Возмутители глубин. Секретные операции советских подводных лодок в годы холодной войны

30 сентября вся бригада, а вместе с ней и Б-36 вышла в открытое море. Кроме офицера-“головастика” (так называли специалистов по атомным головным частям торпед и ракет), к нам на борт прибыла группа ОСНАЗ (радиоразведчиков) во главе с капитан-лейтенантом Аникиным, а также флагманский механик бригады, капитан 2-го ранга Любимов. На Б-57 (командир – капитан 2-го ранга Савицкий) шел начальник штаба 69-й бригады, капитан 1-го ранга В. Архипов. А на Б-4 (командир – капитан 2-го ранга Р. Кетов) держал свой флаг командир бригады, капитан 1-го ранга В. Агафонов. Офицеры походного штаба разместились и на Б-130, которой командовал капитан 3-го ранга Н. Шумков.

После выхода из Кольского залива у меня возник вопрос: куда прокладывать курс? Но командир корабля на мой вопрос не ответил. Он только давал мне курс до ближайшей точки поворота и время прохода, а там снова все повторялось…

Так как назначенные нам скорости были довольно велики для дизельных лодок, нам предстояло следовать, в основном, в надводном положении. И тут же возникла проблема скрытности при встрече с противолодочными силами блока НАТО. Уклонение от них требовало ныряния и резкого снижения скорости, для чего необходим был запас времени, а создать его при нашей невеликой скорости хода да еще в штормовой обстановке было крайне сложно. Поэтому ошибку в расчетах на переход, сделанную в Главном штабе ВМФ, (по их прокладке курсом 270° мы должны были идти 300 миль, а на самом деле, по уточненным координатам, оказалось 200), командир принял этот просчет как подарок судьбы.

Сам переход, кроме штормовой погоды, ничем особенным не запомнился. Противодействие противолодочных сил НАТО было слабым, в пределах нормы мирного времени, без признаков особой активности.

Вероятность обнаружения одновременного выхода 4 подводных лодок силами разведки НАТО вполне допустима, но, видимо, ничего странного в таком выходе наш противник не увидел. Правда, деятельность противолодочных сил в Норвежском море и на Фареро-Исландском рубеже заметно усилилась лишь после выхода нашей бригады в Атлантику.»

Идем на Кубу!

«С выходом в Атлантику по кораблю было объявлено, что мы идем на остров Куба, в порт Мариэль, расположенный в 30—40 милях к северо-западу от Гаваны. Порт будет местом нашего постоянного базирования, и что на подходе нас встретит торпедный катер ВМС Кубы. Проход в порт назначения предполагался не кратчайшим путем, через Флоридский пролив, а через пролив Кайкос в Багамских островах, по старому Багамскому каналу. Скрытный безаварийный проход по длинным и довольно крутым пеленгам казался проблематичным, но было решено, что разберемся с этим вопросом на месте по обстоятельствам.

В Северной Атлантике штормило так же, как и в Норвежском море, так что возможность определения места по cолнцу и звездам представлялась не часто. Других же средств определения с приемлемой точностью, как я уже упоминал, на борту не было. Все это на всех четырех лодках привело к наибольшей невязке места, порядка 12—17 миль, накопленной за первые трое суток в Атлантике. Невязка смещалась в направлении 45 градусов, что лишь свидетельствовало о наличии Северо-Атлантического течения, которое при нашей точности в определениях места учесть было невозможно.

В один из штормовых дней вахтенный офицер, командир БЧ-3, капитан-лейтенант Аслан Мухтаров получил тяжелую травму. Ударом волны его прижало к ограждению рубки с такой силой, что несколько ребер оказались сломанными. Теперь вместо Мухтарова пришлось заступать на вахту замполиту, капитану 3-го ранга Сапарову. Интересно был отражен этот факт в его послепоходовом отчете: “Офицер Мухтаров получил травму, и его заменил коммунист Сапаров”. А между тем Мухтаров тоже был коммунистом.

В центральной Атлантике штормов не было, и первое время противолодочные силы США нам особенно не докучали. После холодных штормов северных широт мы просто наслаждались здешней погодой. Как-то ночью (а я нес свою вахту в темное время суток) мне удалось принять на мостике хороший душ под теплым, почти тропическим ливнем. Столько пресной воды – и совершенно даром!

23 октября мы были в 30 милях от пролива Кайкос. В утренние сумерки перед погружением мы определили место тремя наблюдениями по 3—4 звездам и приготовились к форсированию пролива. Сделать это было весьма непросто, так как локаторы эсминцев США вовсю “молотили” в направлении пролива. Задержавшись на сеансе связи в перископном положении, мы получили радио из Москвы, согласно которому, нам была назначена позиция южнее пролива Кайкос. Но радиоразведчики перехватили и сообщение, подписанное Президентом США Джоном Кеннеди. В нем говорилось о морской блокаде Кубы и о том, что всем иностранным военным кораблям запрещается приближаться к побережью США ближе 400 миль.

Вскоре на пределе видимости появились американские эсминцы с постоянно работающими гидро- и радиолокаторами. В дневное время можно было наблюдать, как эсминцы быстро сближались с каким-то судном. Вероятно, они проводили досмотр корабля, после чего поворачивали прочь от Кубы и удалялись.

Теперь уже противолодочные самолеты США стали наведываться в наш район один за другим. То ли засекли с воздуха наш перископ, то ли действовали по данным гидрофонов системы СОСУС (освещения подводной обстановки), о существовании которой мы тогда еще не знали. Самолеты сбрасывали вокруг нас радиогидроакустические буи системы “Джулли”. Они давали серию подводных взрывов для уточнения места цели за счет отражения лодочным корпусом взрывной гидроакустиеческой волны. С этими системы мы тоже были незнакомы, но о назначении взрывов догадались, особенно после того, как радиоразведчики перехватили донесение самолета с координатами обнаруженной подводной цели.

– Уж не наше ли место передают? – спросил старпом.

– Вряд ли… – ответил я. – У них ошибка в десять миль.

Но через сутки, получив возможность точно определить свое место, я вынужден был признать, что самолет работал по нашей лодке. Кстати, переданные им координаты можно было принять для дальнейшего счисления, ибо точность систем, которыми он пользовался, были на порядок выше нашего астрономического определения места. Вскоре эта довольно сложная для нас ситуация превратилась в экстремальную. В наступившей темноте командир принял решение подзарядить порядком разряженную аккумуляторную батарею в полуподводном положении, то есть при работе дизелей в режиме РДП. Мы встали под РДП и легли на курс в восточном направлении. Я вдруг вспомнил, что перед постановкой под РДП мы на поисковой станции «Накат» наблюдали работу двух американских РЛС достаточно далеко на западе. После нашего поворота эти сигналы оказались в кормовом секторе, и мы потеряли возможность наблюдать за ними, как визуально – из-за поднятой шахты РДП, так и акустически – из-за грохота дизелей в кормовом, затененном для гидролокаторов секторе.

Доложил командиру. Тот со мной согласился:

– Правильно. Незачем нам идти в сторону позиции Шумкова (командира ПЛ Б-57. – Прим. ред.). У него старые аккумуляторы. Нельзя его подводить и навлекать на его голову американские эсминцы.

И мы начали циркуляцию. Едва вернулись на прежний курс, как получили тревожный доклад акустиков о нарастающем шуме винтов двух эсминцев. Тут же ушли из-под РДП по срочному погружению. Но еще до ухода на безопасную глубину все в отсеках услышали сильный свистящий шум винтов прошедших прямо над нашими головами эсминцев. Эсминцы ходили вокруг нас кругами, как бы накручивая петли против часовой стрелки, смещая их в сторону нашего уклонения. Попытки выйти из столь неприятной игры продолжались, пока электролит в баках аккумуляторных батарей не достиг плотности воды. Батареи с самого начала были сильно разряжены, и наши попытки отрыва были ограничены лишь кратковременными рывками со скоростью не более 9 узлов. В то же время эсминцы ходили по кругу на скорости около 20 узлов с радиусом около 15—20 кабельтовых, работая гидролокаторами на своем курсовом 90° левого борта, ни на секунду не теряя контакта. Посылки их гидролокаторов звучно били по корпусу лодки, по нашим и без того натянутым нервам. Невозможно было отвлечься от них ни на минуту. Матросы прозвали настырный гидролокатор «сверчком».

…Уклоняемся. Томительно медленно тянется время. В отсеках нестерпимая жара и духота. В самом прохладном – торпедном отсеке +39°. В центральном посту +43°, в аккумуляторных и электромоторном отсеках свыше +60°, про дизельный с его неостывшими дизелями и говорить нечего, там вообще температуры не замеряли. В корме – порядка +40—50°. Физическое состояние людей, изнуренных жарой, потницей и жаждой, на пределе человеческих сил. Гидро-акустики несут свою вахту по 15-20 минут; по 20 минут несут вахту и электрики в шестом. На штурманской вахте мы после очередного поворота поднимаемся в боевую рубку, ложимся на пол, подставляя тело под струйки забортной воды, просачивающейся сквозь сальники. Это приносило почти иллюзорное облегчение.

В дизельном отсеке мотористы сидели в трюме, заполненном замасленной водой, как бегемоты в болоте, и несли вахту.

Ходили по лодке в одних трусах, изрезанных лентами, бахромой, чтобы хоть как-то охлаждаться.

Один из эпизодов: осназовец (радиоразведчик) капитан-лейтенант Анин вваливается в центральный пост через кормовую переборку. В это время лодка держала глубину без хода, поэтому все, что можно, было выключено и остановлено. В ЦП было почти темно, жарко и сыро. Вахта вместе со старпомом сидела в расслабленных позах, свесив головы на грудь.

– Там, там люди гибнут! – сказал осназовец, показывая рукой в корму. – Где командир? Надо всплывать и дать бой!

Старпом, капитан 3-го ранга А.В. Копейкин с трудом поднял голову, у него еще хватило юмора:

– Ничего, Анин, дадим бой, может быть, некоторые и спасутся.

– Да? – полувопросил воинственный каплей и ушел в корму.

Через пять минут из 7-го отсека попросили прислать доктора. Выяснилось, Анин пришел в отсек, взял с поддона машинки клапана вентиляции кружку и жадно выпил то, что в ней было, а оказалось – жидкость из гидравлики. Первый вопрос прибывшему врачу:

– Доктор, я умру?

– Нет, – сказал Виктор Буйнович. – Считай, что тебе повезло: обойдешься без запора, который грозит нам всем.

Дело в том, что к этому времени мы перестали мочиться, так как излишки влаги выходили с потом. В гальюн не ходили – незачем. Во рту пересыхало, и жалкие крохи пищи, которые мы в себя запихивали, проходили только с глотком сухого вина. Нам полагалось не более 50 граммов, и каждый глоток вина был на вес золота.

Утолить жажду практически было невозможно. Лишняя влага испарялась через поры. Иногда удавалось по блату выпить кружку пресной воды у трюмного центрального поста. У трюмных был неприкосновенный запас для ЦП. Выпьешь, и тут же вода закипает в порах. Аж кожа шевелится. Вытрешь лицо полотенцем и тут же отожмешь на мокрый от отпотевания слякотный пол. Любопытно, что когда при вынужденном всплытии мы сравняли давление в отсеках с атмосферным, то вся слякоть с легким шипением мгновенно превратилась в сиреневый туман. Я такого никогда – ни до, ни после – не видел.»

Сиреневый туман над нами проплывает…

«Мы маневрировали на ходу 3—4 узла, совершая непредсказуемые изменения курса в разные стороны, чтобы хоть как-то держать в напряжении вероятного противника. Так прошли изматывающие сутки. Потом один корабль ушел, а нас караулил эсминец радиолокационного дозора “Чарльз Сесил”, переоборудованный из эскадренного миноносца типа “Гиринг” времен Второй мировой войны. Тогда мы попытались оторваться путем поворота за корму проходящего на правом траверзе нашего “конвоира”, увеличив при этом ход до 9 узлов. Описывая очередной круг, эсминец первоначально удалялся от нас, а затем, обнаружив наш маневр, догнал, сокращая траверзное расстояние. Он вышел на наш правый траверз и опять начал циркуляцию против часовой стрелки. Тогда мы снова повернули ему за корму, не сбавляя девятиузлового хода. “Чарльз Сесил” продолжал циркуляцию и ушел на расстояние 30—40 кабельтовых. Он потерял с нами контакт! Мы поняли это, поскольку эсминец перешел на круговой поиск. Об этом доложили акустики командиру и посоветовали привести эсминец на носовые курсовые углы, сократив до минимума отражательную поверхность нашего корпуса. Однако они не учли, что при таком маневре мы начнем сближение с эсминцем. К сожалению, на командира подействовал авторитет очень опытного мичмана-инструктора из штаба бригады, мастера военного дела, прикомандированного к нам на поход. И Дубивко последовал его совету, несмотря на все мои возражения. Для эсминца это было подарком…

Эта попытка была последним рывком, который позволяла еще наша и без того разряженная батарея. Пришлось всплывать на глазах “супостата”…

Люк отдраивал помощник командира, капитан-лейтенант Андреев, который пролез на мостик и поднял военно-морской флаг СССР, прикрепленный к запасной радиоантенне “Штырь”.

“Чарльз Сесил” приближался к нам с кормовых углов, а над подлодкой пролетел “Нептун”, едва не задев штырь с флагом.

На эсминце были поднят 4-флажный сигнал, который мы тщетно пытались расшифровать, принимая за сигналы международных правил предупреждения судов в море. Тогда американцы запросили нас по 3-флажному коду: “Что случилось? Нужна ли помощь?”

Командир стоял тут же на мостике – он велел не отвечать.

С началом вентиляции аккумуляторной батареи мы непрерывно передавали в Москву донесения о происшедшем, но в ответ ничего не получили.

Плавание в сопровождении эсминца было на редкость спокойным. Эсминец имел возможность следовать ходом в 4 узла, которым мы проходили в 50 метрах от его борта, затем отворачивал от нас влево и шел контркурсом, удаляясь от нас за корму до пяти кабельтовых, после чего ложился на параллельный курс по тому же борту и вновь повторял свой маневр. При этом на эсминце непрерывно работали локатор и гидролокатор. Под этим неусыпным эскортом мы стали приводить в порядок корабль: выбрасывали мусор, протухшее в немыслимой жаре мясо, испортившееся, даже несмотря на то что оно хранилось в рефрижераторах, избавлялись от отработанной регенерации. Все это накапливали сначала в ограждении рубки, а потом бросали за борт. Мотористы приводили в порядок газоотводы, кто-то ремонтировал верхнюю крышку ВИПС, а я возился с залитым морской водой пеленгаторным репитером. И конечно же, мотористы и электрики вовсю били зарядку аккумуляторной батареи. Пользуясь надводным положением, зарядили в аппараты ВИПС имитационные патроны. Сделать это под водой мы не могли из-за поврежденной крышки аппарата.

Радиотелеграфисты передавали депеши на ЦКП, но Москва на все наши вызовы отвечала квитанциями (подтверждениями, что шифровка получена), и не более того.

А мы ждали удобного случая распрощаться с эсминцем. Однажды нам показалось, что этот случай настал, когда вечером в миле от нас появился танкер под флагом США и эсминец пошел к нему. К сожалению, на Б-36 даже не успели до конца выполнить команду “приготовиться к погружению!”, как эсминец снова направился к нам, а радиоразведка перехватила его донесение о приеме 150 тонн топлива. Мы и не предполагали, что заправляться можно такими темпами.

Итак, решив в надводном положении все насущные проблемы нашего корабля, а главное, доведя батарею до нормы, мы были готовы попытать счастья в очередном отрыве. Теперь снова можно было поиграть в “кошки-мышки”. Выждав, когда эсминец, пройдя в сотый раз мимо дрейфующей Б-36, ушел на три кабельтовых вперед по курсу, мы сыграли срочное погружение и сразу же начали маневр уклонения по прежней схеме, но теперь уже на скорости 12 узлов. Более того, в точке погружения мы выпустили имитационный патрон и сразу же ушли на 90 градусов за корму эсминца. Мы стали маневрировать с постоянным изменением курса, с увеличением хода до 12 узлов. Одновременно наши акустики забили рабочий тракт американского гидролокатора работой станции “Свияга”, которую мичман-инструктор настроил на частоту “Чарльза Сесила”. Мы держали непрерывно включенным излучение “Свияги” на частоте ГАС эсминца. Боюсь, что его акустик оглох.

Отрыв был выполнен блестяще! Мы отскочили на приличное расстояние. Однако расплачиваться за это пришлось резко упавшей плотностью электролита. Надеяться теперь оставалось только на счастливый случай, вроде хорошего шторма или урагана. Но, как назло, погода стояла курортная. Батарея предательски разряжалась. Тогда решили сократить освещение в отсеках, остановить электромоторы и зависнуть без хода, то есть принимая и откачивая воду из балластных цистерн с помощью ГОНа – главного осушительного насоса.

Эсминцу этот маневр не понравился и через некоторое время американцы стали бросать гранаты в нашу сторону. Мне знакомы были подводные взрывы гранат. На камчатской флотилии противолодочные корабли на учениях имитировали гранатами применение глубинных бомб. Но взрывы американских гранат по своей силе не шли ни в какое сравнение с нашими. Взрывные волны били по корпусу так, что мигали лампочки и с подволока сыпалась пробковая крошка. Когда мы дали ход, взрывы прекратились…

Пришлось пойти на хитрость в отношении командира. Его было трудно убедить, что надо уходить от эсминца как можно дальше и быстрее (он очень берег энергозапас батареи). Поэтому я в своих докладах занижал расстояние от точки погружения как минимум в два раза. На моей стороне был и помощник командира Андреев: когда Дубивко сам заглянул в штурманскую рубку, помощник всячески его отвлекал, чтобы командир не снизил скорость с 12 узлов до 9.

Отойдя миль на десять, мы с Андреевым облегченно вздохнули, и я доложил, что можно сбавлять ход, так как мы уже в 6 милях от точки погружения.

Доложили в Москву об отрыве от эсминца. Некоторое время мы не имели указаний о дальнейших действиях, так как с берега были получены два разных радио с одинаковой показательной группой, и радисты второе РДО не передали на расшифровку “шаману”. Шифровальщик обнаружил по своим группам, что одно радио пропущено. Мы нашли эту шифрограмму у радистов. Она извещала нас о необходимости следовать на новую позицию курсом, близким к 45°, держась в пятистах милях от Бермудских островов. Позиционные районы для всех наших подводных лодок нарезали, как завесу, дистанцией около 90 миль. Выстроены они были в линию фронта перпендикулярно Северно-Атлантическому течению.

В связи с поздней расшифровкой радио времени у нас оставалось мало, и мы начали смещение на средних ходах в надводном положении днем и ночью, весьма удивляясь отсутствию сил противодействия ВМС США.