Унесенные бездной. Гибель «Курска».

Но тут же другой вопрос: а если бы сумели продержаться ещё двое-трое суток в несколько иных условиях, что же – получается, что спасти не смогли?

Конечно, морская медицина знает примеры поразительной живучести человеческого организма, но это лишь феномены.

Продержаться в таких условиях долго было нельзя. Это хорошо понимали прежде всего те, кто сам уже побывал в подобных переделках. Но понимать и догадываться – одно, а убедиться – другое. Убедиться, выжил ли кто, жива ли хоть одна душа, можно было лишь вскрыв – всухую, герметично – обе крышки аварийной шахты в девятом отсеке. Только тогда можно было говорить – шапки долой! Вот почему спасательные работы Северного флота носили ритуальный характер – вскрыть вход в девятый отсек, чтобы не было сомнений – живых не осталось.

Почему же сразу об этом не сказали всем?

А кто бы посмел такое заявить, когда ещё мог оставаться хоть один шанс из тысячи? Да разве поверило бы хоть одно родительское сердце такому преждевременному заявлению? Разве не посыпались бы обвинения в том, что флот досрочно прекратил спасательные работы, «не захотел никого спасать»? Ведь даже, когда был объявлен траур, родственники требовали отменить его и продолжить спасательные работы.

«Зачем ныряли на «Курск» спасатели, если с самого начало спасать было некого?» – вопрошает газета, а вместе с ней и миллионы читателей.

Попробуй бы они не понырять!.. Пресса, родственники, общественное мнение, в том числе и мировое, никогда бы не простили российскому флоту подобного бездействия. Потому и ныряли, что не нырять не могли. Да, знали, что живых уже нет. Но объявить об этом можно было только тогда, когда бы был вскрыт отсек-убежище, последний приют уцелевших на время.

Однако у газеты свое объяснение: «Наши подводники-спасатели обследовали корпус. Затем стали пытаться (как нам говорят) состыковаться с лодкой. И здесь начинается самое непонятное: можно попытаться сделать три, пять стыковок. На первых же убедиться: нормально сесть на комингс-площадку нельзя, она искорежена. Профессионалы-спасатели высокого класса сразу поняли это. Водолазов-глубоководников даже не вызывали: спасать некого. Но операция по нырянию к мертвой лодки упорно продолжается. Никто не вызывает иностранных водолазов, которые потом спокойно откроют люк, а бесполезные аппараты сутками бьются и бьются, как нам говорят, о стыковочную площадку. Зачем?!

И бились ли они о неё все это время?

В этом, мне кажется, и есть ключевой вопрос. Дай Бог нам ошибиться, но только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность: что, если глубоководники убирали с лодки (или из её окрестностей) нечто, что легко могли обнаружить прибывшие наконец иностранные специалисты, обследовавшие «Курск»? И что в корне перевернуло бы картину гибели атомохода?»

Глава вторая

«ОТКРЫВ ЛЮК, МЫ БЫ ИХ ПРОСТО УТОПИЛИ…»

Почему автор версии решил, что «только одно объяснение может хоть как-то пролить свет на всю эту бурную деятельность» – именно его объяснение? Тут могут быть десятки толкований. Рассмотрим ещё одно, на мой взгляд, более здравое и логичное. Но сначала об этом «нечто, что легко могли обнаружить иностранные специалисты». Ну не торчало там из пробоины в борту «Курска» оперение «ракетоторпеды, прилетевшей с «Петра Великого», являя собой ту картину, которую никак не должны были увидеть иностранные специалисты. Сверхмощным взрывом, грянувшим в носовом отсеке, разметало по окрестностям все части ракеты (если она была), а также осколки и собственных ракетоторпед, множество ещё всякого разного рваного металла, деталей лодочных механизмов, и лежат они в этих окрестностях вовсе не как на солнечной лесной полянке, а погруженные во мрак глубины, и увидеть их даже с водолазными фонарями совсем не легко.

К тому же никакой водолаз не определит ни на глубине, ни на поверхности, что за кусок железа попался ему в руки – осколок ли это ракеты с «Петра Великого» или это осколок ракетоторпеды с «Курска», кусок ли это «обшивки протаранившего российского надводного корабля» или обломок легкого корпуса подводной лодки. Такие вещи на глазок не определяются. Это устанавливают либо специалисты-ракетчики, либо ученые-металловеды после лабораторных исследований. Да и поднять какой-либо предмет с лодки ли, с грунта, незаметно «сунуть себе в карман», чтобы потом предъявить его независимой комиссии, журналистам, публике или иностранным спецслужбам, водолаз не может. После подъема на поверхность он сразу же поступает в барокамеру, при этом гидрокомбинезон его остается в руках других специалистов. Это как на фабриках, где печатают деньги, – полная смена одежды – так что никто ничего с собой за пазухой не унесет.

Поэтому «коварное флотское начальство, пытавшееся замести следы убийства «Курска» собственным кораблем», могло не опасаться разоблачительных находок «на палубе лодки или из её окрестностей». Да и никто из водолазов-глубоководников просто физически не мог блуждать там, где ему заблагорассудится, – ни «по окрестностям лодки», ни по её палубе, поскольку опускают их на глубину в специальных клетях-беседках и каждый шаг контролируется и направляется сверху.

Если бы адмиралы-виновники так опасались присутствия иностранных водолазов на «Курске», они могли поступить много проще и безопаснее, чем поступили на самом деле: достаточно было бы в первые дни открыть верхний аварийный люк, поступившись последним – одним из тысячи – шансом, что под люками шлюзовой шахты может чудом уцелеть хоть одна живая душа, а потом объявить, что спасать некого и все иностранные спасатели могут возвращаться по домам. И не надо было бы суетиться – прибирать морское дно от тех обломков, что «в корне перевернуло бы картину гибели атомохода». Открыть люк они могли и без помощи норвежцев – самым примитивным, можно сказать варварским, путем: подорвали бы его динамитной шашкой или подцепили бы тросом да и дернули любым кораблем. Норвежцы, например, сделали это с помощью гидравлического робота. Но весь смысл открытия люка состоял в том, чтобы открыть его в герметичных условиях, дабы не затопить десятый отсек сразу – при вскрытии шлюзовой шахты. Отрабатывался именно этот последний – ритуальный – шанс. И отрабатывался для того, чтобы и адмирал Попов, и любой матрос-спасатель могли с чистой совестью сказать – мы сделали все, что можно было сделать. Потому и бились сутками о стыковочную площадку наши «бестеры», рискуя жизнями своих пилотов.

Прежде чем убедиться, что стыковочная комингс-площадка повреждена, на неё надо было опустить многотонный подводный аппарат. Посадить мини-субмарину на кольцо метрового диаметра так же сложно, как посадить вертолет на такой же пятачок высоко в горах. Тем не менее нашим акванавтам это удалось сделать, правда, не с первого и не с пятого раза. Три раза удалось состыковаться с горловиной спасательного шлюза. Три раза пытались откачать воду из шахты, прежде чем убедились в том, во что так не хотелось верить – вода не откачивается, шахта негерметична. Чудовищный взрыв повредил и её, где-то трещина, и сквозь неё приходится откачивать море. Определить место трещины из аппарата невозможно. И только окончательно убедившись, что войти в отсек, не затопив его, нельзя, и пригласили иностранцев: теперь делайте что хотите, вскрывайте как хотите – мертвым это уже все равно. Последний шанс был исчерпан с последней стыковкой «Бестера», когда стало предельно ясно – море из шахты не откачать.

Капитан 1-го ранга Михаил Тужиков: «…К деформированной комингс-площадке не пристыкуешься, хотя снаружи на борту лодки у каждого отсека есть выгородки ЭПРОН. Под крышкой – штуцеры, через которые в отсек можно подавать воздух, электроэнергию и даже горячий кофе. Спустить водолаза, присоединиться…

Впрочем, спасатели уже 14-го, в понедельник, знали – никого в живых нет. И тогда уже столкновение с чужой подводной лодкой стало одной из наиболее вероятных версий. Это значит, что наших моряков убили, пусть не умышленно, но убили. Вспомните слова Попова, командующего Северным флотом, ведь он не просто так сказал: «Я всю жизнь посвящу тому, чтобы взглянуть в глаза человеку, который все это устроил».

На вопрос, почему не воспользовались эпроновскими выгородками, не подсоединили к отсеку воздушные шланги, исчерпывающе ответил пилот «Приза», едва ли не самым первым обследовавший затонувший крейсер, капитан 3-го ранга Андрей Шолохов:

– Эпроновские выгородки – в них клапана для продувания балластных цистерн, штуцера подачи воздуха – были сорваны и валялись рядом с лодкой. Я думаю, они слетели при сильнейшей деформации корпуса после взрыва.

Официальные сообщения из района спасательных работ то и дело «опровергались» журналистами, недопущенными в этот район: «Нам все врут… Не было там никаких подводных течений! Об этом нам говорили и пилоты-акванавты, и сами норвежские глубоководники».

Течения, безусловно, были. Это открытое море, точнее, часть Северного Ледовитого океана. Два раза в сутки приливно-отливные течения весьма заметны над водой (у берега) и весьма ощутимы под водой. Просто первые спуски проводились экстренно – дорог был каждый час. Потом стали учитывать график приливов и отливов, поэтому водолазы смогли спокойно стоять на корпусе и пошли доклады, что «никаких течений» нет.

Читатели газет и телезрители были очень недовольны действиями наших спасателей. Даже некоторые специалисты считали, что попытки стыковок, большей частью неудачных, были сколь трагичны, столь и банальны: «Видимо, экипажи спасательных аппаратов давно не выходили в море, не тренировались. Нет нормальных батарей, на аппаратах – под видом экономии – старые стоят, и прочее. И того навыка, который был у старых членов экипажей – там работали мастера высочайшего класса, – попросту нет. Спасательная служба флота в очень плохом состоянии…»

Все это так. Но даже, несмотря на это, на старые батареи и потерю, быть может, былых навыков, пилоты «бестеров» и «призов» все же сделали то, что от них требовалось – состыковались с аварийно-спасательным люком атомарины. Они бы, безусловно, его открыли и спустились в отсек до прибытия норвежских водолазов, если бы шлюзовая камера этого люка не была затоплена…

Поверим рассказу одного из опытнейших подводных спасателей капитану 3-го ранга Андрею Шолохову. Его «Приз» опустился на «Курск» 17 августа.

– …При первом погружении мы работали чуть больше четырех часов. Восемь раз садились на комингс лодки и последний раз «сидели» на нем больше двадцати минут – четко на посадочной площадке.

Как это происходит? Зависаем и, со всей дури работая винтами, придавливаем аппарат к посадочной площадке.

…У нас есть устройство, захватывающее обух на крышке люка. Обух – обычный металлический выступ. Захватив его, мы стали подтягивать аппарат. Но так называемого присоса не произошло. И обух мы согнули, потом пришлось его переваривать.

Почему не произошло «присоса»? Либо негерметичность стального стакана, в котором находится люк, либо негерметичность присасываемой камеры.

Открывать входной люк при таких обстоятельствах было бессмысленно. Командир «Приза» поясняет это так:

– Наша задача – пристыковаться к комингс-площадке (и они её выполнили! – Н.Ч.). Дальнейшие действия за двумя подводниками (с однотипной «Курску» лодки. – Н.Ч.), которые должны были спуститься в камеру присоса и в стакане комингс-площадки открыть специальный клапан. Открыть и посмотреть: если давление начнет повышаться – значит, в лодке вода.

А поднимать люк было бессмысленно. Если бы в лодке были живые люди, они открыли бы люк сами и вышли на поверхность с индивидуальными спасательными аппаратами. Открыв люк, мы бы их просто утопили.

Заметим, 17 августа российские акванавты установили, что обеспечить герметичный стык между тубусом спасательного аппарата и стаканом аварийного люка – невозможно. Невозможно по причине того, что стакан «не держит вакуум» – где-то трещина, до которой не добраться. С этого момента отпала необходимость в иностранной помощи, поскольку и пилоты английской мини-субмарины столкнулись бы с той же самой безысходной проблемой – трещина, которая возникла при взрыве ли, при ударе о грунт – не давала возможности осушить переходную камеру. Все. Это был приговор тем, кто ещё мог жить в девятом. Специалистам это было ясно как дважды два. Но высокое начальство, но родственники погибших, но читающая и припавшая к телеэкранам публика не хотели верить в такой исход.

Отовсюду понеслись гневные крики: «Вы ничего не можете, у вас допотопная техника, вы растеряли все навыки! Надо было сразу просить иностранной помощи!»

И тем не менее 17 августа полуживая, полуразграбленная, кем только не клятая спасательная служба Российского военно-морского флота в виде обшарпанного и немолодого судна «Михаил Рудницкий» доказала, что она м о г л а без посторонней помощи извлечь подводников из кормового отсека! Восемь раз за одно погружение садился «Приз» на комингс-площадку! Это что – утраченные навыки? Этого мало для того, чтобы убедиться в невозможности присоса к комингс-площадке?

Представим на минуту: роковая трещина не повредила стакан аварийного люка – уже тогда, в то первое погружение «Приза» на его борт смогли бы перейти первые три подводника, если бы они были ещё живы, если бы их отсек был сухим и «держал» давление. Но не было ни того, ни другого, ни третьего…

Право открыть входной люк, когда уже не было никакой опасности затопить уцелевших, предоставили норвежским водолазам, они-то и снискали себе ореол настоящих «профи», истинных спасателей, которых позвали слишком поздно из-за «морских амбиций» и «преступной медлительности» негодяев адмиралов.

Одни комментаторы громко гневались и клеймили всех направо и налево, другие бесстрастно «информировали»: «Рудницкий» продолжает тщетные попытки закрепления спасательного снаряжения на корпусе подводной лодки… Спасатели применяют более совершенный аппарат «Бестер». Но он также оказывается неэффективным».

Да не «Бестер» оказывается неэффективным, а неэффективна шахта выходного люка с трещиной от взрыва. И вовсе не тщетными были попытки «Рудницкого» закрепить спасательное снаряжение, то бишь автономные аппараты, на корпусе лодки. Восемь раз только за одно погружение садился «Приз» Андрея Шолохова на комингс-площадку и закреплялся на ней. Смысл был не в «закреплении спасательного снаряжения», а в невозможности осушить доступ к лодочному люку. И нет в том никакой вины тех, кто это героически пытался осуществить.

Эх, если бы дали капитану 3-го ранга Шолохову сказать об этом перед телекамерой. Но мы узнали его правду только в сентябре, когда уже все вдоволь накричались и наплакались…

Глава третья

А БЫЛИ ЛИ СТУКИ?

Итак, 12 августа в 23 часа 30 минут «Курск» не вышел на очередной сеанс связи. Такое иногда случается, и это ещё не давало повода к самым худшим предположениям.

Спасательная операция началась сразу же, как только по флоту был объявлен поиск не вышедшего на контрольный сеанс связи «Курска». Поиск пропавшей субмарины, её обследование – это все спасательная операция, это её начальный этап. Невозможно спасать подводную лодку без информации о её реальном положение на грунте и техническом состоянии. Все это было проделано в рекордно короткие для таких аварий и таких гидрометеоусловий сроки.

Для сравнения: «Курск» лег на грунт неподалеку от того места, где в 1961 году так же неожиданно и безвестно затонула со всем экипажем дизельная подводная лодка С-80. Ее нашли и подняли лишь спустя семь лет. «Курск» успели найти менее чем за сутки. Он лежал с большим креном и поднятым командирским перископом в 48 милях от берега. Эта важная подробность может сказать о многом. Несчастье произошло на перископной глубине, видимо, при подвсплытии на сеанс связи. Эта глубина для подводников опаснее предельной, так как субмарины всех флотов мира не раз и не два попадали под форштевни надводных судов именно на перископной глубине. Трудно представить, чтобы акустики «Курска» не услышали перед подвсплытием шумы надводного корабля. Трудно надводному кораблю скрыть факт столкновения с подводным объектом.

Когда в Авачинской бухте затонул атомоход К-429, корабля хватились спустя почти сутки. Искать «Курск» адмирал Попов распорядился сразу же, как только ему доложили о невыходе подводного крейсера на связь. Именно он, командующий Северным флотом, провел потом все время в море, на борту «Петра Великого». Он сделал все, что мог, и даже более того. Человек великой отзывчивости, совести и интеллекта, он принял эту трагедию не как флотоначальник, а как истинный подводник, только чудом за тридцать лет подводной службы не разделивший участь своих собратьев по «Курску».

С бортом «Комсомольца» держали довольно устойчивую связь и было ясно с первых часов аварии – пожар… Здесь же лишь невнятные стуки из отсеков… И никакой информации.

Кстати, о стуках… Командующий Северным флотом в личной беседе с автором этих строк подтвердил, что гидроакустики записали их на пленку.

– Но, – заметил при этом адмирал Попов, – тщательный инструментальный анализ этих звуков показал, что исходили они не из прочного корпуса «Курска»…