Два философских письма о парадоксах разума и истоках нигилизма. Опыт рефлексии и дискуссии

Проблемой, которую мы будем обсуждать, конечно же является человек… Правда, потенциальность и противоречивость этого существа не могут не поражать, не вызывать вопросов и не представать как загадка, не пробуждать вдохновение мысли… Поступки человека могут быть экстазом любви, актами совести и служения бытию, они же могут напоминать культ смерти и отрицания, вершение «суда» над злом и проклятием бытия, фактическим отрицанием его последней ценности… человек может быть диссидентом, вопреки беснующейся социальной массе утверждающим позицию совести, разума, любви, он же может быть безразличо-исполнительным «винтиком» в машине уничтожения многих тысяч людей, орудием «ничто»… Мощь восстания человека против смерти и его воли к вечности может обращаться экстазом творчества, жертвы, труда над собой, при этом безразличие к трагизму смерти и ценности жизни может превратить его в холодное, покорное орудие убийства… человек может являть подвиг свободы и в способе его бытия представать субъектом решения и ответственности за самого себя, он же может быть всецело «ведом» и направляем извне, подвластен довлению и манипуляциям извне….человек может быть и тем, и другим, он может быть субъектом свободы, созидания, нравственной ответственности, он же может быть составляющей аморфной массы, в тотальном подчинении обретающей основы и «прочность» собственного бытия… человек есть выбор себя и бесконечная возможность себя… Так «что» же есть человек, в чем смысл и истоки его человечности, каким образом возможно его превращение в предельно отчужденную от всякого «другого», покорную машину уничтожения?.. Как возможно, что бы его деяниями человек более походил на «беса» не в его экстраординарной извращенности и преступности, а именно в его «серости», ординарности, «социальной нормативности» и похожести на миллионы таких же вокруг него? Как возможно, что бы холодная и немыслимая жесткость, безразличие к последней ценности жизни, мощь отрицания и воли к смерти становились качествами обывателя, социально ординарного и нормативного человека, покорного воле вышестоящих, живущего и поступающего как «все», лояльного законам государства и общепринятым моральным нормам?… Конечно же, человек потенциально и по сути человечен, а не «природен», его человечность – это выбор и созидание им самого себя, его решимость на путь свободы, разума совести и моральной ответственности, который подразумевает риск, противостояние внешней среде… Принципиально понимать, что его человечность связана с его личностным началом и самобытностью, а не с его социальностью, детерминированностью социальной средой, с заложенным в нем потенциалом свободы и нравственно автономного существования, который раскрывает опыт самоопределения, решений и ответственности за самого себя… Представленная в этом снимке ситуация безразличия человека к ценности бытия, к таинству и трагизму смерти, его отчужденности от «другого» как неповторимого и безусловного в своей ценности существования, его участия в механическом, запланированном роке уничтожения, не может не потрясать сознания и не побуждать к вопросам «как это возможно» и «что это говорит о самом человеке»… Как возможно, что бы человек, для которого главным и неотвратимым злом является смерть, а главной ценностью – жизнь, мог превратиться в безразличное, покорное орудие уничтожения, отрицания и низложения ценности жизни? Как это возможно, что бы не в припадке отчаяния или безумия, а осознанно, рассудительно, человек становился источником того для «другого», что является наиболее страшным злом и испытанием для него самого? Подобная постановка вопроса отнюдь не оригинальна, но не менее актуальна от этого… Человек потенциально человечен… его человечность связана не с его социальным, а с его личностным началом и означает выбор им себя, его решимость, вставши на путь разума, совести, смыслотворчества бытия быть собственно человеком… Существует множество причин, по которым нигилизм, культ смерти и отрицания превращается в экзистенциальное состояние массы… Существуют причины, по которым тоталитарные формы существования, нигилистические по своей сути, превращаются в нормативные, типические формы существования человека… Чем более из пространства культуры исчезает символика экзистенциального опыта и сознание личности в человеке, его индивидуального, духовного начала, чем более торжествуют коллективно-родовые формы сознания и существования, представления о «социальности» человека, тем более утверждает себя тот способ существования, который определяет тотальное довление над человеком социальной среды и тем более человек отдаляется от нравственных истоков его бытия… Примечательно, что все те преступления против человечности в середине ХХ века, которые так ужасают нас сегодня, совершались в рамках социальной морали и социальной нормы… человек, у которого нет личности, бытие которого не обладает нравственной самобытностью и автономностью, проще говоря – не способный решать и быть ответственным за себя, при всей его «нормативности» и «социальности» наиболее открыт тому, что бы быть превращенным в орудие или пособника преступлений… Более того – отсутствие у человека «я», тотальное довление над ним социальной среды являются тем фактором, который позволяет человеку совершать преступления против экзистенциальных и гуманистических ценностей, оставаясь при этом в рамках социальной нормы, моральности и добропорядочности, лояльности законам государства, не ощущая какой-либо ответственности за них или того в себе, что может воспротивиться необходимости их совершать… По сути дела, в исторических перипетиях ХХ века «социальность» человека, его «всешность» и «нормативность» предстают как его подверженность манипуляциям и довлению извне, готовность подчиняться преступным приказам и установкам, ввергаться в авантюры, подразумевающие пренебрежение ценностью бытия и человека, короче – как отдаленность человека от нравственных истоков его бытия… Мораль общества и «социальная норма» выступают как пространство, в котором творимые режимами преступления против человечности становятся возможны, находят оправдание и обоснование, в котором вызревают чудовищные всплески нигилизма, определяющие облик исторических событий… Подчиненный довлению социальной среды, власти авторитетов и внешней воле человек готов признать императивность даже тех установок, которые низлагают последнюю ценность его собственного бытия… тут нигилизм, безразличие человека к ценности бытия является почвой его тотальной покорности воле вышестоящих и довлению среды, ценность бытия для человека делает его субъектом решения и ответственности за бытие… это один момент – превращение шабаша обывательства и безликости в «этос» эпохи и цивилизации… ведь «герой» всех исторических катастроф минувшего века, их «материал», свидетель и пособник творимых властью преступлений – это обыватель, увлеченный властью мифов, идей, аффектов, власть которых над ним пропорциональна власти над ним «ничто», его растворенности в массе, довлению над ним среды… Проще говоря, этот «исторический герой» – безразличный к ценности бытия обыватель, движимый властью пустоты и отрицания, подверженный довлению социальной среды и манипуляциям извне, движущийся в русле настроений массы и общепринятых установок, даже если это движение направляет его в бездну уничтожения, преступлений, отрицания… Фактически – это вполне социально «нормативный» человек, совершающий преступления или участвующий в них, и при этом всего лишь поступающий так, как поступают «все», как «должно» поступать, как от него «требуют» поступать властьимущие, мораль общества, ценности и настроения окружающих… Мы должны искать здесь причины в вырождении социального, «типического» существования, когда социо-культурная среда перестает быть носителем и ретранслятором моральных и гуманистических ценностей, а напротив – становится ретранслятором нигилистических идеалов и установок, оппозитивных гуманистическим ценностям… Тут «социальность» и «нормативность» человека, его детерминированность и сформированность социальной средой в соответствие с ее «моралью», установками и ценностями, означает более отдаленность человека от истоков его человечности, условием же таковой становится раскрытость в человеке его свободы и личностного начала, его способности на пусть совести и личной ответственности как путь риска, одиночества, противостояния среде… оборотной стороной обывательства, массовости, безликости является торжество нигилизма и тоталитарных форм социального бытия, в которых бытие массового человека единственно обретает «прочность», «устойчивость». Приглядимся: эпоха, в которую происходили эти и подобные этим события – это эпоха торжества тоталитарных форм существования, превратившихся в историческое «лицо» Европы и во многом мира вообще; эпоха, в которую философы впервые заговорили о феномене массового, «одномерного» человека, словно бы лишенного всякого самобытия (Ясперс, Маркузе, Ортега-и-Гассет), о «смерти» человека и его человечности (Швейцер); эпоха, в которую торжествовало отношение к человеку как «кирпичу» в фундаменте великой цели и идеи, доминировали те или иные формы коллективно-родового, «расового» сознания и в целом – «объективистское», социологическое представление о человеке как существе, смысл и способ бытия которого социальны. Перед нами эпоха, в сознании и картине мира которой меркнет тысячелетиями укоренявшаяся символика экзистенциального опыта, утрачивают ясность и действительность прозрения о духовной природе человека, о его личности и индивидуальном начале, единичный человек перестает быть безусловной ценностью и мыслится как «составляющая» в механизме социального, всеобщего бытия, «единичное» уходит из сознания эпохи, из образно-символического поля культуры… По сути дела, «дегуманизация» выступает тем понятием, которое объемлет в себе суть пронизывающих эпоху и определяющих ее «лицо» процессов, включая шабаш массовости и обезличенности, превращение нигилизма в экзистенциальное состояние массы, становление и утверждение тоталитарных обществ и мировоззрений, тотальный акцент на социальной составляющей существа человека и его бытия. Как выясняется – там, где общество и его институты превращаются в безусловную ценность, в критерий «моральной нормы» и ценностей бытия, позиционируются как «матрица» бытия человека, единичный человек и его бытие перестают быть ценностью, апофеоз массовости и безликости становится «лицом» эпохи, неотвратимо становление тоталитарных форм существования, в конечном итоге – происходит отдаление человека от истоков его человечности и нравственных истоков его бытия. Подчинение ценности «единичного» абстрактным ценностям «всеобщего» обращается тем торжеством нигилизма, низложения ценности жизни и человека, которое пронизывает «этос» цивилизации и социального бытия, его «мораль» и «норму». Подчинение человека довлению среды, обезличивание и безиндивидуализация человека, неотвратимо обращаются тотальной зависимостью бытия человека, его поступков и отношения к вещам от внешних факторов, его неспособностью действовать из полноты нравственной ответственности и внутренних оснований, в конечном итоге – беззащитность перед довлением среды становится почвой превращения человека в орудие преступной воли. Как известно, человек раскрывает его личность и свободу через опыт моральной ответственности, в нравственной автономности его поступков, решений и образа жизни, через его способность действовать, исходя из предельных внутренних оснований, из императивов совести. Тотальное довление над человеком социальной среды, его неспособность противопоставить ей позицию совести и опыт личностных решений, критически отнестись к насаждаемым средой ценностям, установкам, идеалам, выступают как почва превращения человека в орудие или свидетеля творимых обществом и властью преступлений. Торжество социологического, «объективистского» взгляда на человека в сознании эпохи обращается эпохальным же «забвением» человеком самого себя и своих истоков, памяти о себе как «личности», субъекте свободы и моральной ответственности, о том в себе, что способно противопоставить его довлению среды и манипуляциям преступной воли. Позабывший о «над-социальном» и подлинном начале в себе – духовном и личностном – типический человек эпохи превращается в статистическую «составляющую» социального бытия, беззащитную перед довлением социальной среды и манипуляциями внешней воли. Подвижки в культуре, способе существования человека, в сознании и самосознании эпохи начинаются с абсолютизации «социологического», «объективистского» взгляда на человека, социального понимания человека и его бытия, в котором сущность человека отождествляется с его «социальностью», полноценность его развития – с социальной продуктивностью и «полезностью» его бытия, сам человек мыслится предназначенным для «служения обществу», целям и задачам всеобщего бытия. Процветание общества и служение обществу мыслятся в качестве предназначения бытия человека, доминанта интересов общества – в качестве критерия ценностей, моральных норм и долженствований. Происходит формирование и утверждение нигилистического отношения к человеку как «средству», предназначенному для целей и прогресса всеобщего, социального бытия, для всеобщего процветания и благополучия, такое отношение укореняется в основаниях морали цивилизации, ее «этосе» и ценностных установках, в продуцируемом и навязываемом ею способе существования человека. Подобное отношение к человеку проступает прежде всего из фашистских и вообще тоталитарных мировоззрений, идеологий, но по сути – оно пронизывает мораль цивилизации как таковой, определяет облик ее повседневности, типический способ существования человека внутри нее, формирование и утверждение такого нигилистического отношения к человеку происходит в рамках абсолютизации «социологического», «объективистского» взгляда на человека. Нигилизм, низложение ценности единичного, экзистенциального, оформляется в морально-ценностные категории, застывает в моральной парадигме, определяющей бытие и повседневность цивилизации – парадигме социального, всеобщего прогресса, в участи человека, отведенной ему внутри этой «парадигмы»: человек превращен в некий придаток созданного цивилизацией мира вещей, технологий, повседневного комфорта, в средство производства и приумножения благ повседневности. Подчинение ценности «единичного», «экзистенциального» ценностям социальным, всеобщим, коллективным, определяющее облик и мораль цивилизации, бытие человека внутри нее, фактически означает низложение, отрицание ценности «единичного», торжество нигилистического отрицания ценности единичного человека и его бытия. Подобная парадигма человека в конечном итоге обратилась историческим торжеством нигилизма, его историческим апофеозом – практикой преступлений обществ и политических режимов против жизней, судеб и свободы миллионов людей. Получается, что внутри подобной парадигмы человека происходит утверждение нигилистического отношения к человеку, создается предпосылка для апофеоза массовости и безликости, тотального довления социальной среды над человеком. По определению – то, что мы видим на этом снимке, бесчисленное количество подобных и не заснятых преступлений, наполнявших то страшное время, ни в коем случае не возможны, если в стоящем перед необходимостью совершить их человеке пробуждена его человеческая личность, в которой восстают совесть, любовь к бытию, неприятие смерти. Подобные преступления возможны, если существование и смерть безразличны человеку и есть для него «ничто», если человек выступает не как субъект решения и моральной ответственности, не как личность, с позиций разума, совести и любви к бытию способная критически посмотреть на происходящее, критически отнестись к установкам среды, к идеалам и представлениям «о долге», а всего лишь как покорное, безразличное орудие внешней воли. По сути дела, нравственная личность в человеке, его способность на позицию совести, нравственной ответственности за бытие и самого себя, любовь к бытию и его ценность для человека – это то единственное, что может противопоставить его довлению социальной среды и воли вышестоящих, превращающему его в орудие преступлений. Проще говоря, совесть и ответственность перед совестью есть основание свободы человека и той его непокорности, которая делает невозможным подчинение человека «извне», довление над человеком социальной среды, превращение человека в орудие совершаемых властью и обществом преступлений, свобода и нравственная личность в человеке, начало совести в нем – это его непокорность, неподвластность миру, власти, социальной среде, это залог его человечности при любых условиях и обстоятельствах. Пишет Е. Евтушенко – палачи понимали прекрасно: тот, кто мучится – тот баламут… муки совести – это опасно, выбьем совесть, чтоб не было мук!… Проблема в том, что свобода, познание самого себя и собственная личность приходят к человеку как бремя и мука нравственной ответственности, преступить против которой означает предать, подвергнуть разрушению самого себя, обессмыслить собственное существование. Там, где нет «совести», то есть личности и свободы, способности человека к нравственной ответственности за себя, где отрицается нравственная автономность и самобытность человека, а «совесть» означает лишь меру его лояльности по отношению к социально принятым нормам и установкам, там возможно превращение человека в орудие каких угодно преступлений. Тотальное довление над человеком и его бытием социальной среды означает его «безликость» и возможность превращения человека в орудие преступлений в рамках его социальной «нормативности» и «моральности». Примечательно, что любые тоталитарные идеологии – от фашизма до коммунизма – являлись абсолютизацией «социального» взгляда на человека, тем или иным образом нивелирующего, отрицающего его личностное начало и самобытность. По другому – пробужденность личности в человеке, его свобода и неотделимая от нее нравственная автономность решений, поступков и образа жизни человека – это то единственное, что может позволить ему остаться человечным перед лицом извращенно мира и его «морали», в те трагические эпохи, когда нигилистическое безумие становится социальной нормой и «этосом» общественного бытия. Потому то эпоха тоталитарных обществ, преступных политических режимов, масштабных исторических взрывов нигилизма и преступлений против человечности, против экзистенциальных и гуманистических ценностей – это эпоха, продуцирующая и формирующая «безликость», «социальную стандартность» и «всешность» человека, подчиненность поступков, сознания и бытия индивида единообразным и безраздельно довлеющим «над всеми» установкам, идеалам, моральным нормам и т. д. Внутри шабаша «безликости» и «массовости», в который превращается социальное бытие, внутри социальной иерархии подчинения и безответственности, являющейся оборотной стороной «массовости», «всешности», «социальной нормативности», становятся возможны любые преступления. Потому что сознание их подлинного смысла, как и ответственности за них, становится сокрытым в торжестве ханжества, лицемерия и «всешности», подменяющих собою «мораль» общества, ибо совесть личности и опыт нравственной свободы, подразумевающий опирание на императивы совести, исчезают из сознания и «морали» социальной среды как тот безусловный критерий, с помощью которого проясняется моральность или безнравственность, извращенность того, что происходит вокруг человека. Потому что совесть личности исчезает как тот безусловный источник и критерий нравственных ценностей и императивов, способный вскрыть, обнажить, прояснить извращенность ценностей и установок социальной среды, преступность происходящего внутри нее. Подобное всегда обнажается, проясняется через позицию личной совести, через решимость человека на личную ответственность в критическом осознании происходящего вокруг и отношении к нему. Потому что через личную совесть и опыт познания и строительства себя как нравственной личности, через опыт свободы, самоопределения и ответственности за себя, человек приближается к безусловным нравственным императивам и ценностям – экзистенциальным, гуманистическим. Когда нигилистическое безумие, низложение экзистенциальных и гуманистических ценностей превращаются в социальную норму, мораль общества, состояние массы, только с позиции совести и личной ответственности возможно сохранение близости человека безусловным нравственным ценностям и императивам. Только пробужденность личности в человеке и его способность на позицию совести, его решимость действовать «на свой страх и риск», из предельных внутренних оснований, остаются залогом человечности человека, его неподвластности тому довлению социальной среды, которое способно превратить его в соучастника преступлений и отдалить его от нравственных истоков бытия. Потому то в реалиях, в сознании и идеологии тоталитарных обществ, цементирующих эти общества преступных режимов, позиция личной совести, скепсиса разума и совести в отношении к «нормативным» социальным ценностям и установкам, опыт нравственной свободы личности всегда клеймятся и вытесняются на периферию посредством наиболее негативных «моральных» категорий – «отщепенцы», «подонки», «предатели», «сумасшедшие» и т. д. Позиция совести и личной ответственности противоставляется «всешности» и тотальной власти социальных норм и установок в свете наиболее негативных категорий «морального» сознания социальной среды, «социальность» человека, его растворенность в «социальной норме» становятся синонимом его соучастия в преступлениях власти и общества. Парадокс в том, что извращенность «социальной нормы», подмена морали общества «массовостью» и «всешностью», превращают позицию совести в «аморальность», «отщепенничество», в подлинное «преступление», ибо с позицией совести связан низлагающий и обличающий скепсис в отношении к «общепринятым» установкам и ценностям, принципам восприятия и осознания происходящего. Тотальность довления «единообразных» ценностей, представлений и установок над социальной средой и индивидом внутри нее, «массовость» и «всешность» являются той ширмой, стеной, которая надежно ограждает общество и его типического представителя от осознания подлинных и чудовищных смыслов совершаемого обществом и властью, от ответственности за происходящее. Массовость и всешность становятся здесь неким подобием «индульгенции», то есть той социальной «атмосферой», «средой», внутри которой растворяется ответственность за какие угодно преступления, исчезает само сознание таковых. Преступление предстает здесь как «моральный», обоснованный идеалами и законопослушный поступок, позиция совести и критического сознания происходящего – как «анормальность» и «аморальность», «отщепенничество». Массовость, тотальность довления социальной среды над индивидом, становятся тот «почвой», на которой происходит превращение «социально нормативного» и «статистического» человека в орудие и пособника преступлений, совершаемых обществом и властью, от «имени» покорности, одобрения и верности безликой толпы. Массовость, социальная безликость и единообразность становятся той бездной, в которой исчезает ответственность за самые немыслимые злодеяния, в которой сами эти злодеяния приобретают смысл актов, «нормативных» с точки зрения морали общества, законов государства и общепринятых ценностей. Тут становится возможна ситуация, когда промышленное уничтожение миллионов людей, которому никогда и ни при каких обстоятельствах не может быть найдено «оправдания», представляющее собой некую «абсолютность» зла, преступления против гуманистических и экзистенциальных ценностей, вместе с тем пытается быть оправданным соображениями «патриотизма», «моральным долгом перед родиной», «исполнением приказов», установками партии и идеологии, в отношении к которым существовал «тотальный» кредит общественного доверия. По сути дела, «система оправданий» нацистов на Нюрнбергском процессе приоткрывала цивилизации и обществу страшную истину – немыслимые, чудовищные преступления совершались под «сенью» вполне привычных, нормативных для морали цивилизации категорий и установок, являлись неотвратимым следствием процессов, определяющих бытие человека в пространстве цивилизации. Когда «массовость» и «всешность», подчиненность человека довлению социальной среды.. ее норм, ценностей и установок, отождествляется с «моральностью» человека и «полноценностью его развития». Потому что человек – это «социальное животное», и его «социальность», социальная «продуктивность» и «нормативность» есть критерий его полноценности. Когда человек мыслится как «продукт и порождение» социальной среды, а само общество, его институты, политическая власть и законы государства – как источник, носитель и критерий безусловных ценностей и моральных норм, подчинение которым является долгом всякого человека. Поразительно то, что в истории ХХ века немыслимые преступления совершаются от имени и в рамках «социальной нормы», от имени покорной, одобряющей и лояльной происходящему социальной массы. Покорность индивида довлению социальной среды и преступной политической воли напрямую связана с «прочностью», тотальным господством и «несомненностью» тех идеалов, ценностей, установок, которые подчиняют и направляют бытие социальной среды и индивида внутри нее, а значит – позиция совести и личной ответственности, нравственная свобода личности с присущей ей автономностью решений и поступков человека, представляют собой смертельную опасность. Потому то личность и нравственная свобода личности, свобода совести и мышления наиболее враждебны, опасны для тоталитарных социальных систем, утверждение, упрочение которых всегда подразумевает продуцирование «массовости» и «всешности,» всеобъемлющего довления среды и ее установок над индивидом. Потому что «массовость» и «всешность» есть «почва», условие незыблемости и тотального господства тех установок, идеалов и «моральных парадигм», которые цементирую и обосновывают собой бытие подобной социально-политической системы. Пособничество и свидетельство преступлениям, творимым обществом и властью, требует абсолютного, тотального довления «над всяким и каждым» единообразных и императивных «для всех» и общества в целом «моральных норм», «идеалов» «ценностей», парадигм в понимании и оценке событий и т. д. Таковые должны быть защищены от «разлагающего влияния» скепсиса, позиции совести, нравственной свободы личности, ибо тогда они утрачивают безраздельную власть над социальной средой и индивидом внутри нее, а значит – перестают «упрочать» и «обосновывать» бытие и сознание социальной массы. Безраздельность, несомненность и тотальная власть таковых становятся «почвой», «атмосферой», той «средой» нигилизма и безнравственности, в которой скрывается, размывается сознание преступного, чудовищного смысла событий, происходящих внутри общества, а вместе с этим – сознание безусловных нравственных ценностей бытия. Проблема в том, человеческая личность – это субъект моральной ответственности, составляющей сущность свободы человека, не мораль общества, а личность является «носителем» безусловных нравственных ценностей и императивов бытия, императивность и безусловность экзистенциальных ценностей проступает в опыте личностного существования, познания и строительства человеком себя как нравственной личности, через опыт свободы, самоопределения и ответственности за себя, через путь совести. Поэтому тотальность довления над человеком социальной среды, его безликость и «всешность», растворенность в усредненной социальной массе, отождествленные с его «социальностью» и «моральностью», становятся почвой превращения человека в пособника и орудие творимых обществом и властью преступлений, фактором его отдаления от истоков его человечности, от нравственных истоков его бытия. Подчинение и «ведомость», «положение на авторитеты» и довление над человеком социальной среды, превращенные в способ существования человека внутри социума, наиболее оппозитивны человеку как личности, субъекту решений и моральной ответственности, смыслу свободы как нравственной автономности человеческого бытия, того опыта самоопределения, решений и нравственной ответственности человека за себя, который делает его человечным. Потому то тотальность подчинения и довления над человеком социальной среды и ее установок, становятся фактором, инструментом «вымертвления» личности и личностного опыта свободы и моральной ответственности из пространства социального бытия, цементирования такового «всешностью», «массовостью», почвой превращения «типического», «социально нормативного» человека в орудие преступлений. Когда участвуя в преступлениях или пособничая им одобрением, человек остается в рамках «законопослушности», «социальной моральности» и «добропорядочности» – он всего лишь поступает так, как требуют от него мораль общества и вышестоящие, как в тот момент времени считается «моральным» и «должным» поступать с точки зрения общественной нормы, идеологии, господствующих ценностей и т. д. Когда мы сталкиваемся с преступлениями против ценности человека и существования, участие в которых так или иначе принимали миллионные массы людей, мы можем попытаться объяснить это двумя факторами – тоталитарностью социального бытия, шабашем массовости и безликости, превращающих «социально нормативного» человека в орудие преступной воли, и нигилизмом, отрицанием существования как состоянием человеческой массы внутри цивилизации. То есть, глубинными подвижками и противоречиями в культуре, сознании и способе существования человека, в отношении к «другому» – массовостью существования и его обоснованностью тотальным довлением среды над индивидом, обесцененностью существования человека в пространстве цивилизации, вовлеченностью масс в круговорот функционально-целесообразного существования и «целесообразной», «полезной» смерти, в котором человек – будь он жертва или мучитель – это всего лишь функционально задействованный «объект». Под обликом исторических событий, в которых палачи назавтра разделяют судьбу их жертв и наряду с ними участвуют в круговороте функционально-целесообразной жизни и смерти, на самом деле проступает лишь безмерность обесцененности человека и его бытия в пространстве цивилизации, довлеющая в нем над человеком судьба «вещи», предназначенной для целесообразного функционирования и служения «всеобщим» ценностям, целям, благам. Когда в обосновывающей бытие цивилизации парадигме человека он отрицается как самодостаточная ценность и цель самого себя, мыслится как «объект» и «средство», ценность которого обусловлена его социальной полезностью, продуктивностью и целесообразностью – логично ожидать, что подобный нигилизм в отношении к человеку достигнет чудовищного масштаба и символизма, превратится в апофеоз исторических преступлений. Приговоренный в реалиях его бытия в пространстве цивилизации к судьбе «вещи», бытие которой лишено какой-либо ценности, человек превращается в орудие «ничто» – отрицания, смерти, низложения, от приносит собственную жизнь в жертву мифам и абстрактным идеалам с таким же безразличием, с каким отнимает жизнь у другого человека. Причиной и истоком превращения «статистического» человека внутри цивилизации в орудие преступлений и нигилистических деяний становится его «ментальное» и экзистенциальное состояние, когда обесценение его судьбы, бытия и индивидуальности обращается его нигилизмом в отношении к бытию и индивидуальности «другого», а обреченность на судьбу целесообразно задействованного «объекта» – отношением к другому как «объекту», жизнь и смерть которого «функциональны», «целесообразны». Нигилизм в отношении к человеку, пронизывающий «этос», «будни» и «нормы» цивилизации, «типический» способ существования человека внутри нее, превращается в апофеоз низложения ценности человека и его бытия в вихрях исторических катастроф и потрясений. Позволю себе сказать быть может «крамольное»: тут судьба жертв по смыслу родственна судьбе убийц и мучителей; тут убивая и совершая насилие, человек демонстрирует готовность назавтра разделить судьбу его жертв, умереть во имя тех же «идеалов», во имя которых он сегодня отнимает жизнь. Тут обесцененность собственной жизни, судьбы и индивидуальности превращается в нигилистическое безразличие к жизни и судьбе всякого «другого», а безразличие к судьбе «вещи», которой в соответствие с собственными целями манипулирует мир – в отношение к «другому» как лишенной ценности «вещи», смерть и существование которой «целесообразны», «функциональны», «полезны». Проще говоря, превращение человека в реалиях цивилизации в «ничто», в «вещь», существование которой лишено смысла и ценности, становится почвой превращения самого человека в орудие «ничто» – отрицания, смерти, низложения ценности человека и его бытия. Почвой подобных событий и преступлений, условием самой их возможности всегда становится безликость и нигилистичность человека, обесцененность для него существования, тотальность довления над ним социальной среды, внешней воли. По сути дела, только глубинная обесцененность человека и его бытия в реалиях цивилизации, торжество функционального, нигилистического отношения к человеку, превратившееся в экзистенциальное состояние человека отрицание существования как ада бессмыслицы, зла и страдания, могут быть причиной готовности миллионных человеческих масс умирать и убивать во имя абстрактных идеалов и целей. Когда Ф. Достоевский рефлексировал над нигилизмом и выводил образ своего Кириллова, для которого жизнь есть «страх, боль, зло», и «всякий человек предпочел бы не жить, если бы не страх перед смертью», он и не подозревал наверное, что запечатлевает на страницах романа «Бесы» главное действующее «лицо» всех исторических и социальных катастроф будущего столетия. Тот тип человека, у которого нет «лица», власть над которым среды, аффектов, тоталитарных мифов и идей пропорциональна власти над ним отрицания, отчаяния, пустоты. Глубинный нигилизм массы, власть над ней пустоты и отрицания становятся почвой превращения массы в «материал» исторических авантюр, условием легкости, глубинного безразличия, с которыми человек отнимает и отдает жизнь. Там, где человек раскрывает себя как личность и свою свободу через опыт решений и моральной ответственности, подобное низложение ценности бытия и человека немыслимо. Там, где торжествует массовость и человек подчинен тотальному довлению социальной среды, ее установок и признанных в ней авторитетов, воли вышестоящих, возможно превращение человека в пособника и свидетеля творимых обществом и властью преступлений против человечности. Проблема в том, что эти преступления совершаются обществом, при его участии и пособничестве, внутри «социальной нормы» и укоренившегося в этосе общества и цивилизации нигилистического отношения к человеку и его жизни, а значит – «социальность» человека, его подчиненность довлению среды, превращается здесь в отдаленность человека от нравственных истоков его бытия, от истоков его человечности. Как известно, то в человеке, что делает его непокорным, способным противостоять довлению извне, будь то воля вышестоящих или социальная среда с ее установками, ее представлениями о «морали» и «долге» – это его совесть, его свобода и личность, его способность к нравственно автономным решениям и поступкам. Несомненно, что его личность и свободу человек раскрывает через опыт моральной ответственности, утверждая позицию собственной совести и обосновывая в ней поступки и решения, противоставляя позицию совести преступным приказам, авторитету вождей, морали и установкам социальной среды. При этом прежде всего этим «основанием» непокорности и способности противостоять является ценность бытия для человека, ибо именно ценность бытия делает человека ответственным и обязывает решать. Безликость и нигилистическое безразличие к существованию, его обесцененность для человека, безразличие к трагедии смерти – это та почва, на которой произрастает покорность человека, тотальность довления над ним социальной среды и внешней воли, именно это делает возможным превращение человека в орудие преступлений. Безразличие к ценности существования в конечном итоге обусловливает покорность человека преступным приказам, его готовность раствориться в бытии и настроениях массы, властвующих над ней аффектах, ввергаться в исторические авантюры, предполагающие торжество смерти и отрицания. Преступления «против человечности» – принципиальное определение… ведь совершавшие их люди оправдывали себя условиями подчинения и необходимостью исполнять приказ, законами государства, предписывавшими их совершать, «моральным долгом перед родиной и партией», соображениями «патриотизма», «долгом солдата и офицера», исполнением должностных обязанностей, продиктованных социальным и политическим статусом, то есть приводя в качестве аргумента все те обстоятельства, которые в реалиях тоталитарных обществ снимают с человека какую-либо личную ответственность за преступления, пособником или орудием которых он является. В самом деле – законы государства предписывали совершать это и их ослушание грозило наказанием, мораль общества оправдывала эти деяния, человек совершал это, подчиняясь приказу и делая то, что «должен» делать, какова же его вина? Поэтому проясняются те безусловные ценности, экзистенциальные и гуманистические ценности, которые являются таковыми «априори», вне зависимости от социального опыта или законов государства, верность которым является моральным долгом всякого человека. Поэтому же преступления против этих общечеловеческих ценностей совести не могут быть оправданы ни лояльностью законам государства, ни извращенной общественной моралью, ни необходимостью подчиняться, ни авторитетом благословляющих на их совершение вождей и т.д., ответственность за совершение таких преступлений целиком и полностью возлагается на самого человека. Посреди шабаша массовости и социальной нормативности, внутри которого стали возможны преступления против экзистенциальных и гуманистических ценностей, вопреки иерархии подчинения и социальной безответственности, когда «все» подчинялись и одобряли и ни на кого не может быть возложена вина и ответственность, делается попытка через прояснение безусловных моральных императивов прийти к личности в человеке, преданной забвению в реалиях цивилизации. Прийти к «личности» означает здесь прояснить и осознать человека как субъект свободы, решений и моральной ответственности, той предельной ответственности за совершаемое им, которую не может сложить с человека никакая социальная детерминированность и обусловленность его поступков. Казалось бы, логика событий безошибочна – человек социален и формируется обществом, именно оно определяет поступки, ценности и образ жизни человека, мораль общества не препятствовала совершению этих деяний, законы государства, социальный статус и приказы вышестоящих обязывали их совершать….Какая же вина и ответственность может быть возложена на отдельного человека, который в совершаемом им являлся лишь лояльным гражданином, исполнительным и верным долгу солдатом и вообще – только частью общества, разделяющей его ценности и моральные установки? Перед нами столь свойственный для тоталитарных обществ апофеоз безликости, довления над человеком социальной среды, растворенности человека в бытии и настроениях массы, который выступает почвой превращения статистического и социально нормативного человека в орудие преступлений против человечности или пособника, свидетеля таковых. Просто потому, что ответственность за эти преступления растворена в абстрактности категории «все», в иерархии социального подчинения, а совершение таковых укоренено в «социальной норме», в том, что в данный отрезок исторического времени общество утверждало в качестве действительных для «всех» ценностей и моральных долженствований. Первая проблема состоит здесь в том, что извращенность общественной морали и социальной нормы превращает «социального» и всецело сформированного средой человека в орудие преступлений и нигилистических деяний, а вторая – в том, что социальная среда утверждает тотальность довления над человеком и его бытием, продуцирует безликость человека, его готовность подчиняться и следовать общепринятым установкам, переносит критерии морального и должного из совести человека в собственные институты и установки. Таким образом, социальность человека, его детерминированность средой становится не условием его приобщения нравственным нормам и ценностям, а синонимом его отдаленности от нравственных истоков человеческого бытия. Парадокс и загадка состоят здесь в том, что человек в его социальности и нормативности, лояльности законам государства, общепринятым ценностям и нормам общественной морали, может быть преступен и бесчеловечен, что конечно же связывает нравственное начало в человеке с его личностным началом, а не с его социальностью, близость нравственным истокам бытия – с раскрытостью такового в человеке. Преступность и извращенность социальной нормы, низложенность внутри общественной морали экзистенциальных и гуманистических ценностей, побуждает здесь обнаружить безусловные основания моральных долженствований и экзистенциальные, личностные истоки нравственного начала в человеке. Процветание и величие нации, благо общества и прогресс цивилизации мыслятся как безусловная ценность, единичный человек, его бытие и судьба перестают быть подлинной ценностью, их ценность мыслится «соподчинено», в контексте ценностей социальных, всеобщих, измеряется социальной «полезностью», «целесообразностью», «продуктивностью» человека и его бытия. Подчеркну, что абсолютизация ценности общества и его институтов, всеобще-коллективных ценностей по сути представляет собой торжество и укоренение нигилизма, низложение, отрицание ценности единичного, экзистенциальных и гуманистических ценностей. По сути дела, мир и бытие человека в нутрии цивилизации ХХ века пронизаны тенденциями дегуманизации, человек низложен как самоцель и самодостаточная ценность. Подчеркну, что подобные тенденции пронизывают тоталитарные идеологии и мировоззрения лишь вторично, прежде всего – они заложены в самих основаниях цивилизации, превращающей человека в придаток созданного ею мира повседневного комфорта и благополучия, обрекающей его на удел безликой функции повседневности, ожидающей уничтожения «вещи». Поэтому тот нигилизм функционального отношения к человеку как «средству», «объекту», ужасающий нас в облике и практике исторических катастроф, является лишь символом, выражением и продолжением низложения ценности единичного человека и его бытия, пронизывающего этос цивилизации, ее «нормы» и «будни», типический и устойчивые формы существования человека внутри нее. Просто определяющие облик цивилизации десакрализация, человека и его бытия, их обесценение, с чудовищным символизмом проступают в облике социальных, политических, исторических катастроф и преступлений, в практике репрессий, лишения свободы миллионов людей, принесении в жертву миллионов жизней и судеб во имя абстрактных идеалов и целей. Превращенный в ничто, обесцененный в реалиях своего бытия и положения в мире человек, обреченный на безразличие к самому себе и собственному бытию, становится орудием уничтожения и отрицания, судьба убийц и мучителей немногим отличается от судьбы их жертв, те и другие лишь участвуют в круговороте бессмысленной смерти и бессмысленной, низведенной до механического функционирования жизни. Там, где в «буднях» цивилизации, в ее морально-ценностных установках человек и его бытие десакрализованы, обесценены, не стоит удивляться, что в вихрях потрясающих цивилизацию катастроф «обничтоженность» человека проступает наиболее чудовищно, масштабно, символично. Проблема в том, что торжество «объективистского», взгляда на человека и форм коллективно-родового сознания, обращается утверждением того нигилистического отношения к единичному человеку, в котором он предстает как условие утверждения и процветания всеобщего бытия, реализации стоящих перед ним целей и задач, как нечто, лишенное самодостаточной ценности. Причем апофеоз социально-биологического взгляда на человека и нигилистического отношения к нему как «средству», подчиненному ценностям и целям всеобщего бытия, пронизывает в равной степени и коммунизм, и фашизм – эти две наиболее типических формы тоталитарного сознания эпохи. Приемлемым становится утверждать, что истинно великие цели, стоящие перед «обществом», «нацией» или «человечеством в целом», не только оправдывают, но и в принципе подразумевают миллионные жертвы. Приемлемым становится во имя утверждения национального бытия и величия государства, продвижения мессианской социальной идеи планировать масштабную войну с миллионными жертвами. Полноценность и «моральность» человека измеряются его готовностью не раздумывая отдавать и отнимать жизнь во имя «отечества», «идеи», «величия державы», «вождя нации» и т.д., идеологи итальянского фашизма определяют фашизм как всеподчиняющую преданность человека идеалам национального бытия, готовность пожертвовать во их имя ценностью жизни, коммунизм требует от человека готовности жертвовать жизнью во имя «строительства совершенного общества» и «блага грядущих поколений». Приемлемым становится лишать свободы миллионы людей, что бы обрести столь необходимую для реализации планов прогресса и социального преобразования рабочую силу, уничтожать сотни тысяч и миллионы людей в реализации этих планов. Мораль цивилизации, составляющих ее и наиболее типических обществ включает этот подход в самые свои основания. Как ни в какую иную эпоху единичный человек мыслится как «средство», «материал», «глина» исторического прогресса, как нечто, в его бытии и ценности всецело подчиненное всеобщему благу и ценностям всеобщего бытия. То есть определяющая облик цивилизации парадигма человека и вырастающая на ее основе «мораль», в принципе пронизаны нигилистическим низложением ценности единичного человека и его бытия. Парадокс состоит здесь в том, что нигилизм пронизывает «мораль», «ценностные нормы», этико-аксиологические и целевые установки цивилизации, «этос» социального бытия и социальную норму. Провозглашенный и определяющий облик морали и идеологии эпохи принцип «служения единичного общему», «предназначенности единичного человека и его судьбы для целей и ценностей всеобщего бытия», на деле обращается легитимизацией нигилизма, его обрамлением в морально-ценностные категории и установки, торжеством практического нигилизма в вихре исторических и социальных катастроф. Тотальное довление на человеком социальной среды, определяющее способ его бытия и конституализирующее его «безликость», становится тем фактором, который делает возможным превращение «обычного», социально «нормативного» и «позитивного» человека в орудие преступлений и нигилистических деяний, извращенный смысл которых сокрыт в довлении над человеком установок и идеалов «среды», ответственность за которые растворена в движениях массы и абстрактности категории «все». Преступления первой половины ХХ века совершаются от имени «морали» и «системы высоких идеалов», внутри и от имени «социальной нормы», их орудием и главным действующим лицом выступает обыватель, всецело подчиненный довлению среды и ее установок, не способный критически отнестись к установкам среды и воле вышестоящих с каких-либо нравственно независимых позиций или с точки зрения собственного экзистенциального опыта. По сути дела, социальная среда, которая мыслится «лоном формирования полноценного человека», на деле оказывается фактором, продуцирующим тип человека, наиболее отдаленного от нравственных истоков его бытия, от истоков его человечности, которые связаны с его личностным началом и реализованностью, раскрытостью такового. Проще говоря, извращенность «социальной нормы», пронизанность нормативного социального бытия и его этоса нигилистическими тенденциями, превращают «социальность», «всешность» и «нормативность» человека в некую антитезу его человечности, истоки которой как никогда становятся связаны с реализованностью его личностного начала. Безликость и массовость человека, торжество тоталитарных форм социального бытия, превращаясь в «этос» и «лицо» эпохи, становятся тем фактором, который превращает «социально нормативного» человека, следующего законам государства, воле вышестоящих и общепринятым установкам, в орудие преступлений и нигилистических деяний. Парадокс и загадка эпохи состоят в том, что «социальная норма» и «мораль общества» предстают в ней как некое отдаление от экзистенциальных и гуманистических ценностей, от нравственных истоков бытия человека, как нечто извращенное и пронизанное глубинным нигилизмом. При этом же «социальность» утверждается как сущность человека, социальная среда утверждает свое довление над отдельным человеком и позиционируется как критерий и источник моральных норм и долженствований, ценностей существования и его идеалов и т. д. Мировоззрение эпохи «избавляется от иллюзий», в нем торжествует «объективистский», «научный» взгляд на человека как существо, природа и способ бытия которого социальны, ценность отдельного человека и его бытия, «полноценность» его развития измеряются социальной полезностью, продуктивностью и целесообразностью его бытия. Коллективные ценности, цели и идеалы, будь то «прогресс человечества», «всеобщая справедливость», «благо отечества» или «величие нации», возносятся «над всем», подчиняют себе бытие и ценностный мир индивида, подминают под себя и фактически низлагают безусловную ценность «единичного». Торжествующая в пространстве цивилизации «мораль» мыслит единичного человека, его бытие и судьбу как средство всеобщего прогресса и процветания, как нечто, предназначенное для реализации целей и ценностей коллективного бытия, в этом реализующее свой смысл. Типический и «социально нормативный» человек внезапно предстает как нигилист, в его подчиненности довлению среды, в его безразличии к ценности жизни и трагедии смерти способный превратиться холодное, покорное орудие преступлений, которые совершаются под громыхания лозунгов и «моральных идеалов», «славословие великим целям». Точно так же, как из сознания и картины мира эпохи уходят идеи личности, прозрения и символика экзистенциального опыта, мир человека превращается в торжество тоталитарных и массовых форм сознания и существования, которые в принципе определяет всеобъемлющий и всеподчиняющий характер довления социальной среды над индивидом. К. Ясперс видит задачи современной ему философии в том, что бы «напомнить человеку о нем самом», ибо современный ему мир предстает ему шабашем массовости и безликости, забвением образа подлинного человека, личности в человеке.