Марионетка. Книга 1

Казалось, полгорода собралось праздничным утром второго мая на железнодорожном вокзале. Люди, за долгую зиму соскучившись по огородным наделам, штурмом брали пригородные электрички и поезда местного значения. Площадь перед вокзалом была забита людьми и транспортом, ежеминутно подвозящим садоводов. А немного в стороне, возле автобусной остановки, выстроившись в ряд, стояли окруженные покупателями торговки семечками. Именно к одной из них, крайней, и подошел подросток лет пятнадцати в красной бейсболке. Подождав, когда торговка рассчитается с покупателем, мальчик вежливо спросил у нее, не оставлял ли кто-нибудь для него полиэтиленовый пакет. Женщина недоверчиво осмотрела его с головы до ног и, немного подумав, вытащила из кошелки черный сверток. Поблагодарив, мальчик взял сверток, и не торопясь, направился к зданию вокзала. Войдя в него, встал в очередь, ведущую к ручной камере хранения и, терпеливо отстояв ее, сдал сверток. Потом подошел к лотку, на котором были разложены открытки с конвертами, и незаметно передал хозяину лотка квитанцию о хранении багажа. Матвеев – хозяин лотка, сразу после этого свернул торговлю. Получил в ручной камере хранения пакет с деньгами и поехал в город. На остановке бросил в почтовый ящик конверт для Самсона, в который была вложена бумажка с номером и кодом автоматической камеры хранения, где лежала интересующая его видеокассета, и отправился к Каюмовой».

Бросив быстрый взгляд на внимательно слушающую его Полину, Романов продолжил чтение.

«Несмотря на данное Головину обещание, Матвеев не стал бы связываться с этими деньгами, если бы они не предназначались Ире Каюмовой. Александру в этот момент хотелось добавить: «его Ире», но Ира давно была не его, а он много лет женатый на другой женщине уже и не мечтал о том, что когда-нибудь еще раз произнесет эти сладкие слова вслух.

Он шел по городу, неся Каюмовой в пакете тридцать тысяч долларов, и при этом испытывал те же чувства, которые в последний раз испытывал двадцать с лишним лет назад, когда, оборвав палисадник соседнего дома, спешил с букетом белых георгин на свое первое свидание. Он и сейчас спешил как на свидание. Спешил и с горечью думал о том, что на самом деле тридцать тысяч – не такие уж большие деньги, если на них нельзя купить самого необходимого, что требуется человеку – любви и утешения для одной маленькой женщины с карими глазами.

Матвеев подошел к двери, за которой жила Ира Каюмова, и, сделав несколько глубоких вдохов, позвонил.

Пока она шла, а затем долго открывала замки, в его голове рождались и умирали тысячи ласковых слов, какими он собирался через секунду осыпать ее с головы до ног, подобно тому, как двадцать с лишним лет назад осыпал ворохом белых георгин кареглазую девчонку. Ему казалось, еще мгновение, и он, не выдержав, начнет говорить через дверь… Но вот дверь отворилась, на пороге показалась Ира Каюмова, и Александр, еще секунду назад не знавший, какие слова ему выбрать из множества самых красивых и нежных слов, внезапно забыл их. Все, до одного… Он смотрел на нее, беспомощно шевеля губами, и молчал.

Увидев состояние Матвеева, Ирина отошла в сторону.

– Ну, проходи, раз пришел. – Она сказала это так, как будто оказывала ему одолжение.

Александр проглотил комок в горле и, по–прежнему оставаясь за порогом, медленно покачал головой.

А потом, вспомнив о цели своего визита, протянул сверток.

– Это тебе… От Юры… Юра просил передать тебе это.

Ирина раскрыла пакет и, увидев его содержимое, вопросительно посмотрела на Матвеева.

– Здесь тридцать тысяч, – сказал тот. – Все они твои.

С этими словами он развернулся и, больше ничего не говоря, выбежал из подъезда.

Оказавшись на улице, Матвеев глубоко вздохнул. Немного успокоившись, обругал себя за то, что поддался настроению и снова, чуть было не совершил большую глупость, попытавшись еще раз войти в одну и ту же реку.

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты…»

Всю дорогу до дома он утешал себя строчками из Андрея Вознесенского, и в который раз мысленно просил прощения у некогда брошенной им Иры Каюмовой. Ему хотелось добавить: «его Иры», но Ира по-прежнему была не его, а он ничего другого, кроме возможности хоть иногда произносить эти сладкие слова вслух, уже не хотел.

Придя домой, Матвеев долго с открытыми глазами лежал на диване и слушал то, как его маленький сын, переставляя на ковре оловянные фигурки солдат, бубнил придуманную им самим историю противоборства двух сказочных властителей.

– Послушай, – перебил его Александр. – Как ты думаешь, кто, по-твоему, сильнее? Старый, умный, много отсидевший… то есть, много повидавший закаленный в боях король или молодой, менее опытный, зато более кровожадный и беспринципный его сосед королевич?

Мальчик немного подумал и спросил:

– А что, король намного старше королевича?

– Намного. Лет примерно на двадцать.

Мальчик опять немного подумал и сказал, что, по его мнению, из двоих сильнее тот, кто нападет на своего противника первым.

Давно оставивший все попытки логически разобраться в умозаключения сына, Матвеев не стал допытываться, на чем основывается его решение, тем более, что и этот и большинство других выводов ребенка чаще всего совпадали с его собственными.

Часы пробили девять раз.

Сын ушел в свою комнату готовить уроки, а Матвеев, оставшись в одиночестве, натянул на плечи махровый плед, зевнул и повернулся лицом к стене».

Перевернув последнюю страницу, Романов подержал рукопись на весу.

– Всё! – небрежно бросил ее на стол. – Я, как мог, переложил ваш сюжет… Увы! Лучше, к сожалению, не получилось. Извините.

Все то время, пока он читал рассказ, Полина задумчиво водила пальцем узоры на столе.

– Нет… хорошо, – улыбнулась ему. – Конечно, насчет Каюмовой и журналиста вы немного загнули, но… В общем, мне понравилось… А скажите, – спросила она после небольшой паузы, – это вы сами придумали про Каюмову и их взаимоотношения, или у вас тоже был похожий случай?

Романов пожал плечами.

– Трудно сказать. Что-то похожее, конечно, было. Но говорить о том, что этот эпизод снят из-под копирки, я бы не решился.

– Ну, хорошо, – не унималась Полина. – А когда вы бросали женщин, вы тоже чувствовали перед ними вину?

Романов замялся. Что-то он, безусловно, чувствовал, вот только назвать это чувство виной ему не позволяла совесть.

– Да как вам сказать, – промямлил он, стараясь не глядеть на Полину, – в общем, конечно, да… Понимаете, дело в том, что меня бросали чаще, а значит, переживания отвергнутого человека мне известны гораздо лучше.

– Что, и жена вас бросила? Или всё-таки вы ее?

– Я же говорю, меня бросали чаще! – с раздражением ответил Романов.

Поднявшись из-за стола, он подошел к холодильнику. Вынул блюдце с маслом и, недовольно осмотрев его со всех сторон, поставил обратно.

После неловкого молчания Полина вежливо извинилась за неуместные, по ее мнению, вопросы.

– Не извиняйтесь, я сам виноват. – Романов взял ложку, размешал в заварнике чай и, стараясь унять раздражение, глубоко вздохнул. – Видите ли, однажды я возомнил себя богом. А он, как вам должно быть известно, этого ой как не любит.

Романов разлил по чашкам чай. Взял чашку, поднял ее на уровень глаз и, прищурившись, сквозь пар задумчиво посмотрел на Полину.

– Знаете, когда бедный человек внезапно становится богатым, особенно, если все вокруг по-прежнему перебиваются с хлеба на воду, он меняется. В худшую ли сторону, в лучшую ли, это другой вопрос. Главное, что он меняется. Разбогатев, многие начинают задаваться вопросом: что в них есть такого, чего нет у других? Почему они в конце отчетного квартала подчитывают барыши, а их одноклассники-отличники – дни до получки? Почему их уважают, а тех, кому они еще недавно почитали за честь пожать руку, нет. И первое, что им тогда приходит в голову, мысль об исключительности. То есть о сумме неких качеств, отличающих, к примеру, нобелевского лауреата от второгодника, триумфатора от побежденного, а чемпиона от аутсайдера. И чем больше они упиваются подобными сравнениями и выискивают различия между собой и остальными, тем больше сами себя убеждают в том, что они не такие, как все, а значит, заслуживают неизмеримо большего, чем остальные. Понимаете? А самое паршивое в этой ситуации то, что такие вот…

– Нувориши, – подсказала Полина.

– Да, – согласился Василий. – Нувориши, набобы, парвеню, Романовы, назовите их, как хотите, и вправду имеют все основания так считать! Потому что те люди, которые еще недавно не замечали их, теперь глядят им в рот, те, кто раньше смотрели свысока, смотрят, не скрывая зависти, снизу вверх, а в итоге нашему герою ничего не остается, как прийти к выводу о том, что… – Романов помахал пальцем над головой.

«…впору с богами соседствовать мне!

Да что там – с богами! Я сам из богов!

Движенье созвездий и ход облаков

решительно благоприятствуют мне».

Вот и я, подобно Левитанскому, однажды возомнил себе бог весть кем, и решил, что мне – успешному бизнесмену – всё вокруг благоприятствует, что я – накопивший трудами праведными чуть ли не полмиллиона долларов – достоин не такой жены, как у других… Понимаете?

Полина согласно кивнула. Сказала, что его жена, наверное, была очень красивой.