Народное дело. Распространение обществ трезвости

Предводитель ватаги кордонщиков, дюжий, трехаршинный детина Москальцев, из желания доказать фактически, что он не даром хлеб ест и берет жалованье, придумал следующую, открытую впоследствии сделку: в мешок, наполненный овсом, вложил он большую склянку корчемной водки и бросил его поодаль от кордона, на проселочной дороге. Был в ближайшем городе Ч * базарный день, и утром много мужичков уже стали проезжать по этой дороге в город. И вот первому, ехавшему с грузом нескольких мешков ржи, попался на глаза валяющийся мешок. Мужик, перекрестившись, поднял, развязал его и, увидавши, что в нем был овес, положил на воз и ехал себе дальше по дороге, полагая, что найденный им мешок потерял кто-нибудь из проехавших прежде. Вот он уж приблизился к кордону. Стража не дремлет, она очень знает, что подброшенная водка поднята. Тут мужичка остановили и начали его клажу усердно притворно обыскивать. Все мешки были освидетельствованы; остался еще один, и в нем, к ужасу мужика, находят корчемную водку. Мужик отговаривается, доказывает свою правоту, плачет – нет пощады: скоро его, связанного, уложили между мешков и представили на суд полиции. Дело кончилось тем, что мужик потерял все, что вез в город для продажи, и, кроме того, большую часть из своего ограниченного имущества.

Этот же самый М. прославил себя и в другой подобной операции; но счастие на этот раз ему не помогло: сделка была случайно открыта. Богатый поселянин в селе Мал, собирался к свадьбе сына своего и в кругу родственников, приятелей-друзей провожал в веселье предсвадебный вечер. Сосед его, бедняк, пользуясь отсутствием всякой наблюдательности в гуляющем, решился пойти ночью на его гумно и там набрать мешок молоченого зерна, ссыпанного в известном ему месте. Вот уж этот воришка принялся за работу. Робость, обыкновенно овладевающая человеком в подобных случаях, не бросала его: каждый шорох, каждый порыв ветра приводил его в трепет и делал готовым к побегу. Вдруг слышится невдалеке людской говор, который становится слышное все более и более. Вор принужден был опрометью бежать и спрятаться в недалеко стоящей клуне, за дверью. Разговаривающие уже на этом гумне. Их несколько человек остановилось около одного хлебного скирда. Один из них что-то держал в руках и начал вести трактацию такого рода: «Ну, братцы, зароем этот бочонок в скирде, а завтра в обед, давши знать расправе, придем его трусить, надуем, будет десятому поколению о нас заказывать; да глядите, братцы, осторожнее. Сначала все обыщем в доме, а тогда уже сюда двинем; да и здесь сейчас не бросаться к этой скирде, а тогда, как несколько поищем». Действующие скрылись. Мужик, спрятавшийся в клуне, выслушав такие речи, догадался, в чем дело, прибежал к беспечному своему соседу, открыл и свой поступок и сообщил слышанный им заговор против его благосостояния. Не замедлили убедиться в действительности сказанного: бочонок водки, по указанию, был отыскан. На следующий день хозяин с гостями, решил найденную водку выпить, а обыщиков, если придут, ни под каким видом не пускать, разве согласятся заплатить 500 рублей, когда водка не будет найдена. В полдень, точно, являются эти соглядатаи; но мужик-хозяин и все его гости единодушно говорят: «Не дамося ни за що, хиба заплатите нам 500 рублив, як не найдете водки, найдете, мы вам заплатимо». Долго разъездчики усиливались приступить к делу; но нет! – настойчивость хозяина и гостей была непобедима. Главный предводитель разъездчиков, М., зная наверное об успехе, скоро согласился на условия, предложенные хозяином. Деньги, как с той, так и с другой стороны, отданы были нарочно избранным для этого посредникам. Затем разъездчики бросились искать свою добычу. В доме все формально привели в хаос и ничего не нашли. Просят поискать и на гумне. Не получив отказа, устремились сюда. Все скирды хлеба были обысканы, остался еще один – надежа. Обыскивают и тот: о ужас! – здесь тоже ничего не было. Долго они в горести копались здесь и наконец принуждены были объявить, что обыск их неудачей, что условленные деньги хозяин имеет получить. Открывший этот заговор мужик был награжден хлебом и деньгами. Заговорщик же М., по доказу как этого мужика, так и других, отдан под суд. Чем он кончился, еще покуда не знаем.

И едва ли узнаем, чем кончится это дело! С откупными служителями трудно тягаться!..

Недавно также сообщены были в «Могилевских ведомостях» и оттуда перепечатаны во всех газетах (см., например, «Московские ведомости», № 148, 24 июня) факты откупных осмотров, из которых оказывается, что экипаж и вещи проезжих тыкают железными щупами, ломают, бросают, самих проезжих оскорбляют всячески… Редактор «Могилевских губернских ведомостей», г. Соколов, рассказывает, каким образом, в проезд его с семейством из Мстиславля в Могилев, кордонный осмотр, подле Чаусской заставы, перепугал больного ребенка, который вслед за тем и умер. Рассказ г. Соколова довольно сентиментален, и его нельзя прочесть без улыбки; но факт тем не менее возмутителен. Впрочем, надо заметить, что обращение откупных досмотрщиков с проезжающими ничего еще не значит в сравнении с тем, что делают с крестьянами. Из многих примеров мы приведем один, рассказанный в «Московских ведомостях» № 34 (8 февраля) и потом уже нарисованный в карикатуре в одном московском журнале. Приводим все письмо, имеющее заглавием: «Новые придирки откупа».

М. г., в последних числах декабря прошлого (1858) года мне случилось быть в одном имении Нижегородской губернии, находящемся на границах Ардатовского уезда Симбирской губернии. В этом уезде старый откуп, вследствие несогласия с новым, долженствовавшим занять его место с 1 января, решился залить своего преемника и пустил в распродажу вино по 3 руб., по 2 руб. 30 коп. и под конец по 2 руб. за ведро. Для ограждения смежных частей Нижегородской губернии от соблазна дешевой водки нижегородский откуп выставил с своей стороны кордон. Кордон этот гонялся, ловил, хватал встречных и поперечных. Пойманные с контрабандой подвергались более или менее произвольным взысканиям, в основании которых преимущественно лежала денежная сделка (один известный мне крестьянин, попавшийся с 1/2 ведром вина, отпущен был за 30 руб.). Там, где подобная сделка по каким-либо причинам не могла состояться, употреблялись наказания довольно оригинальные. Так, например, село К. было свидетелем такого зрелища: едут сани поверенного на рысях пары лошадей, за санями рысью же бежит на веревке мужик (вероятно, злостный контрабандист), на плечах у мужика сидит, как в чехарде, сам поверенный. Такое примерное наказание придумано было, должно полагать, с целью устрашения и для спасительного примера.

Этого мало. К крайнему своему удивлению, все жители околотка Ардатовского уезда, расположенного поблизости кабака с. Розоватого (Симбирской же губернии) были схватываемы кордоном в одном месте пути под предлогом завоза вина в чужую губернию. Как так? – спросите вы. Очень просто: известно, что зимние проселочные дороги наши прокладываются самыми фантастическими зигзагами – где покажется не так снежно первому проезжему, тут по его следу и образуется дорога. Один-то из этих зигзагов и задел, вовсе не подозревая всех грустных последствий такого дерзкого вторжения, клочок нижегородской земли, и понятно, что на этом клочке вся Симбирская губерния могла попасть под обвинение в контрабандном провозе вина.

Не найдете ли вы, м. г., любопытным и поучительным сообщить эти факты во всеобщее сведение?

Примите… и пр.

Из этих немногих примеров, едва ли составляющих мильонную долю того, что делается и пропадает без огласки, можно составить себе приблизительное понятие хотя о некоторой степени того могущества, которым вооружен откуп против крестьянина. Но и это еще не все. Теперешнее положение крестьянских дел чрезвычайно благоприятствует, по-видимому, процветанию откупов. С одной стороны, крестьяне, ожидая свободы, надеются на многие небылицы, как, например, на то, что цена на вино повышена затем, чтобы по целковому с ведра шло на их выкуп. Это именно случилось в Сердобском уезде Саратовской губернии («Московские ведомости», № 1). А в другом месте откуп заплатил за крестьян 85 целковых недоимки, чтобы только склонить их к покупке вина («Русский вестник», № 4). С другой же стороны, помещики теперь в некоторых местах менее заботятся о благосостоянии и нравственности своих крестьян, следуя некоторым своекорыстным расчетам. Об одном из помещиков вот что рассказано в «Русском дневнике» (№ 124, 13 июня):

Кажется, что господа откупщики сильно рассчитывали на распространение пьянства в народе по случаю уничтожения крепостного состояния. Оправдались ли надежды их, основанные на знании сердца человеческого, покажут последствия. Хотя, судя по некоторым сведениям, эти водочные сердцеведцы не совсем удачно разгадали русского крестьянина, но зато, как бы в вознаграждение за неполную удачу с одной стороны, они, кажется, приобрели сочувствие за неполную удачу со стороны некоторых помещиков. Расскажу по этому случаю один факт, в истине которого да не усомнятся – по крайней мере те, которые в последнюю зиму имели случай проезжать по дороге от Нижнего до Казани. Хотя помещичье село, про которое я хочу рассказать, занимает одну лишь ничтожную точку на показанном мною пространстве, но я нарочно выбрал протяжение побольше, чтобы никого не оскорбить; а во-вторых, очень может быть, что на таком пространстве проезжие заметят не единственное фактическое доказательство сочувствия некоторых помещиков к откупщикам… В этом не определенном с географическою точностию селе внезапно появился в феврале нынешнего года кабак, которого никогда там но бывало. В этом селе не только не было никогда кабака, но помещик, как я и прежде наслышался, строжайшим образом преследовал даже тех, которые на дому имели водку в количестве более того, сколько можно ее выпить зараз, не переводя духу, почему, говорят, крестьяне этого села приучились выпивать зараз, не переводя духу, громадное количество. Одним словом, помещик был такой человек, который не мог никогда хладнокровно видеть, когда другие бывали пьяны. Проезжая по большой дороге нынешней зимой мимо описываемого селения, я до крайности удивился, увидев на самой дороге кабак. Любопытство мое так было велико, что заставило несколько исследовать причины такой несообразности. Причины оказались следующие. Когда повсюду распространилась утешительная весть об освобождении крестьян, тогда та немногочисленная партия помещиков, которую и туземцы даже называют раскольниками, сильно опечалилась этим известием; скоро печаль уступила место гневу; а так как, собственно, гневаться-то было не на кого, то они и переложили гнев свой на крестьян, которые хотя и неумышленно, но все-таки выскальзывают из-под их власти. Случилось, следовательно, и здесь то же самое, что обыкновенно случается при переложении податей, которые окончательно всегда падают на земледельца. Помещик, о котором идет речь, – человек раздражительного темперамента; он более суток не мог находиться в грустном настроении духа; у него всякое чувство быстро превращалось в гнев. В этот-то благоприятный момент предстал пред него, как бес пред грешником, поверенный по откупам с предложением двухсот рублей за одно только дозволение построить в его селе кабак. Хитер враг рода человеческого, а в этом случае и он промахнулся: момент был избран так удачно, что помещик и за пять рублей дал бы свое позволение. «Стройте хоть десять кабаков, – сказал он, припрятывая деньги. – Крестьяне теперь все равно что не мои: пусть пропьют последнюю рубашку, пусть обопьются хоть до смерти – мне какое дело! Они не мои – и мне на них наплевать!» На основании этой чисто раскольничьей логики откупщик построил в селе его хотя и не десять кабаков, как говорилось сгоряча, а всего один, – впрочем, такой величины, что и за десять послужит. Эксперты по кабацкой части рассказывали, что дело у откупщика идет отлично. Крестьяне праздновали открытие кабака с необыкновенным торжеством, подобно тому, как празднуют открытие памятника какого-нибудь великого человека. Крестьяне смотрят на кабак как на верный признак приближающейся свободы. Зацвели, вероятно, от радости лица и носы у подданных приверженца трезвости; но краснота бы еще ничего: худо то, что не одна уже тысяча рублей перешла из холщовых карманов мужичков в шелковые карманы откупщика. Помещик, некстати погорячившись, не успел размыслить даже о том, что чем беднее будут его крестьяне, тем труднее собрать с них выкуп, следовательно, тем беднее будет и сам он. Не мешало бы ему хотя на время считать крестьян своими людьми; а там, после выкупа, бросил бы их на съеденье: авось бы они сумели тогда справиться с возвращенными телам их душами без отеческой заботливости помещика.

Итак, по всем соображениям, пьянство должно бы процветать и распространяться в народе… Все влекло его к вину, а он и без того до вина охотник… Самая дороговизна, казалось, не должна была устрашить крестьянина: «Лучше не доесть, не одеться, подати не заплатить, – только бы выпить», – так ведь рассуждает пьяница. А что русский народ пьяница – в этом убеждены были столь же крепко, как и в том, что он терпелив и податлив на все. На этом-то основании откупщики и наддали сорок мильонов на торгах; по этим-то соображениям они и решились в последний откупной термин вытянуть последнюю копейку, высосать последние капли крови из мужика… И вот – с прошлого года – литература начала ополчаться против откупов, откупщики стали возвышать цену на вино, разбавленное более, нежели когда-нибудь, начальство стало подтверждать и напоминать указную цену, откупщики изобрели специальную водку, народ стал требовать вина по указной цепе, целовальники давали ему отравленную воду, народ шумел, полиция связывала и укрощала шумящих, литература писала обо всем этом безыменные статейки… Словом – все шло как следует: откупщики были довольны, полиция довольна, литераторы тоже довольны, что могут пользоваться безыменною гласностью, – народ… но кто же заботился о народе? Разве только один г. Кокорев, хлопотавший о том, чтобы народ ваш «встретил праздник тысячелетия России доброю чаркою водки»…{10} Так и тут на первом плане все-таки была водка же, а не народ… Казалось, что самое понятие о народе нельзя у нас отделить от представления водки и пьянства. Сколько ни издавали назидательных книжек вроде «Берегись первой чарки» или «Сорок лет пьяной жизни» и т. п., сколько ни принимали полицейских мер, – ничто не помогало… Не далее как в прошлом году читали мы в одном журнале:

Меры к прекращению пьянства плохо исполняются сельскою полицею, потому что лица, составляющие сельское начальство, сами подвержены этому пороку; а затем действительное пособие в этой болезни народа может оказать духовенство и правительство: первое – влиянием на нравственность, второе – изменением откупных условий («Отечественные записки», 1858, № 4).

Но откупные условия до сих пор те же (если не считать количественного изменения – в сорока мильонах надбавки откупной суммы), духовенство – то же, как я прежде; а между тем в разных концах России одновременно образуются общества трезвости и держатся, несмотря на все противодействия со стороны откупщиков. Какое странное, необъяснимое явление для тех, кто привык отчаиваться в русском народе и все явления его жизни приписывать единственно требованиям и велениям внешних сил, чуждых народу!.. Многие не хотели верить, когда в журналах и газетах было объявлено, что ковенские крестьяне отказались пить водку. Трудно пересказать, до каких тонких соображений доходили люди, не желавшие верить распространению трезвости. Их рассуждения очень сильно напоминали остроумие и сообразительность жителей того города, в котором Чичиков покупал мертвые души и собирался увезти губернаторскую дочку… Вот, например, одно из таких соображений, высказанное печатно г. Герсевановым («Северная пчела», № 32). По его мнению, слух о трезвости есть не что иное, как штуки откупа, придумавшего этот слух, собственно, на том основании, что для него очень тяжелою оказалась наддача сорока мильонов на последних торгах.

Этот неожиданный обет (трезвости), не предвиденный кондициями откупа, – говорит г. Герсеванов, – направлен будто бы прямо на карманы откупщиков; против него грешно действовать, но из него можно извлечь огромную пользу, – и вот распущен слух, что обет не пить водки, данный, вероятно, небольшим числом крестьян, распространился на всю губернию, что дает полное право (?!) просить и надеяться (!) сбавки, которая может спасти от банкротства и, во всяком случае, есть чистый выигрыш для откупщиков.

Вот до каких удивительных результатов доходили иные господа: слух о трезвости, видите ли, – распущен откупщиками с тою целию, чтобы вытребовать от правительства сбавку откупной суммы!.. Скорее этакая нелепость могла поместиться в головах некоторых людей, нежели мысль о том, что народ способен отказаться от водки!..

Впрочем, в литовских губерниях находили одно обстоятельство, которое могло объяснить решимость крестьян: это – религиозный фанатизм. Все дело приписано было проповеди ксендзов, и даже на них прежде всего хотели действовать те, кому не поправилось решение крестьян – не пить… И действительно – общества трезвости в западных губерниях имели характер религиозный… В конце прошлого года (месяца через три после первого зарока, данного в Ковенской губернии, в августе) вышла в Вильне книжка «О братстве трезвости», из которой видно, что братство трезвости есть действительно религиозный институт, находящийся под покровительством папы. Вот некоторые сведения об этом братстве, сообщенные, по виленской брошюре, «Экономическим указателем» (1859 год, № 2, января 10):

Братство трезвости установлено папою Пием IX, под покровительством св. богородицы.

Епископ Самогитский есть первый представитель братства трезвости во всей Самогитской епархии. Всякий священник, принадлежащий к этому братству, есть представитель его в своем приходе. Он избирает себе из прихожан несколько благонадежных лиц в помощники.

Всякий приходский священник должен вести книгу для внесения имен и фамилий лиц, вступающих в это братство. Заглавие следующее: «Книга воздержным братьям и сестрам». Настоятель прихода или другой какой-нибудь священник, причислившись к этому братству, может принимать в оное и других лиц ежедневно, а и особенности в дни торжественные и праздничные. Каждое лицо, в день вступления в братство, обязано исповедоваться и причащаться св. тайн. При принятии новозачислившихся в это братство священник в священном облачении ведет новопоступающих членов в церковь, пред алтарь св. богородицы, где они на коленях должны повторять каждое слово обета, произнесенного священником.

Обязанности членов братства трезвости: 1) Всякий, зачислившийся в это братство, во всю жизнь свою не должен употреблять; водки, рому и араку и всего того, что из них может быть приготовлено. 2) Употребление спиртуозных напитков позволяется только в малом количестве, по назначению лекаря, в случае болезни. 3) Каждое лицо братства может употреблять только виноградное вино, пиво и мед, и то не до опьянения. 4) Все члены обязаны увещевать других лиц и склонять их ко вступлению в это братство. 5) Члены должны в каждый праздничный день читать особую молитву. 6) Все члены сего братства в день сретения господня обязаны возобновить обет, данный ими при вступлении в братство. 7) Второе число февраля, в день поминовения усопших, священник обязан говорить собранным членам увещевательную речь и отслужить панихиду за упокой души умерших членов. 8) Если кто из членов этого братства станет употреблять водку, то такого члена приходский священник обязан, если слова его не подействуют, исключить вовсе из братства; все же члены обязаны пренебрегать им и не принимать его в свое общество. Лицо, таким образом исключенное из братства, однако должно исполнять данный богу обет.

Членам братства трезвости дается притом отпущение грехов, совершенное или несовершенное.

Известия о распространении трезвости в литовских губерниях подтверждали, что главными двигателями народного дела явились там католические ксендзы. О Ковенской и Виленской губернии писали в начале февраля, что здесь все делалось одною проповедью ксендзов, без всяких принудительных мер («Русский дневник», № 35, 13 февраля). Вследствие этого в «Русском дневнике», в начале мая (№ 96), была помещена похвала местному начальству, которое «не препятствует проповеди священников, строго наказав не употреблять принудительных мер и не задерживать распространения воздержания от крепких напитков». Особенно хвалить за такое «просвещенное великодушие», конечно, и не было надобности: нелепо было бы, если б было поступлено иначе… Но сначала многие опасались, как бы не было преследований от начальства за трезвость: до такой степени здравый смысл затемнен был мыслью о силе откупа!.. Да, правду сказать, были, с другой стороны, и такие господа, которые полагали подобное преследование необходимым! Б свое время мы сообщили «Письмо купеческого сына Бадейкина» («Свисток», № 1), в котором переданы были рассуждения этих ревнителей порядка{11}. Основанием их мнений было то же пренебрежение к народу, которое заставляло многих не верить справедливости известий о трезвости. То же самое пренебрежение к нравственной силе народа заставило многих приписать все дело ксендзам, когда факт оказался несомненным и прочным. В бывшей газете «Slowo»{12} вот что писали, например, из Жмуди:

В первых числах октября и наш простой народ, убеждаемый пастырем нашего прихода с кафедры, начал и сам поговаривать об отречении, и действительно – довольно было одного слова религии: семя нравственного исправления, им зароненное, взошло в сердцах народа, и польза его стала возрастать очевидно. Входя в церковь, народ никак не мог предвидеть, насколько лучшим и исправленным он выйдет из нее… и пр.

То же писали из Виленской и Гродненской губернии в других нумерах «Slowa». И, судя по рассказам, действительно духовенство имело здесь огромное влияние на решимость крестьян отказаться от употребления крепких напитков. Вот, например, рассказ, сообщенный из Вильно в «Указателе политико-экономическом» (№ 10, 1859 года, марта 14):

В воскресенье, 1 марта, во всех римско-католических костелах в Вильне произнесены были проповеди о воздержании, с целью распространения братства воздержания или трезвости. Объяснены были правила братства и порядок вступления в оное и представлены гибельные следствия пьянства. В кафедральном соборе св. Станислава говорил тамошний викарий, ксендз Тукальский; в костеле св. Иоанна – местный вице-настоятель, ксендз Гундиус. Оба эти достойные патеры произвели самое глубокое и трогательное впечатление, и благородные их усилия, а равно и многих других благочестивых священников, уже увенчались полным успехом, ибо в тот же день в кафедральном соборе и Остробрамском костле св. Терезии уже начали вступать в братство. В кафедральном соборе первые подали пример члены виленского капитула, за ними многие помещики и чиновники и тысячи народа. Записывались до девяти часов вечера. Сегодня во множестве вступают в братство и в других костелах и исполняют условия трезвости на тех же самых основаниях, как и в Ковенской губернии. Говорят, много шинков будет закрыто: по крайней мере это верно касательно тех, которые помещаются в домах, находящихся в заведовании духовенства, и которые совершенно уничтожены. Так точно, кажется, поступает католическое духовенство и во всей виленской епархии, заключающей в себе, кроме Виленской, и губернию Гродненскую.

Радуясь усилиям духовенства и опять-таки оставляя в стороне народ, на который его внушения действовали, многие уверяли сначала, что факт отречения от водки только и мог возникнуть на почве католического фанатизма и должен ограничиться западными губерниями… Не хотели обратить внимания на то, что столь общее и внезапное движение не могло быть следствием одного красноречия, а должно было иметь причину в самой жизни… Не хотели видеть и того, что опыты отречения от водки начались во многих местах еще прежде, чем проповедь ксендзов получила столь торжественное сочувствие и организовалась повсеместно во что-то систематическое. Тот же корреспондент, который рассказывает об успехе виленской проповеди, сообщает в том же письме следующее:

Еще прежде некоторые здешние цехи, в особенности сапожный и столярный, сделали между собою добровольное условие следить друг за другом и всеми мерами отвращать пьянство. Они решили, между прочим, что всякий нарушивший обет в первый и во второй раз должен уплатить денежный штраф, а в третий раз лишается звания; так, например, мастер поступает в подмастерье, подмастерье в ученики, а ученики на известное время совсем удаляются из цеха.

Уж и из подобных известий можно бы видеть, что народное движение в пользу трезвости происходило, или могло происходить, и независимо от ксендзов. Но для неверующих нужны были доказательства более очевидные. Народ не замедлил представить их, по своему обыкновению – не на словах, а на деле.