца.

Заступающему дежурному по части достаточно приложить правую руку к головному убору, левую прижать по швам, да так и идти. Главное, что солдаты всё это знают, видели не раз. Да и в основном офицеры, хоть и были почти все инженер-майорами, инженер-капитанами и так далее, строевую выправку имели.

Так вот наш новый дежурный, двухгодичник, двинул строевым шагом с приложенной к головному убору правой рукой… Тут всё правильно. Но левую-то, левую не прижал по швам, а отмахивал ею, словно шёл походным шагом.

Кто-то скажет, мол, подумаешь, какой пустяк. Ан нет. Вы бы посмотрели на лица солдат, да, да, простых солдат срочной службы. У всех без исключения щёки задёргались. Вот так оно в армии – один раз офицер сделает какую-то несуразицу, и потом долго приходится ему зарабатывать свою репутацию и освобождение от иронии и насмешек, хоть и не вслух делаемых, но иногда достаточно заметных со стороны.

Есть причины, которые не позволяют назвать фамилии офицеров, попадавших в курьёзные случаи. Если офицер через два года уволился, ну и ладно, а если подал рапорт и остался служить, думаю, уж научился всему тому, что необходимо в строю и вне строя, если на тебе военная форма.

Так что проверка, порой, превращалась в некоторую кукольную комедию. Знаете, откуда фраза? Из воспоминаний одного офицера Екатерининских времён. Он рассказал, что после ухода в мир иной Потёмкина, многое стало разваливаться в России – Екатерина-то уже была не та, часто болела, выпускала из рук бразды правления. И служба в гвардии постепенно превращалась «в кукольную комедию». Именно в гвардии!

Но я снова отвлёкся. Со строевой подготовкой всё ясно. По огневой подготовке – тут уж конкретика.

Проверка знаний оружия, умение быстро разобрать и собрать карабин, не сложна. Все офицеры в своё время учились этому, правда, в училище, конечно, были не карабины, а автоматы, но обучившись работе с автоматом, не трудно обучиться и необходимым действиям с карабином.

Но было в ходе проверки и упражнение учебных стрельб!

Представьте, рота располагала своим стрельбищем. Предельно простеньким, но своим!

Дорога до стрельбища была необыкновенно живописной.

Шли сначала мимо стадиона части, что с тыльной стороны ротной казармы, затем по лесной дорожке.

Автомобиль там, может, и не везде мог пройти, но на велосипедах и мотоциклах жители окрестных деревень без всяких пропусков на хозяйственную территорию приезжали. По этой дорожке добирались до железнодорожной насыпи.

Железная дорога была нормальная, вовсе не узкоколейная, но всё же в одну колею дорога, в ту пору не электрифицированная. Тепловозы таскали составы. Она вела от крупного железнодорожного узла Бологое через станцию Куженкино-1 на Осташков, то есть к истокам Волги.

На насыпь мы не забирались. Поворачивали к деревянному пешеходному мосту через реку Шлинка, а затем уже пересекали железную дорогу по противоположному берегу под железнодорожным мостом.

Ещё немного, и мы на стрельбище. Оно представляло собой широкое прямоугольное поле, врезающееся в лес. Видимо, вырубка была когда-то произведена специально для оборудования стрельбища.

Поле и всё. Никаких разметок огневого рубежа. Лишь впереди единственное сооружение – блиндаж, из которого по сигналу по прокладываемой перед стрельбой полевой телефонной линии связи показывали мишени.

И команды просты, произвольны тем, кто в блиндаже:

– Показать!

А через количество секунд, определённое «Курсом стрельб»:

– Убрать!

Мишень даже не убирали. Такой возможности не было. просто поворачивали ребром.

Не слишком безопасный, почти что дедовский способ, но другого не дано, да и не было никаких эксцессов. Ведь тот, кто показывал мишени, понимал, что выход из блиндажа возможен только по команде. Ну а команда передавалась по полевому телефону лишь после того, подавалась команда стрелявшей смене:

– Встать, оружие к осмотру!»

А затем:

– На исходное, шагом-марш!