Когда же придет настоящий день?
Дело в том, что как бы ни была плоха наша жизнь, но в ней уже оказалась возможность таких явлений, как Елена. И мало того что такие характеры стали возможны в жизни, они уже охвачены художническим сознанием, внесены в литературу, возведены в тип. Елена – лицо идеальное, но черты ее нам знакомы, мы ее понимаем, сочувствуем ей. Что это значит? То, что основа ее характера – любовь к страждущим и притесненным, желание деятельного добра, томительное искание того, кто бы показал, как делать добро – все это, наконец, чувствуется в лучшей части нашего общества. И чувство это так сильно и так близко к осуществлению, что оно уже не обольщается, как прежде, ни блестящим, но бесплодным умом и талантом, ни добросовестной, но отвлеченной ученостью, ни служебными добродетелями, ни даже добрым, великодушным, но пассивно-развитым сердцем. Для удовлетворения нашего чувства, нашей жажды, нужно более: нужен человек, как Инсаров, – но русский Инсаров.
На что ж он нам? Мы сами говорили выше, что нам не нужно героев-освободителей, что мы народ владетельный, а не порабощенный…
Да, извне мы ограждены, да если б и случилась внешняя борьба, то мы можем быть спокойны. У нас для военных подвигов всегда было довольно героев, и, в восторгах, какие доныне испытывают барышни от офицерской формы и усиков, можно видеть неоспоримое доказательство того, что общество наше умеет ценить этих героев. Но разве мало у нас врагов внутренних? Разве не нужна борьба с ними и разве не требуется геройство для этой борьбы? А где у нас люди, способные к делу? Где люди цельные, с детства охваченные одной идеей, сжившиеся с ней так, что им нужно – или доставить торжество этой идее, или умереть? Нет таких людей, потому что наша общественная среда до сих пор не благоприятствовала их развитию. И вот от нее-то, от этой среды, от ее пошлости и мелочности и должны освободить нас новые люди, которых появления так нетерпеливо и страстно ждет все лучшее, все свежее в нашем обществе.
Трудно еще явиться такому герою: условия для его развития и особенно для первого проявления его деятельности – крайне неблагоприятны, а задача гораздо сложнее и труднее, чем у Инсарова. Враг внешний, притеснитель привилегированный гораздо легче может быть застигнут и побежден, нежели враг внутренний, рассеянный повсюду в тысяче разных видов, неуловимый, неуязвимый, а между тем тревожащий вас всюду, отравляющий всю жизнь вашу и не дающий вам ни отдохнуть, ни осмотреться в борьбе. С этим внутренним врагом ничего не сделаешь обыкновенным оружием; от него можно избавиться только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в которой он зародился, вырос и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может.
Возможно ли это? Когда это возможно? Из этих вопросов можно отвечать категорически только на первый. Да, это возможно, и вот почему. Мы говорили выше о том, как наша общественная среда подавляет развитие личностей, подобных Инсарову. Но теперь мы можем сделать дополнение к своим словам: среда эта дошла теперь до того, что сама же и поможет явлению такого человека. Вечная пошлость, мелочность и апатия не могут же быть законным уделом человека, и люди, составляющие общественную среду нашу и закованные в ее условия, давно уже поняли всю тяжесть и нелепость этих условий. Одни скучают, другие рвутся всеми силами куда-нибудь, только бы избавиться от этого гнета. Разные исходы придумывались, разные средства употреблялись, чтобы чем-нибудь оживить мертвость и гнилость нашей жизни; но все это было слабо и недействительно. Наконец теперь появляются уже такие понятия и требования, какие мы видим в Елене; требования эти принимаются обществом с сочувствием; мало того – они стремятся к деятельному осуществлению. Это значит, что уж старая общественная рутина отживает свой век; еще несколько колебаний, еще несколько сильных слоев и благоприятных фактов, и явятся деятели!
Выше мы заметили, что решимость и энергию сильной натуры убивает у нас еще в самом начале то идиллическое восхищение всем на свете, то расположение к ленивому самодовольству и сонному покою, которое встречает каждый из нас, еще ребенком, во всем окружающем и к которому его тоже стараются приучить всевозможными советами и наставлениями. Но в последнее время и это условие сильно изменилось. Везде и во всем заметно самосознание, везде понята несостоятельность старого порядка вещей, везде ждут реформ и исправлений, и никто уже не убаюкивает своих детей песнею о том, какое непостижимое совершенство представляет современный порядок дел в России. Напротив, теперь каждый ждет, каждый надеется, и дети теперь подрастают, напитываясь надеждами и мечтами лучшего будущего, а не привязываясь насильно к трупу отжившего прошедшего. Когда придет их черед приняться за дело, они уже внесут в него ту энергию, последовательность и гармонию сердца и мысли, о которых мы едва могли приобрести теоретическое понятие.
Тогда и в литературе явится полный, резко и живо очерченный, образ русского Инсарова. И не долго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..
Примечания
Впервые опубликовано в «Современнике», 1860, № III, отд. III, стр. 31–72, без подписи, под названием «Новая повесть г. Тургенева» («Накануне», повесть И. С. Тургенева, «Русский вестник», 1860, № 1–2). Перепечатано под названием «Когда же придет настоящий день?», с существеннейшими дополнениями и изменениями основного текста, особенно во второй части статьи, в Сочинениях Н. А. Добролюбова, т. III. СПб., 1862, стр. 275–331. Автограф неизвестен.
Печатается в настоящем издании по тексту 1862 г., установленному Н. Г. Чернышевским на основании не дошедшей до нас рукописи и доцензурных типографских гранок. В текст этот внесены некоторые уточнения стилистического порядка, сделанные Добролюбовым в процессе правки корректур журнальной редакции статьи.
Первоначальная редакция статьи была запрещена цензором В. Бекетовым около 19 февраля 1860 г. в корректуре[8]. Добролюбов вынужден был сильно переработать статью, но и в смягченном виде она не удовлетворила нового цензора Ф. Рахманинова, просматривавшего ее с 8 по 10 марта 1860 г. в гранках[9]. Добролюбову пришлось вновь приспособить свою статью к цензурным требованиям. Несмотря на все эти переработки, статья после напечатания привлекла внимание Главного управления цензуры, квалифицировавшего ее 18 июля 1860 г., а также другую работу Добролюбова «Заграничные прения о положении русского духовенства» и «Антропологический принцип в философии» Н. Г. Чернышевского как произведения, «потрясающие основные начала власти монархической, значение безусловного закона, семейное назначение женщины, духовную сторону человека и возбуждающие ненависть одного сословия к другому»[10]. Цензор Ф. Рахманинов, пропустивший статью, получил выговор.
И. С. Тургенев, познакомившийся со статьей Добролюбова о «Накануне» в ее доцензурной редакции, решительно высказался против ее напечатания: «Она кроме неприятностей ничего мне наделать не может, – писал Тургенев около 19 февраля 1860 г. Н. А. Некрасову, – она несправедлива и резка – я не буду знать, куда бежать, если она напечатается»[11]. Некрасов пытался склонить Добролюбова к некоторым уступкам, но тот не соглашался. Тургенев также упорствовал в своем требовании. Поставленный перед необходимостью выбора, Некрасов опубликовал статью Добролюбова, и это послужило ближайшим поводом к уже назревшему разрыву Тургенева с «Современником».
Перепечатанная после смерти Добролюбова в третьем томе первого издания его сочинений с новым заглавием и с значительнейшими изменениями текста, статья «Когда же придет настоящий день?» именно в издании 1862 г. была воспринята современниками и вошла в сознание читательских поколений как документ, отразивший эстетический кодекс и политическую платформу революционной демократии. Но и в журнальном тексте статья Добролюбова резко выделялась на общем фоне критических отзывов современников о «Накануне»[12].
В разборе романа Добролюбов исходит прежде всего из необходимости выяснения объективного смысла литературного произведения и считает невозможным сводить его содержание к отражению авторских идей и намерений. При этом, как показывает рассматриваемая статья, критик вовсе не склонен игнорировать замысел произведения и идейную позицию автора. Однако в центре его внимания не столько то, «что хотел сказать автор; сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни». Добролюбов относится с полным доверием к способности писателя-реалиста подчинять свое художественное воображение ходу самой жизни, умению «чувствовать и изображать жизненную правду явлений». Такой принцип критики поэтому не может быть применен к писателям, дидактически подчиняющим изображение современной действительности не логике жизненных фактов, а «заранее придуманной программе».
Роман Тургенева открывал широкую возможность для формулировки политических задач, которые объективно вытекали из созданной автором картины русской жизни, хотя могли и не совпадать с его личными общественными стремлениями. Главную политическую задачу современности критик увидел в необходимости переменить «сырую и туманную атмосферу нашей жизни» силами русских Инсаровых, борцов не против внешнего угнетения, а против внутренних врагов. В этих прозрачных иносказаниях нетрудно было увидеть призыв к народной революции, во главе которой должны стать мужественные у убежденные руководители, подобные тургеневскому Инсарову.
Но не только в «Накануне» видел Добролюбов у Тургенева «живое отношение к современности». Чуткость «к живым струнам общества» и «верный такт действительности» Добролюбов находил во всем творчестве Тургенева – в частности, в его трактовке «лишних людей». Пассивные, раздвоенные, рефлектирующие, не знающие «что делать», при всех отрицательных свойствах, они были для него (как и для Тургенева) «просветителями, пропагандистами – хоть для одной женской души, да пропагандистами»[13]. Добролюбов с сочувствием отметил разнообразие этих лиц, каждое из которых «было смелее и полнее предыдущих». Особенно интересно в этой связи истолкование образа Лаврецкого, в котором Добролюбов видел «что-то законно-трагическое, а не призрачное», потому что этот герой столкнулся с мертвящей силой религиозных догматов или, говоря эзоповым языком Добролюбова, «целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью». При этом не только программная сторона творчества Тургенева привлекала Добролюбова, а и то, что он назвал «общим строем» тургеневского повествования, «чистое впечатление», производимое его повестями, сложное и тонкое сочетание в них мотивов разочарования, падения с «младенческим упоением жизнью», их особенное ощущение, которое было одновременно «и грустно, и весело»[14].
Роман о «новых людях» Добролюбов представлял себе не только как лирическое повествование об их личной жизни. Личная жизнь героев, по идее Добролюбова, должна войти составным элементом в такое повествование, где герой представал бы перед читателем одновременно и как частный человек и как гражданский борец, стоящий лицом к лицу «с партиями, с народом, с чужим правительством, со своими единомышленниками, с вражеской силой». Такой роман Добролюбов представлял себе как «героическую эпопею» и Тургенева считал неспособным создать ее. Его сфера – не борьба, а лишь «сборы на борьбу» – об этом Добролюбов сказал в самом начале статьи. Между тем в личности Инсарова, в его характере, в его натуре он находил именно те черты, которые пристали подлинному герою современной эпопеи.
Любопытно, что эти черты Добролюбов наметил сам задолго до выхода в свет «Накануне», причем сделал это в полемике с Тургеневым. Так, в статье «Николай Владимирович Станкевич» («Современник», 1858, № IV) Добролюбов выступил против тургеневской морали «долга» и «отречения», выраженной в повести «Фауст»[15]. Людям старого поколения, понимающим долг как нравственные вериги, как следование «отвлеченному принципу, который они принимают без внутреннего сердечного участия», Добролюбов противопоставил сторонников новой морали, тех, кто «заботится слить требования долга с потребностями внутреннего существа своего». В другой статье – «Литературные мелочи прошлого года» («Современник», 1859, № I) Добролюбов вновь развернул антитезу «отвлеченных принципов» и живого, внутреннего влечения и снова положил ее в основу сравнительной характеристики старого и молодого поколений. Разрабатывая идейный и психологический портрет «новых людей», пришедших на смену рыцарям «отвлеченных принципов», Добролюбов видел в современных деятелях людей «с крепкими нервами и здоровым воображением», отличающихся спокойствием и тихой твердостью». «Вообще, – писал он, – молодое действующее поколении нашего времени не умеет блестеть и шуметь. В его голосе нет, кажется, кричащих нот, хотя есть звуки очень сильные и твердые».
Теперь, в статье «Когда же придет настоящий день?», характеризуя Инсарова, Добролюбов нашел в нем те самые черты, о которых он писал в свое время, говоря о «молодом действующем поколении», любовь к родине и к свободе у Инсарова «не в рассудке, не в сердце, не в воображении, она у него в организме», «он будет делать то, к чему влечет его натура», притом «совершенно спокойно, без натяжек и фанфаронад, так же просто, как ест и пьет» и т. д. Отмечая с глубоким сочувствием новые черты тургеневского героя, Добролюбов ясно видел, что в данном случае «охвачены художественным сознанием, внесены в литературу, возведены в тип» действительно существующие в жизни явления и характеры, распознанные ранее им самим и увиденные на русской почве. У Тургенева же Инсаров только дружески близок к русским людям, но сложился как тип не в условиях русской жизни.
Это связано было с тургеневским пониманием соотношения человека и среды, и вопрос этот вновь приводил Добролюбова к полемике с автором «Накануне». В статье «Благонамеренность и деятельность», опубликованной четыре месяца спустя после статьи «Когда же придет настоящий день?», Добролюбов выступил против «тургеневской школы» с ее постоянным мотивом «среда заедает человека». У Тургенева человек бессилен против исторических обстоятельств, он подавлен суровой властью социальной среды и потому не способен к борьбе с условиями, угнетающими передовых людей России. Критика тургеневского фатализма среды, подробно развернутая в статье «Благонамеренность и деятельность», налицо и в комментируемой работе. Вопрос о соотношении человека и среды Добролюбов ставит диалектически: те же самые условия, которые делают невозможным появление «новых людей», на известной ступени развития сделают их появление неизбежным. Теперь эта ступень в России достигнута: «Мы говорили выше, что наша общественная среда подавляет развитие личностей, подобных Инсарову. Но теперь мы можем сделать дополнение к своим словам: среда эта дошла теперь до того, что сама же поможет явлению такого человека», – этими словами Добролюбов намекал на то, что в России уже подготовлена почва для революционного действия. Всякую иную тактику в условиях 1860 г. Добролюбов считал либеральным донкихотством, и это опять-таки звучало полемически по отношению к Тургеневу, который в речи «Гамлет и Дон Кихот», опубликованной за два месяца до статьи Добролюбова о «Накануне», усмотрел черты донкихотства в людях борьбы и беззаветной убежденности, в «энтузиастах» и «служителях идеи». Как бы высоко ни ставил Тургенев людей донкихотского склада, он все же считал, что они сражаются с ветряными мельницами и не достигают своих целей. Поэтому Добролюбов отклонил от себя и своих единомышленников кличку Дон Кихота и вернул ее Тургеневу и сторонникам теории «заедающей среды»[16].
Быть может, именно полемическая направленность статьи Добролюбова против многих взглядов Тургенева и была воспринята писателем как несправедливость и резкость. Во всяком случае ни общий анализ романа, ни высокая оценка реалистической силы тургеневского искусства не давали повода к такому пониманию добролюбовской статьи. Что же касается «неприятностей», которых опасался Тургенев, то, видимо, по его предположению, они могли возникнуть для него из-за тех революционных выводов, которые извлек Добролюбов из анализа «Накануне». В первоначальной редакции статьи эти выводы были еще более резкими и ясными. Но и в журнальном тексте, а тем более в тексте собрания сочинений революционный смысл статьи был ясно понят как современниками, так и читателями последующих поколений, прежде всего деятелями освободительного движения.
Так, П. Л. Лавров в статье «И. С. Тургенев и русское общество», помещенное в «Вестнике Народной воли», 1884, № 2, говоря о росте революционного движения в семидесятых годах, по сравнению с предшествующим периодом, остановился на статье Добролюбова. «Русские Инсаровы, – писал он, – люди «сознательно и всецело проникнутые великой идеей освобождения родины и готовые принять в ней деятельную роль», получили возможность «проявить себя в современном русском обществе» (Соч. Добролюбова, III, 320). Новые Елены не могли уже сказать: «Что делать в России?» Они наполняли тюрьмы. Они шли в каторгу»[17].
В. И. Засулич в статье по поводу сорокалетия смерти Добролюбову («Искра», 1901, № 13) отметила, что в критическом разборе «Накануне» Добролюбову удалось «написать с недопускающей сомнений ясностью свое революционное завещание подрастающей молодежи образованных классов»[18]. В том же номере «Искры» была помещена статья В. И. Ленина «Начало демонстраций». В ней В. И. Ленин, коснувшись Добролюбова, сказал о том, что «всей образованной и мыслящей России дорог писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против «внутренних турок» – против самодержавного правительства»[19]. Важно, что в этой общей характеристике Добролюбова как революционного писателя В. И. Ленин опирался на статью «Когда же придет настоящий день?», откуда взята и формула «внутренние турки».
Сноски
1
Бей в барабан и не бойся! (нем.). – Ред.
2
Как это красиво, как очаровательно! (франц.). – Ред.
3
Нас уже упрекали однажды в пристрастии к молодому поколению и указывали на пошлость и пустоту, которой оно предается в большей части своих представителей. Но мы никогда и не думали отстаивать всех молодых людей огулом, да это и не согласно было бы с нашей целью. Пошлость и пустота составляют достояние всех времен и всех возрастов. Но мы говорили и теперь говорим о людях избранных, людях лучших, а не о толпе, так как и Рудин и все люди его закала принадлежали ведь не к толпе же, а к лучшим людям своего времени. Впрочем, мы не будем неправы, если скажем, что и в массе общества уровень образования в последнее время все-таки возвысился.
4
Против этой мысли может, по-видимому, свидетельствовать необыкновенный успех, которым встречаются издания сочинений некоторых наших писателей сороковых годов. Особенно ярким примером может служить Белинский, которого сочинения быстро разошлись, говорят, в количестве 12 000 экземпляров. Но, по нашему мнению, этот самый факт служит лучшим подтверждением нашей мысли. Белинский был передовой из передовых, дальше его не пошел ни один из его сверстников, и там, где расхватано в несколько месяцев 12 000 экземпляров Белинского, Рудиным просто уже делать нечего. Успех Белинского, доказывает вовсе не то, что его идеи еще новы для нашего общества и требуют больших усилий для распространения, а именно то, что они дороги и святы теперь для большинства и что их проповедание теперь уже не требует от новых деятелей ни героизма, ни особенных талантов.
5
Есть люди, которых воображение до того засалено и развращено, что в этой прелестной, чистой и глубоко-нравственной сцене полного, страстного слияния двух любящих существ они увидят только материал для сладострастных представлений. Судя обо всех по себе, они возопиют даже, что эта сцена может иметь дурное влияние на нравственность, ибо возбуждает нечистые мысли. Но пусть их вопиют: ведь есть люди, которые и при виде Венеры Милосской ощущают лишь чувственное раздражение и при взгляде на Мадонну говорят с приапической улыбкой: «А она… того… годится»… Но не для этих людей – искусства и поэзия, да не для них и истинная нравственность. В них все претворяется во что-то отвратительно-нечистое. Но дайте прочитать эти же сцены невинной, чистой сердцем девушке, и, поверьте, – ничего, кроме самых светлых и благородных помыслов, не вынесет она из этого чтения.
6
легальная оппозиция (франц.). – Ред.
7
светские приличия (франц.). – Ред.
8
См. письмо В. Н. Бекетова к Добролюбову от 19 февраля 1860 г. с отказом «пропустить ее в том виде, как она составлена». – «Заветы», 1913, № 2, стр. 96.
9
Гранки эти сохранились в бумагах А. Н. Пыпина (Институт русской литературы АН СССР). Их подробная характеристика дана Н. И. Мордовченко в разделе вариантов Полн. собр. соч. Н. А. Добролюбова в шести томах, т. 2. М., 1935, стр. 652–657» О дискуссионности в данном случае текста 1862 г. см. наши соображения в статье «Старые и новые издания сочинений Добролюбова» (наст. изд. стр. 555–556), а также заметки М. Я. Елинчевской «Статья Н. А. Добролюбова “Когда же придет настоящий день?”» («Русская литература», 1965, № 1, стр. 90–97).
10
Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 2. М., 1935.
11
И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. Письма, т. IV. М., 1962, стр. 41.
12
Обзор отзывов о «Накануне» см. в примечаниях И. Г. Ямпольского к статье Добролюбова: Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. 2, 1935, стр. 685–688. Ср. Г. В. Курляндская. Романы И. С. Тургенева 50-х – начала 60-х годов. – «Ученые записки Казанского университета», т. 116, кн. 8, 1956, стр. 107–113.
13
Характерны строки М. Горького о Рудине: «Мечтатель – он является пропагандистом идей революционных…» (М. Горький. История русской литературы. М., ГИХЛ, 1939, стр. 176).
14
М. Е. Салтыков-Щедрин в письме к П. В. Анненкову от 3 февраля 1859 г. заявлял по поводу «Дворянского гнезда»: «Да и что можно сказать обо всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как общий уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? <…> Я давно не был так потрясен, но чем именно – не могу дать себе отчета. Думаю, что ни тем, ни другим, ни третьим, а общим строем романа» (М. Е. Салтыков (Н. Щедрин). Полн. собр. соч., т. 18. Л., ГИХЛ, 1937, стр. 144).
15
Об этом см.: Н. И. Мордовченко. Добролюбов в борьбе с либерально-дворянской литературой. – «Известия Академии наук СССР» Отделение общественных наук», 1936, № 1–2, стр. 245–250.
16
См. Ю. Г. Оксман. Тургенев и Герцен в полемике о политической сущности образов Гамлета и Дон Кихота. – «Научный ежегодник Саратовского университета». Филологический факультет, 1958, отд. III, стр. 25–29, а также: Ю. Д. Левин. Статья И. С. Тургенева «Гамлет и Дон Кихот». К вопросу о полемике Добролюбова и Тургенева. – «Н. А. Добролюбов. Статьи и материалы». Ответ. редактор Г. В. Краснов. Горький, 1965, стр 122–163.
17
См. «И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников», М. – Л., «Academia», 1930, стр. 31–32.
18
В. И. Засулич. Статьи о русской литературе. М., ГИХЛ, 1960, стр. 262. См. там же, стр. 249 о статье «Когда же придет настоящий день?» как о лучшей работе Добролюбова, «всего полнее обрисовывающей самого автора, его настроение, его неудовлетворенную потребность в новых людях и тревожную надежду на их появление».
19
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. V, стр. 370.
Комментарии
1
Эпиграфом к статье взята первая строчка стихотворения Г. Гейне «Doktrin», которая должна была напомнить читателю все стихотворение. Приводим его в переводе А. Н. Плещеева (1846):
Возьми барабан и не бойся,Целуй маркитантку звучней!Вот смысл глубочайший искусства,Вот смысл философии всей)Сильнее стучи, и тревогойТы спящих от сна пробуди!Вот смысл глубочайший искусства…А сам маршируй впереди!Вот Гегель! Вот книжная мудрость!Вот дух философских начал!Давно я постиг эту тайну,Давно барабанщиком стал!
Добролюбов очень ценил этот перевод и последние две его строфы процитировал в рецензии на «Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова» («Современник», 1858, № V).
