Чрезвычайные происшествия на советском флоте

…Эвакуация. Вечер, низкое солнце, море волнуется. На нашу К-19 с ее немалым водоизмещением качка почти не влияет, а «дизелюху» хорошо подбрасывает у нашего борта. Выбираю момент для прыжка… Прыгаю, и меня подхватывают под руки на палубе. Раздеваюсь полностью, все снятое летит за борт, оставляю лишь часы и документы. В 1-м отсеке на «пятачке» у торпедных аппаратов мне льют на голову из чайника теплую воду. Это первичная дезактивация.

Говорю, что с меня стекает в трюм радиоактивная вода, в отсеке будет радиация. Мне отвечают: «А мы ее откачаем».

…21–22.00. Офицеры К-19 плотно сидят вокруг столика кают-компании. Одеты кто во что: матросская роба, белая рубаха, гражданская сорочка. На столе что-то из еды, но никто не ест. «Может, налить «шила?» – спрашивают хозяева. Соглашаемся на компот.

«Кто тут из вас старший? Вашему экипажу – радиограмма!» Старший среди нас – помощник командира капитан 2-го ранга В. Енин. Он знакомится с радиограммой, затем сообщает нам, что Командование СФ приказывает всем командирам боевых частей и служб К-19 подготовить вахтенные журналы для дачи показаний следственным органам. Мы еще не добрались до Берега, а органы уже начали свою работу.

…Ищу себе место для отдыха. В кают-компании на диванах и столе лежат люди, во 2-м отсеке мест нет. Иду в 1-й отсек, здесь также всюду лежат люди. На 3-ярусных койках – наши переоблученные моряки из аварийной партии. Среди них Юрий Повстьев. Вахтенный моряк откуда-то достал и дал мне матрас. Огляделся, единственное свободное место – между торпедными аппаратами. Прошел между ними в нос, бросил матрас на настил, там и лег. Чувствуется качка, слышны удары волн о нос подводной лодки.

…Утро. Завтрак. Кто-то из офицеров-хозяев говорит Енину, что моряки К-19 не встают и не завтракают. Енин приказал своим офицерам поднимать людей, пошел и я. Действительно, все наши люди лежат в лёжку, но мы их растормошили, они поднялись и даже завтракали.

…10.00. «Пожарная тревога!» – не учебная: горит электрощит в корме. Только этого не хватало! Щит отключен, пожар ликвидирован.

11 – 12.00. Попытка перейти с подводной лодки на эсминец. На мостике 3 человека из аварийной партии, их не узнать: лицо и шея распухли, шея сравнялась с плечами (кто-то сказал, что это следствие поражения щитовидной железы). Ребят поддерживают под руки. Из-за большой волны переход на эсминец не состоялся.

15.00. На эсминце (как там оказался – не помню) получил истинное удовольствие от мытья в душевой. Это 2-я дезактивация. Нам выдали новую матросскую робу.

15.30–17.00. На палубе эсминца – яркое солнце, тепло, голубое небо, легкий ветерок приятно обдувает лицо, сушит волосы. Эсминец идет полным ходом. Справа – близко берег, который смещается на корму. Прошу закурить у моряка с эсминца. Он отвечает, что у него нет, затем исчезает и возвращается с пачками папирос «Беломор», раздает их подводникам в новых робах. Наверное, купил на свои кровные в судовой лавке. Мы благодарим его и затягиваемся. Благодать!

21—22.00. Город Полярный. Госпиталь. Зеленые армейские палатки, в них душевые. Это 3-я дезактивация.

Утром в коридоре госпиталя меня перехватил пом. командира Енин, исполнявший в походе обязанности и старпома, схватил меня за руку, повел по коридору: «Где ты пропадаешь? Подведешь ты меня под монастырь!» Он завел меня в комнату, где стояли стол и стул, сказал: «Вот тебе бумага и ручка! У тебя 5 минут! Садись и пиши все о связи в день аварии». И ушел. Через 5 минут он появился и забрал наспех написанный мною текст. Енин спешил то ли на доклад командованию, то ли на допрос, об этом я мог лишь догадываться. Так появилась краткая записка – мой письменный доклад командиру К-19 о действиях БЧ-4 (радистов) в день аварии. Через 42 года снятая с нее ксерокопия попала мне в руки и помогла восстановить в памяти многое.

В госпитале начались допросы «компетентных органов». Подписывал страницы протоколов и объяснительные записки флагманским специалистам по связи. Допросы носили обвинительный характер – как я дошел до такой жизни, что допустил выход из строя атомной подводной лодки К-19 в целом и средств связи – в частности. «Собак не злил», говорил и писал лишь минимум о своих действиях, и так, чтобы мои слова не были истолкованы во вред мне и членам экипажа. Не упоминал я о пропадающем дефекте передатчика «Искра», о недостатках в организации связи на случай ЧП между участниками учения, понимал прекрасно: я – маленькая фигура в большом конфликте, где столкнулись интересы военно-промышленного комплекса страны и ВМФ СССР.

Не знаю, кто защитил экипаж К-19, но однажды допросы прекратились. Ну а в 1-м госпитале ВМФ в Ленинграде, куда нас привезли, провели 4-ю дезактивацию, о которой вспоминаю с улыбкой. Здесь медики организовали нашу обработку более продуманно: помимо внешней помывки была и «внутренняя» промывка. Тут уж было не до смеха. Штатных «очков» в гальюне не хватало, и он был «залит» так, что радиация в нем повысилась до 1 рентгена. Наконец все чистки-промывки закончились, можно было обратить внимание на сестричек-медичек. Последние были поражены не только мужским обаянием северян, но и исходившей от них радиацией.

Усилиями медиков госпиталя ВМФ в Полярном, 1-го госпиталя ВМФ и Военно-медицинской академии им. Кирова в Ленинграде экипаж К-19 (за исключением восьмерых скончавшихся подводников) был поставлен в течение года на ноги.

И еще несколько слов об обстоятельствах нашей эпопеи.

Я полагал, что 4 июля 1961 года в Северной Атлантике были развернуты 5–6 подводных лодок, выяснилось из статьи Ж. Свербилова – более 30 единиц!

«…Я думал о том, – пишет Жан Свербилов, – что мы, т. е. наш экипаж и я как его командир сделали святое дело. Все подводные лодки, участвовавшие в учении, приняли радио Коли Затеева, но никто, кроме нас, к нему не пошел. Если бы не наша С-270, они бы все погибли, а их было более ста человек. Самой высокой наградой для меня и для всех нас было видеть глаза людей, уже почти отчаявшихся и вдруг обретших надежду на спасение…».

Лишь два командира подводных лодок: Жан Свербилов и Григорий Вассер отреагировали на наш призыв о помощи. Сердечное спасибо и низкий земной поклон Жану Свербилову и Григорию Вассеру, их экипажам!

Оглядываясь на трагические события, с горечью вынужден сказать:

1. 4 июля 1961 года Северная Атлантика была напичкана, как бочка сельдью, подводными лодками СФ, расположившихся вдоль курса К-19. Мы терпим бедствие среди них и не имеем легального канала связи с ними!

2. Лишь создав фиктивный Узел Связи, маскируясь под истинный, К-19 создает свой канал связи и получает возможность для передачи шифрограммы. После приема и расшифровки ее видно, что это сигнал бедствия, «SOS», переданный с К-19. Примененный способ передачи и шифрованный текст обеспечили успех связи и скрытность К-19 (над нами не было самолетов и вертолетов НАТО).

3. Спасение экипажа К-19 из радиационной западни, в которую превратился наш корабль, стало возможным благодаря инициативным и мужественным действиям самого экипажа – матросов, старшин, офицеров и командира К-19 Николая Затеева, а также благодаря самостоятельным и мужественным действиям командиров С-270 и С-159 и их экипажей.

Помощь подошла к нам в 16.00 4-го июля. Шел всего лишь 12-й час, а не 24-й. Но и этих 12-ти часов, плюс время до эвакуации, хватило, чтобы 139 человек, получили лучевое поражение, перенесли острую лучевую болезнь I, II, III степени. А это, конечно же, значительно повлияло на здоровье и продолжительность жизни каждого из нас.

В августе 1962 года я, уезжая к новому месту службы, расставался с экипажем, со ставшими близкими мне людьми – моими радистами, радиометристами и гидроакустиками. Один из них сказал: «Такой жизни, как на К-19, на «гражданке» не будет! Здесь жизнь и труд были наполнены глубоким смыслом! Такое удовлетворение от своей работы, как мы испытали на К-19, вряд ли повторится». Эти слова он произнес, несмотря на все пережитые экстремальные ситуации и аварию с лучевым поражением. Наш экипаж был молод, и мы своими действиями защищали Родину».

ОБ АВТОРЕ

ЛЕРМОНТОВ РОБЕРТ АЛЕКСЕЕВИЧ, родился в 1935 г., капитан 2-го ранга в отставке, окончил Высшее военно-морское инженерное радиотехническое училище в Гатчине. В 1958 г. служил командиром БЧ-4 – начальником РТС на подводных лодках СФ: дизельной проекта АВ-611 (Оленья Губа, 1958–1959 гг.), на атомной подводной лодке К-19, затем военпредом на предприятиях Молдавии (Бельцы, Кишинев, Бендеры, 1962–1986 гг.).

4. «Об орденах своих молчали…»

С капитаном 2-го ранга в отставке Михаилом Викторовичем Красичковым я познакомился в Питере во время премьеры американского фильма о К-19. Как и все ветераны подводной лодки, он был шокирован вольностью киноизложения пережитой трагедии, техническими нелепостями и славословиями тех, кто никогда не бывал в морях. Красичков приехал из мало кому известного саратовского города Аткарска. Приехал вместе с женой, которая очень заботливо сопровождала больного мужа. Надежда Сергеевна очень тревожилась, что переживания, вызванные картиной, скажутся на сердце Михаила Викторовича. Но Красичков держался стойко, и мы расположились в тихом уголке фойе.

– В тот поход я был прикомандирован на К-19 в качестве командира 3-го дивизиона (командира реакторного отсека), – рассказывал Михаил Викторович, – поскольку штатный командир инженер-капитан 3-го ранга Плющ был в отпуске.

Мое место – в 8-м отсеке, там же и пульт управления ГДУ, и офицерская 8-местная каюта.

Много проблем было из-за течи парогенераторов. С течами мы научились справляться. К тому же на пульте были и сигнальные лампочки, и ключи отсечения… Входишь и первым делом бросаешь взгляд на мнемосхему пульта – лампочки не горят, значит, все в норме.

Не буду повторяться – как случилась авария. Об этом уже много говорили и писали. Расскажу только о малоизвестных фактах.

Когда на импровизированном «военном совете» в кают-компании К-19 обсуждали, что делать и как быть, лейтенант-инженер Филин предложил подавать в реактор охлаждающую воду через клапан-воздушник, минуя все трубопроводы, где мог быть свищ.

Но нержавейку должен варить дипломированный сварщик. Нашли такого – матрос Семен Савкин.

После тревоги прибыли в аварийный 6-й отсек старшины Ордочкин, Рыжиков, Харитонов, а также Гена Старков и Енин. Отключили что надо, определили объем работ.

– Ну, ребята, тут делов хватит!

Решили разделиться на две смены и работать по 30–40 минут.

1-я смена – главстаршины Рыжикова, 2-я – моя.

Занимались подготовкой к сварке, подбирали трубку, гнули муфту… Дизель-генератор в 5-м отсеке перевели в режим сварки. Разложили схемы-«синьки»… Мы отключили ресиверные баллоны, проверили работу циркуляционного насоса 1-го контура, остановили его. Все делалось без паники, все на своих местах. Держали связь с ЦП только через пульт ГЭУ.

Я держал трубку от насоса, а Савкин варил… Работали в масках от ИП-46, но без стекол – запотевали. Некогда было раздышивать аппараты. Нам раздышивал их начальник химслужбы Коля Вахрамеев.

После смены выходили, снимали резиновые маски ИПов и шли дышать на мостик.

Своей жизнью я обязан лейтенанту Борису Корчилову. Вот как это было.

Мы сварили проливную систему. Чтобы опробовать ее, пустили подпиточный насос. Вода пошла, это было видно по тонким струйкам, которые разбрызгивались через поры плохой сварки в такт поршневому насосу. Вдруг струйки прекратились. Звоню на пульт – в чем дело?

– Да подключили насос к почти пустой цистерне.

Я взревел:

– Вы там в холодке сидите и путаетесь, а мы в реакторном уродуемся!

В этот момент в отсек приходит Корчилов. Он мой ученик, я его готовил, положил мне руку на плечо и сказал:

– Миша, мне разрешили тебя подменить.

Я отправился на пульт, чтобы дать там разгон – поторопить с включением насоса. Прихожу – только рот раскрыл, а они мне: