Вера
Кому-то покажется неприличным её поведение, неприличным и распущенным. Да ну и ладно! Ханже не понять чувств тридцативосьмилетней одинокой женщины с ребёнком. Не понять её страданий и тихих слёз в подушку, лишь бы сын не услышал. Но сын – маленький мальчик – пусть и не слышал, пусть и не видел, но чувствовал и откликался по-своему на боль матери, на её безуспешные попытки обрести счастье для себя и любимого ребёнка.
Обычно Юля приглашала мужчину в гости. Свидания – скорее случайные, нежели заранее обговорённые и подготовленные встречи – несколько раз приводили к тому, что Тим, вернувшись из школы, заставал дома мать в обществе очередного дять-Миши, или дять-Саши, или ещё какого-нибудь «дять». Ситуация не очень приятная для всех, а особенно для Тима.
Его быстро кормили обедом и выпроваживали на улицу погулять, чтобы не мешал. Вместо занятий любимыми домашними играми или чтения книжек Тиму приходилось слоняться одному во дворе – большинство товарищей оставались на продлёнке в школе. Тим в такие дни не мог скрыть разочарования и неудовольствия очередным гостем. После он сидел надувшись, не разговаривая с матерью весь остаток дня. А она, чувствуя состояние сына и свою вину, пыталась сгладить очередную обиду обещанием свозить его в воскресенье в парк – покататься на каруселях – или сходить с ним в кино. Но однажды с новым маминым гостем получилось не так, как раньше…
В тёплый субботний день первой половины мая всё началось как всегда: Тим, вернувшись из школы, застал маму в обществе нового «дять» – дять-Виталя. Мама и дять-Виталь сидели на кухне и чаёвничали, ожидая его возвращения из школы. Тим сразу упал духом и повёл себя букой, но новый мамин знакомец отреагировал иначе, не так, как прошлые гости. Обычно общение с мамиными мужчинами сводилось к обыденным и ничего не значащим фразам, на которые Тим либо не отвечал вовсе, либо мычал что-то невразумительное. Вроде: «Привет, пацан! Как дела? … Пока, пацан. Мамку не обижай. Она у тебя хорошая». Разговор, что завёл с Тимом за обедом Виталий Ефремович, развивался наперекор ожиданиям парня.
– Тим, ты извини меня, что я твои планы нарушил и в гости заглянул, – неожиданно начал Виталий. – Я с твоей мамой давно знаком. Мы вместе в детском доме росли. Потом разбросало нас в разные стороны, а тут – получилось, что встретились мы случайно, и я в гости напросился.
Тим с удивлением посмотрел на сидящего перед ним мужчину, а тот, улыбаясь, примирительно продолжил:
– Сам понимаешь, брат – давно мы не виделись. Больше двадцати лет прошло с тех пор. Слушай, а может, махнём все вместе? Погуляем где-нибудь? А поехали в зоопарк? Ты как? Не против?
Что значит «ты не против»? Конечно же, Тим – за! Прогулка восхитила Тимофея. Сначала они поехали в зоопарк. Поехали не так, как обычно, как все – на метро, а на машине. И не на такси – на машине Виталия. И не на какой-нибудь, а на шикарной новенькой белой «Волге» – ГАЗ-24. Сама поездка на машине для советского мальчишки – событие в жизни, да ещё к тому же вся дорога от дома до зоопарка прошла в обстоятельном и деловом обсуждении Тимом и Виталием чудесного транспортного средства – «Волги». Удовольствие от разговора на столь интересную для парня тему усиливалось манерой общения с ним Виталия. Впервые в жизни взрослый человек, мужчина, разговаривал с ним на равных – без тени панибратства и высокомерия.
Общение продолжилось в том же духе в зоопарке и после него.
– Ну что, брат? Не устал ещё? – спросил с улыбкой Виталий, когда они вышли из зоопарка.
– Не-ет! Не устал! Совсем не устал, – отвечал весело Тим.
– Тогда предлагаю сходить на Красную площадь, – подмигивая Тиму, сказал Виталий.
Они гуляли по центру вечерней Москвы. Тим безостановочно забрасывал Виталия всё новыми и новыми вопросами. И что удивительно для парня, тот с удовольствием отвечал на любой вопрос, интересуясь каждый раз его мнением, неизбежно вовлекая в дискуссию. Иногда бывало, что Виталий не находил ответа, и в этом случае он так и признавался без тени смущения: «Извини, брат, не знаю я этого. Стоит на эту тему почитать чего-нибудь…» Новый знакомый очаровал Тима, и мальчишка никак не хотел расставаться с ним. Они вернулись домой уже поздним вечером, и, выходя из машины, Тимофей уверенно начал приглашать Виталия в гости:
– Дять-Виталь, может, зайдёшь? Поужинаешь с нами?
– Тим, уже поздно, да и ужинали мы в кафе. Ты разве не помнишь? – улыбаясь, отвечал Виталий.
– Тогда чаю попьём, – не унимался Тим.
– Если только чаю… – Виталий переглянулся с Юлей.
Мама Тима весь вечер не участвовала в разговорах, а шла молча рядом с ними и счастливо улыбалась. Да и к чему женщине вмешиваться в мужскую беседу?!
Чуть позже, после обещанного Тимом чая, он, боясь, что Виталий теперь-то точно уйдёт, предпринял отчаянную, как ему казалось, попытку задержать гостя:
– Дять-Виталь, уже поздно. Куда ты по такой темноте поедешь? Оставайся лучше у нас. У нас переночуй. А, дять-Виталь?
– Тим, да где же мне у вас разместиться? – вроде возражал тот.
– Как где? На диване. С мамой. Это маленьким мальчикам с девочками нельзя в одной кровати. Вы же взрослые. Вам же можно.
Ему очень хотелось, чтобы Виталий остался. И Виталий остался. Он уехал вечером следующего дня, обещая вернуться.
В начале лета Тим первый раз поехал в пионерский лагерь. До этого он с восхищением слушал рассказы друзей, побывавших в похожих местах отдыха советских детей. Но что значили рассказы друзей по сравнению с тем, что Тим увидел сам?! Потрясающий воображение пионерский лагерь! Малюсенький – всего четыре или пять отрядов, но занимаемая им небольшая территория не имела значения по простой причине: лагерь находился в военном городке громадной подмосковной танковой части. Оно и понятно – в пионерском лагере отдыхали дети сотрудников и слушателей академии бронетанковых войск.
Каждый день дети проводили в походах и экскурсиях по военной части и окрестностям. Чего стоило только одно посещение танкового парка, где стояла боевая техника, среди которой встречались советские танки времён Великой Отечественной и трофейная немецкая техника? А танкодром? А учения, проходившие на нём? Сколько искреннего восторга испытал мальчишка, видевший воочию танк, переправляющийся под водой по дну водоёма. Или боевую машину пехоты, переплывающую тот же пруд, словно катер. А неизменная для всех пионерских лагерей детская игра «Зарница»? В той игре всё происходило по-настоящему: военный поход на БМП, затем весёлый штурм безымянной высоты, захват флага и стрельба из автомата. Пускай автомат держал в руках солдат, на спусковой крючок-то жал Тим!
В лагере велись и кружки по интересам, но в отличие от обычных пионерских лагерей не кружки резьбы по дереву, чеканки по металлу или плетению макраме, а совершенно невозможные для остальных пионеров: «Юный танкист» или «Юный мотострелок». Три смены провёл Тим в лагере, вернувшись полным впечатлений, с чемоданом, можно сказать, набитым гильзами и пулями от стрелкового оружия всевозможных калибров и размеров.
Каждую смену мама и Виталий навещали его. В конце третьей смены очередной визит, в день рождения, стал особенно дорог Тиму. Он запомнил его до мельчайших подробностей на всю жизнь.
Вожатый отряда сообщил о приезде матери и то, что вместо обеда и тихого часа Тим проведёт время с мамой – до самого вечера, до ужина. Они ждали его у столовой пионерского лагеря. Как же так получилось, что он сразу не узнал их? Он стоял и смотрел на маму и Виталия непонимающим и удивлённым взглядом. Смотрел на симпатичную, даже не просто симпатичную, а красивую женщину рядом со стройным мужчиной в ладно сидящей на нём офицерской форме.
– Ну что же ты, Тим? – с улыбкой голосом матери спросила его красавица. – Неужели не узнал?
– Ну ты, брат, даёшь! – вторил ей офицер.
Так получилось, что несмотря на уже достаточно длительное знакомство с Виталием, несмотря на ворох вопросов, которыми Тим каждую встречу заваливал его, он не удосужился ни разу поинтересоваться, чем тот занимается в жизни, кем работает. За три смены, проведённые в лагере, Тим научился определять звание военнослужащих и род войск, к которым они относятся. Перед ним стоял и улыбался ему подполковник бронетанковых войск.
В тот тёплый солнечный день они втроём отправились гулять. Мама и Виталий устроили для Тима праздничный пикник на песчаном берегу одного из самых красивейших озёр Подмосковья, запечатлённого на последней в жизни картине величайшего гения пейзажа, которая так и называется – Озеро.
День рождения превратился для Тима в один из счастливейших моментов в жизни, наполненный светом, теплом и радостным удивлением. В конце праздника, перед самым возвращением в пионерский лагерь, Юля и Виталий наконец с волнением спросили его о втором, не менее важном деле.
– Тим, это очень важно, брат. Нам надо знать, – начал Виталий, чуть отведя мальчишку в сторону от матери. – Мы – я и твоя мама – решили жить вместе, решили пожениться. Скажи, ты не против?
Что мог ответить девятилетний парень? Он смотрел то на серьёзное лицо Виталия, то на маму, стоящую в нескрываемом волнении поодаль. Счастье! Настоящее Счастье!
Счастье продолжалось три года. Что рассказывать об этом? Любой может живо представить то, как прошли три счастливых года, а потом… Потом случилось непоправимое – Виталия не стало. Он погиб. Погиб в командировке. В какой командировке, надеюсь, объяснять не надо.
Гибель отчима выбила Тима и маму из привычной уже колеи счастливой жизни. Надев траур на похороны мужа, Юля никогда больше его не снимала, продолжая скорбеть и оплакивать любимого мужчину до конца своих дней.
Сын вовсе не выпал из круга внимания, просто они разошлись в горести по близкому человеку. Мать нашла утешение в молитве, а сын – в размышлениях и попытках найти ответы на вопросы: за что? Почему жизнь так несправедлива? Почему она лишила их самого дорогого? Постоянная внутренняя работа неокрепшего разума подростка в результате привела к тому, что к концу зимы восемьдесят второго года Тим завалил учёбу по всем школьным предметам. Угроза остаться на второй год в шестом классе обрела реальные черты.
Глава 3. И помощь пришла
Нельзя сказать, что Тим забросил учёбу. Это совсем не так. Пребывая в постоянных раздумьях о произошедшем, он превратился в рассеянного и невнимательного парня. Постепенно Тимофей всё больше и больше отставал по школьной программе, скрывая неудачи от матери. Он скрывал их не из-за боязни наказания, но лишь потому, что не хотел огорчать её, не хотел добавлять к личному горю дополнительные переживания. Скрытность перед матерью постепенно переродилась в скрытность перед другими людьми, интересовавшимися успехами в учёбе. Но тайное неизбежно однажды становится явным. Первым Тима в середине зимы расколол друг – Колька.
С Колькой, соседским мальчиком, приезжавшим неизменно каждые каникулы к деду и бабушке, Тим познакомился на следующий год после переезда в новую квартиру – осенью. Николая, в то время довольно стеснительного парнишку, Тим вовлёк в дворовую компанию, где Коля быстро освоился и занял место одного из заводил. Столь высокий авторитет тщедушный на вид Колька заработал уживчивостью и неуёмной фантазией в изобретательстве игр. Точнее, не в изобретательстве, а скорее скрупулёзном развитии задумок других товарищей по двору, в основном предложений Тима. Колька брал идеи Тима за основу, перерабатывал и наполнял деталями, доводя до совершенства. К тому же Николай принёс во двор несколько забав, которых никто не знал. Вернее, знать-то знали (как не знать, что есть игра в лапту или в чижа?!), а вот правила игр дворовые ребята представляли весьма отдалённо. Нововведения Николая прижились. До сих пор уже дети тех ребят гоняют во дворе «чижа». Для игры в лапту, увы, места нет.
Тим дорожил дружбой с Колькой. Его мнение значило для Дять очень многое. Доверительные отношения вкупе с чуткостью Николая позволили Тиму поделиться с другом проблемами.
– Зря ты матери не рассказываешь, Дять, – Коля всегда проявлял разумность и рассудительность, – без помощи тебе не обойтись.
– Не могу я, Колян, – возражал Тим с печалью. – Мама и так… Неужели ты не видишь, какая она стала? Не могу я.
– Дять, а давай я бабушку свою попрошу помочь?
– Нет, Коля, не надо. Я сам. Понимаешь? Сам!
Варвара Георгиевна, бабушка Николая, с того самого дня, когда познакомилась с Тимом, взяла над ним своеобразное шефство. В этом нет ничего удивительного – Варвара любила детей. Москва – большой город. Так получилось, что сын и дочь со своими семьями жили достаточно далеко и внуки приезжали к деду и бабушке лишь в праздники или на каникулы. Шебутной, весёлый и любознательный соседский парнишка частенько общался с Варварой, и, поскольку мама Тима работала сутками, добрая соседка предложила присматривать за озорником в её отсутствие. Тим заходил в гости к Варваре почти каждый день.
Колька предложил отличный вариант решения проблемы, но гордость, упёртость и стыд не позволили Тимофею последовать совету друга. Он чувствовал, что помощь не помешает, но не решился просить её.
Всё произошло вопреки нежеланию Тима просить помощи. В конце зимы, к середине третьей четверти шестого класса, во время одного из посещений квартиры Варвары Георгиевны она в конце обязательного чаепития непринуждённо и ненавязчиво выведала Тимохин секрет. В общем-то, Варвара даже не спрашивала ни о чём. Разговор сложился таким образом, что он сам против своей воли выложил всё в мельчайших подробностях и расплакался в конце исповеди, словно какая-нибудь маленькая девчоночка.
– Слезами горю не поможешь, – довольно жёстко, без сантиментов и ложной жалости сказала Варвара. – От тебя всё зависит, Дять. Если ты готов, то я помогу тебе собраться с силами и выправить ситуацию. Но ты должен слушаться меня и делать так, как я тебя научу. Ты готов?
– Да, тёть-Варь. Я готов, – хлюпая носом, но уже не плаксивым голосом отвечал ей Тим, чувствуя, что самое страшное позади и теперь-то всё встало на свои места.
– После школы ко мне сразу приходи. Будешь заниматься под моим присмотром. С завтрашнего дня и начнём. Договорились?
– Договорились!
– Чтоб без лени, всяких там отговорок и вранья. Каждый день. Каждый!
Тим нуждался в помощи, и он получил её. Суть совместных занятий свелась к обычному контролю со стороны тёть-Вари и пресечению попыток Тима пофилонить, оправдываемых тем, что он не может или не понимает. Тимофей приходил к соседке, и они занимались до самого вечера, до прихода с работы её мужа, Василия Алексеевича. Дед Николая, если находился в настроении и был не слишком уставший, присоединялся к последнему этапу подготовки домашних заданий – устным ответам.
Оба супруга, признаться, положив руку на сердце, не блистали значительными знаниями: не семи пядей во лбу, вполне обычные и достаточно пожилые люди, слишком далёкие в силу своего возраста от сути школьных дисциплин шестого класса. В качестве основного критерия усвоения изучаемого Тимом материала они принимали складность и гладкость ответов. Если Тим начинал мямлить, запинаться или обильно сдабривать речь междометиями и словами-паразитами, то Василий Алексеевич довольно грозно требовал повторить ответ вновь или заново прочитать ему вслух, а затем пересказать. Поначалу Василий оставался почти всегда недоволен результатами, которые демонстрировал Тим.
– Дять, очень плохо ты подготовился, просто безобразно. Надо прилежнее относиться к учёбе, – очень строго отчитывал Тима Василий Алексеевич. – Завтра: сперва читаешь вслух несколько раз с выражением, а как получится хорошо, то закрываешь книгу и пересказываешь, пока ответ не станет складным и полным. Пересказываешь стоя, в книгу не подглядывая. Если чувствуешь, что забыл что-то, то садишься и опять читаешь вслух. И так пока не получится совсем хорошо. По математике так же: все задания читаешь вслух с выражением и только потом приступаешь к выполнению. Когда решаешь задачу, то вслух проговариваешь и объясняешь себе то, что делаешь. В ответ не подглядываешь. Все решения на черновике. Если задача не получается, то выбрасываешь черновик и начинаешь всё с начала – читаешь условия задачи вслух и так далее. Ты понял меня?
– Да, дять-Вась, я понял.
– А вы, Варвара Георгиевна, проверяете его. Пусть с выражением читает и вслух, а если плохо получается, то пусть повторит. Потом пересказ с выражением, и обязательно стоя перед вами.
Василий Алексеевич – суровый, но справедливый – пожалуй, единственный человек в жизни Тима, по отношению к которому он всегда испытывал благоговейный трепет, замешанный на восхищении и преклонении перед сильной личностью. Тим старался со всем прилежанием. В какой-то момент ответы по заданиям начали получаться именно так, как того желал услышать его строгий наставник. Успехи не заставили себя ждать. Помимо слов похвалы от Василия Алексеевича, Тим почувствовал, что учёба даётся несравненно легче. Если вначале он не успевал выучить и сделать заданное в школе, то через месяц с небольшим, к весенним каникулам, уроки занимали от силы часа два и оставалось время для того, чтобы подтянуть пропущенное и недоученное ранее.
Но, увы, выправив оценки по отдельным предметам, а по истории получив в конце третьей четверти твёрдую четвёрку, с большинством остальных дисциплин Тим справлялся совсем плохо. Причина неудач скрывалась в том, что Тимофей испортил личные отношения с учителями по самым проблемным предметам. Учителя, несмотря на очевидные старания парня, отплатили несправедливым отношением. Они принялись мстить за его упрямство и настойчивость. За всего лишь одно, как ему казалось, логичное и простое требование: Тим желал, чтобы к нему не обращались более по фамилии Григорьев. Он хотел носить фамилию Дмитриев и боролся с безысходным упрямством за это.
В начале последней четверти произошло ожидаемое – маму вызвали в школу. К очевидным проблемам с учёбой добавились жалобы учителей на отвратительное поведение сына, вернее на последний проступок, переполнивший чашу терпения преподавателей. Тим, в борьбе за право носить фамилию погибшего отчима проигрывая непреклонным учителям, решился и совершил возмутительное с точки зрения педагогического коллектива деяние: он пробрался в учительскую, когда та была пуста, и в классном журнале, зачеркнув, вернее заштриховав шариковой ручкой фамилию «Григорьев», подписал вместо неё: «Дмитриев». Отчаянный «героический подвиг» вызвал скандал грандиозных масштабов.
Слабый голос немногих защитников среди учителей потонул в дружном хоре оскорблённых его проступком. Недовольные педагоги открыто, в лицо и пред всеми начали третировать Тима, называя его без тени сомнения и с каким-то яростным безапелляционным возмущением ленивым неучем, бездарем, хулиганом, выродком и дебилом. Часть школьных учителей, естественно, не одобряла такое отношение к ребёнку, пусть и совершившему неблаговидный поступок, но большинство из них не преподавали в классе Тима, и всякое возражение прерывалось возмущёнными репликами вроде:
– Да вы, Марина Владимировна, даже не представляете, кто он на самом деле! Это же будущий социопат! Он хулиган. Он мешает всему классу, подавая дурной пример. Вот попадёт такой в ваш класс – умоетесь горькими слезами!
Учителя, не знавшие хорошо Тима, не находили что возразить, оставляя лишь близкое к нейтральному мнение:
– Всё равно нельзя так с ребёнком.
– У нас обычная школа с обычными детьми – кто лучше, а кто хуже, но все они нормальные, не как этот. Для таких детей есть специальные школы, – возражали им с непоколебимой уверенностью.
Увы, первая учительница Тима покинула школу, выйдя на заслуженную пенсию. Быть может, если бы она ещё преподавала, то ситуация не дошла бы до крайности. В защиту Тимофея слышалось лишь два голоса: учительницы по истории и учителя по физкультуре – тренера в секции самбо. Но первая и сама белая ворона среди остальных педагогов, а второй, Юрий Юрьевич, совсем недавно пришёл работать в школу и ещё не набрал в коллективе учителей достаточного авторитета. К физруку пока осторожно присматривались, приближаясь к весьма неприятному для него общему мнению как о человеке ограниченном и весьма неумном, если не вовсе глупом.
В целом перспективы Тиму представлялись безрадостно: либо «лесная школа», что очень вероятно, либо, что не подлежит сомнению в любом случае, – остаться на второй год в родной школе. Он не плакал, не умолял о прощении, а стойко сносил все оскорбления молча, полный собственного достоинства и уверенности, что дело его правое. Он, словно военный фрегат в последнем неравном бою, объятый пламенем, но с поднятым флагом, ведя огонь из всех оставшихся орудий, шёл ко дну…
– Вот смотрю я на тебя, Дять, и диву даюсь! Вроде умный мальчик, а такое безобразие устроил. Вот скажи, зачем ты так поступил? – Василий Алексеевич негромким и ровным голосом выговаривал стоящему перед ним понурому Тиму.
– Ты о чём думал-то вообще? – продолжал он.
– Дять-Вась, а что они так ко мне? Я же ничего такого… Просто хочу Дмитриевым быть.
– Хотелка у тебя ещё не выросла, парень. Нельзя так! Понимаешь? Нельзя! Нельзя так с людьми, какими бы они ни были. Плохими они тебе кажутся или хорошими – не важно. Ты сам должен понимать, что вести себя надо разумно: ругаться и дерзить, особенно взрослым, нельзя. Вот ты сам подумай! Это я знаю, кто такой Виталий, да ещё лучше тебя знаю, поверь. Отличным человеком он был – героем! Светлая ему память! Ты знаешь, за что его орденом наградили посмертно? Молчишь. Не знаешь, а я знаю! И я тебя хорошо понимаю. Понимаю, почему ты фамилию его решил взять. Знаю, как он тебе дорог. Но они, учителя твои, не знают этого. Учился бы ты хорошо – ещё полбеды, а ты учёбу запустил, на двойки скатился, да ещё вдруг ни с того ни с сего начал требовать от всех к себе уважения. Уважения к своему выбору и решению фамилию другую взять. Ладно бы ты к директору школы сходил или к завучу, поговорил, объяснил, как и что. Но ты не так поступил, как все воспитанные люди делают. Ты не поступил так, как правильно было, а стал требовать и дерзить! Да к тому же ещё и обиделся на весь свет. Вот стоишь сейчас и даже на меня дуешься.
– Не дуюсь я, – пробурчал Тим, – мне обидно.
– На обиженных воду возят! – неумолимый в горькой правде, которая и для Тима казалась теперь очевидной, возразил Василий и продолжил: – И вот, разобидевшись на всех, ты, как вор, пробрался в учительскую и, стащив журнал, измарал и испортил его – официальный документ, между прочим. Ты о других не думал в тот момент, а думал только о себе и об обиде своей на весь свет!
– Ладно уж, – глядя на готового расплакаться парня, подытожил Василий Алексеевич. – Когда там у тебя педсовет-то?
– Послезавтра в четыре часа.
– Я помогу тебе, Дять. Схожу с тобой. Надеюсь, что получится убедить учителей простить тебя. Только дай мне обещание, что больше никогда не будешь так себя вести. Я не хочу за тебя краснеть. И вот ещё что: запомни! Заруби себе на носу раз и навсегда! Нет безвыходных ситуаций в жизни. На то тебе голова и дадена, да и разум в ней, чтобы понимать это. У человека всегда есть выбор. Всегда! Просто многие за лицемерием своим и эгоизмом не желают увидеть и сделать этот выбор. Когда кто-нибудь ныть начинает и оправдываться, мол, поступил я так потому, что выбора другого не было, то мне противно становится от такого и стыдно за него. Главное в жизни – научиться не только видеть выбор, а понимать и отвечать за принятые решения. Не разочаровывай меня больше, Тимофей. Будь достоин фамилии и отчества, что ты взял себе. Всё! Хватит нравоучений. Ты умный мальчик – сам разберёшься. Иди! Увидимся послезавтра в школе. И не опаздывай!
Два следующих дня Тим не находил места. Ужасные картины будущего разбирательства со страшным названием «педсовет» рождались одна за другой в воображении. Он боялся предстоящего и, силясь взять себя в руки, утешался одним – Василий Алексеевич обещал помочь. Тем ужаснее он почувствовал себя, когда в назначенный час пришёл к школе. Он надеялся, что встретит Василия Алексеевича у входа, но не увидел его там. Не нашёл он наставника и в холле первого этажа, и перед дверями учительской. Время бежало неумолимо, приближаясь к назначенному часу. Ровно в четыре часа пополудни, так и не дождавшись Василия Алексеевича, Тим, совсем упав духом, постучался в дверь учительской. Щёлкнул замок запертой на ключ двери:
– Да-да, войдите, – голос директора, Светланы Игоревны, звучал как-то необычно приподнято и, казалось, весело.
– Можно? – промямлил проштрафившийся школяр, вползая боком в полуоткрытую дверь.
Педсовет представлялся Тиму совсем другим. Увиденное в кабинете никак не согласовалось с тем судилищем, которое он ожидал со страхом, сжимавшим сердце. В учительской находилось всего трое: Светлана Игоревна, завуч Анна Петровна и… Василий Алексеевич. Они сидели за столом и пили чай. То, что чаепитие продолжалось довольно долго, наглядно демонстрировал беспорядок на столе. В центре стола располагалось блюдо с немногочисленными остатками торта и полупустая вазочка с печеньем и конфетами. Лица присутствующих, раскрасневшиеся и безмятежно весёлые, выражали благостную умиротворённость. У взрослого человека не возникло бы никаких сомнений в том, что участники своеобразного празднества пили не только чай, а наверняка что-нибудь более крепкое. Безуспешно пытаясь скрыть радостное выражение лица за напускной строгостью, Светлана Игоревна, давя невольный смех, но вполне официально сказала, обращаясь к Тиму:
